Категория эвиденциальности в турецком языке в функционально-семантическом аспекте: В сопоставлении с алтайским языком

Основным объектом изучения в данной работе является широко используемое в современной лингвистике понятие «эвиденциальность» и связанный с ним круг языковых явлений, которые выражаются специальными грамматическими средствами (маркерами) в двух тюркских языках — прежде всего в турецком, и в алтайском, — принадлежащих к двум разным классификационным подгруппам одной семьи. Турецкий языкгосударственный язык Турецкой Республики, на нем говорит около 75 млн. чел., согласно принятой лингвистической классификации, он относится к огузо-сельджукской подгруппе огузской группы тюркской языковой семьиалтайский язык — государственный язык (наряду с русским языком) Республики Алтай в составе Российской Федерации, число говорящих — около 70 тыс. чел., входит в киргизско-кыпчакскую группу тюркских языков.

О существовании указанных средств в тюркских языках, как и во многих языках иной типологии было известно практически из первых их описательных грамматик, но новые сведения о статусе таких грамматических форм и об особенностях их функций получены в результате исследований последних десятилетий.

Самое общее определение понятия «эвиденциальность» — это языковая кодировка (т.е. обозначение) источника информации о передаваемом событии. В работах, представляющих эвиденциальность как частную категорию в рамках модальности, это определение расширяется до такого: языковая кодировка источника и степени надежности информации. Эвиденциальные формы отвечают на вопрос «Откуда ты знаешь о данном событии?» Несмотря на то, что в языках существуют разнообразные средства, позволяющие в предложении различными способами указывать на источник информации, не в каждом языке есть возможность ссылаться на такой источник с помощью грамматических (морфологических) способов.

Хотя на сегодняшний день наличествует целый ряд серьезных, но в то же время часто и спорных исследований о турецкой эвиденциальности (главные: Slobin & Aksu 1982; Johanson 2000), многие стороны этой категории остаются неосвещенными. Что касается алтайского языка, то система его эвиденциальных форм в широком и системном плане рассматривается в данной работе впервые. Более того, разделы работы, посвященные алтайскому языку, имеют особо важное значение, поскольку в них представлен анализ ряда впервые зафиксированных специализированных форм и показано их семантическое богатство. Так как алтайский язык имеет разнообразные грамматические формы, он значительно реже по сравнению с турецким языком выражает эвиденциальность с помощью лексических средств. Поэтому в алтайском языке отмечены только единичные модальные слова, несущие значение эвиденциальности.

Актуальность темы

исследования определяется необходимостью, во-первых, дальнейшего уточнения особенностей функционирования категории эвиденциальности в турецком языке, во-вторых, отсутствием специальных исследований указанной категории в алтайском языке и, в-третьих, важностью сопоставительного изучения своеобразия проявления категории эвиденциальности в двух близкородственных языках.

Цель настоящего исследования — выявление и комплексное системное функционально-семантическое описание грамматических средств выражения эвиденциальности в турецком и алтайском языках, характеристика формальных и содержательных особенностей системы средств репрезентации эвиденциальных значений, выявленных в двух языках, в сопоставительном аспекте.

В связи с этим решаются следующие задачи:

1) выявить в турецком языке комплекс грамматических форм, выражающих значение эвиденциальности;

2) описать функционально-семантические особенности каждой из выявленных форм;

3) выявить внутреннюю организацию категории эвиденциальности в турецком языке и показать ее членение на подкатегории (субкатегории);

4) определить условия функционирования данных форм в разных контекстах;

5) выявить в алтайском языке комплекс грамматических форм, выражающих значение эвиденциальности и описать их функциональные особенности;

6) установить в сопоставительном плане идентифицирующие и дифференцирующие признаки эвиденциальных форм в двух языках, т. е. определить сходства и различия их семантики и функций.

Теоретической и методологической базой исследования послужили труды современных лингвистов по общему и тюркскому языкознанию, по теории грамматического значения, по функциональной грамматике и типологии, разрабатываемые на материале языков разных систем. В основу диссертационного исследования положены идеи и взгляды таких ученых, как Р. Якобсон, Н. А. Козинцева, Б. А. Серебренников, JI. Юхансон, В. А. Плунгян, В. Г. Гузев, Д. М. Насилов, Ж. Лазар, Д. Слобин, А. Аксу и др.

Основные методы исследования: описательный и сопоставительный методы, традиционный семасиологический подход «от формы к содержанию», а также ономасиологический — «от содержания к форме», в связи с чем в работе широко используются приёмы функционально-семантического, контекстуально-ситуативного и типологического анализа.

Научная новизна диссертации заключается в том, что категория эвиденциальности в ее субкатегориальных проявлениях в турецком языке впервые описывается как целостное языковое явление на основе единой методики с использованием современных теоретических подходов, что обеспечивает новизну и достоверность полученных результатов. Такое же научное решение получает впервые описываемая в тюркологии категория эвиденциальности в алтайском языке. Впервые категория эвиденциальности турецкого языка сопоставляется в формальном и семантическом аспектах с категорией эвиденциальности в алтайском языке, что представляет несомненный интерес для исторической грамматики турецкого языка, сравнительно-исторической грамматики тюркских языков в целом и общей типологии, поскольку рассматривается функционирование одной категории в близкородственных языках.

Теоретическая значимость определяется актуальностью разрабатываемой проблемы и предложенным системным описанием структуры и семантики категории эвиденциальности в турецком языке на фоне аналогичной категории в другом тюркском языке — алтайском, для которого эта категория исследуется впервые. Полученные научные результаты и теоретические положения работы могут быть применены в исследованиях по другим тюркским языкам, а также учтены в типологических разработках при изучении языковых универсалий. Они могут быть использованы при создании теоретической грамматики турецкого и алтайского языков.

Практическая значимость диссертации состоит в том, что ее материалы могут быть применены в преподавании соответствующих разделов практической и теоретической грамматики указанных языков, в практике перевода, при подготовке тем курсовых и дипломных работ, а также на практических занятиях по развитию коммуникативных навыков при изучении турецкого и алтайского языков.

Основной языковой материал, использованный в работе, извлечен из произведений турецкой и алтайской художественной литературы, фольклорных текстов, грамматических и лингвистических описаний, специальных исследований. Некоторые турецкие примеры, отражающие диалектные особенности Юго-Западной Анатолии, составлены самим автором как носителем местного турецкого диалекта.

Апробация работы. Материалы, ход исследования и его результаты докладывались на заседаниях кафедры тюркской филологии Института стран Азии и Африки при МГУ, на Дмитриевских чтениях (ИСАА, октябрь 2004 г.), на Международных чтениях памяти кн. Н. С. Трубецкого «Евразия на перекрестке языков и культур» (МГЛУ, апрель 2005 г.), на Ломоносовских чтениях (МГУ, 2004 г.). По теме диссертации опубликованы 3 статьи.

Структура работы. Диссертация, объёмом 209 стр., состоит из введения, пяти глав, заключения, библиографии, списка литературных источников.

Вывод:

Муршудун дэ ган тэз^ги вармыш, анамла мубаЬисэ елэ]эндэ ypsjn хараб олду (С. 76) 'И у Мюршуда, оказывается, тоже высокое кровяное давление, во время спора с моей матерью ему стало плохо с сердцем'.

Восприятие:

Бахдым кердум ки, елэ дадашым да бурада имиш (С. 78) 'Посмотрев, я увидел, что и мой старший брат, оказывается, был здесь'.

Прагматическая функция в качестве иронии:

БэрэкэллаЬ, Ьачы, машаллаЬ, чох гочаг имишсэн! (С. 77−78) 'Молодец, Хаджи, молодец, какой же ты смелый, оказывается!'.

Несмотря на то что аффиксыmis иib выражают завершенность действия и перфект, формаibmi§ (< -ип турур имиш) может выражать эвиденциальность восприятия и вывода. Согласно данным, полученным от информантов, говорящий, смотря на следы на земле, может сделать следующий вывод: Бурадан бир адам кэчибмиш 'Оказывается здесь прошел человек'. Такой же вывод можно передать другой посттерминальной формой — намишди, указывающей на восприятие говорящим предшествующего действия: Бурадан бир адам кэчмишди. Подобное употребление формы наmi§ ti в турецком языке возможно только в художественной литературе (см.: 1.2.3.).

Формеibmis азербайджанского языка в туркменском соответствует формаipmis, а в казахскомipti mis. Они являются функциональными вариантами алтайского аффиксаган эмтир. Во всех них — время прошедшее, действие законченное, результат сохраняется. Информация о действии получена из косвенных источников, то есть получена посредством вывода или услышана. Функция турецкой формыmi§ mi§ как варианта плюсквамперфекта сближает её с формамиган болтыр иган болгон эмтир алтайского языка, с формойиптикенмиш уйгурского языка и с формойибди экан узбекского языка (В. Насилов 1940: 96- Д. Насилов 1983: 182). Формыmi§ mi§, -ган болтыр, -иптикенмиш, -ипти мис иибди экан не являются центральными эвиденциальными формами сравнительно с другими формами — -mi§, -ган эмтир, -ган жен, -иптир, -ипти иибди.

Между тем, в языках кыпчакской группы очень распространена формаган жен (илиган экан). Например, в каракалпакском языке «форма наган в сочетании с модальной связкой екен — в значении действия, которое совершилось заглазно, вне поля зрения говорящего» (Баскаков 1952, 439). В отличие от других кыпчакских языков, в карачаево-балкарском языке эке (н) не выражает никакой эвиденциальной семантики, а употребляется в вопросах, чтобы передать «любопытство, личную заинтересованность говорящего (.):

Сабий къалкъыдымы жен? 'Уснул ли ребенок (хорошо, если бы уснул)'" (Урусбиев 1963: 113).

Связка imi§ в говорах города Денизли в Юго-Западной Анатолии, употребляющаяся с аффиксомasi, используется только при передаче слухов и часто передает коннотации плюсквамперфекта. У формы есть два варианта с долгими гласными Г и i — -aslmi§/-astmi§, возникающие при соединении последней гласной аффиксаasi и первой гласной связки imi§. Несмотря на то что в литературном языкеasi imi§ употребляется редко и всего лишь в иронических пересказываниях, но в этих районах он очень распространен со значением пересказывательности без иронии:

Misdiva, dtigiindti oyniyasTmi§ ~ литер. Mustafa dtigunde оупатц (тц) 'Говорят, что Мустафа потанцевал в свадьбе'.

Вигё galmasih deyasimi§ in ~ литер. 'Buraya gelmesin' demi§(mi§)sin 'Говорят, что ты сказал: пусть не приходит сюда.

Показатель жен выступает косвенным показателем в кыпчакских языкахв турецком и азербайджанском языках также имеется словоформа iken, но в этих языках она участвует в образовании обстоятельственных форм с значением «в то время когдакогда». В обоих языках употребляется и стяженные варианты в формеken (Мирзэзадэ 1962: 287- Banguoglu 1974: 480 и д.). Деепричастие iken в турецком и азербайджанском присоединяется к другим модальным аффиксам и аффиксам наклонения. В турецком языке формаmi§ ken иногда со словом hazir указывает на особую семантику: Astimli polis: (.) diye dii§ undu. (.) Hazir gelmi§ ken § unlara astimimi gostersem mi? (H-II 38) 'Полицейский, страдающейся с астмой, (.) подумал так. (.) Раз уж я приехал (в больницу), давать ли им осматривать меня?'.

Связка жен в кыпчакских языках тоже не всегда употребляется в функции передачи косвенности. Например, в казахском языке в вопросительных предложениях жен передает значение «хотелось бы знать»: Хат кимден екен?

Хотилось бы знать, от кого это письмо?'. В этом языке связка также употребляется в оборотах как предикатив с значением бытия: Жаксы адам экеншгизди элгинде сдзштизден таныдым 'Я узнал, что вы есть хороший человек, в начале ваших слов' (Kutalmi? 1999).

Частотность использования эвиденциальных форм может быть связана с полом говорящего. Говорящие на саларском языке женщины имеют тенденцию к более широкому использованию пересказывательных форм. Даже прямые акты при изложении их женщинами зачастую характеризуются формой наmis (Dwyer 2000: 57).

В эвиденциальной системе татарского языка употребляются обе известные связки: икен и имеш. «Частица ИкАн подчеркивает инференциальность, пересказывательность и адмиративность, частица ИмЕш которая исторически содержит древний перфект намиш, маркирует слухи и в прагматике иронию» (Влодавская 2000: 2).

По значению прошедшее наып и прошедшее наган в основном совпадают. Основным в семантике прошедшего наып является обозначение действия, совершившегося в прошлом и результат которого есть налицо. «Вместе с тем форма наып, как и форма наган, может употребляться для выражения как очевидных, так и неочевидных действий» (Юсупов 1986: 128 136).

В древних и в современных тюркских языках можно видеть два показатели, являющихся косвенными формами imi§ ~ етц и eken ~ ikken. Использование формы болтыр ~ полтыр в алтайском, хакасском и шорском языках указывает на то, что они с формальной точки зрения создали другую эвиденциальную систему. Несомненно, это обстоятельство говорит об устойчивости категории эвиденциальности в тюркских языках.

Характерно, что эвиденциальность актуальна даже для якутского и чувашского языков, первым потерявшим связи с другими тюркскими языками.

Известны якутская связка эбит (< древная тюркская связка ermis) и чувашская связка иккен (< древная тюркская связка erkeri).

В шорском языке формы опосредованностн информации на ~(п)тыр и -(п)чаттыр, а также аналитические конструкции сказуемого с участием связки полтыр в определённых контекстах способны выражать значение косвенной эвиденциальности и миративности (Невская 2001: 56). Из вышеуказанных форма ~(п)чаттыр обозначает постоянные действия, также как и формаып ]аткан эмтир в алтайском языке. И. А. Невская представляет нефинитную формуГанЫн так: «собственно миративная финитная форма на ГанЫн специализирована на выражении неожиданности информации при прямой эвиденциальности события» (Невская 2001: 56). ПричастиеГанЫн шорского языка ничем не отличается от алтайских форм, описанных в части II.0.3. Ниже первый пример из шорского языка указывает на восприятие, второй на фольклорный источник.

Iir saara Qistay ayas araz’inda tarislaq uy’ip ttika turibisti’r. Anarj korze, p’ilan pas parcatt’ir 'К вечеру Кыстай услышал посреди леса какой-то треск и замер. Потом он увидел, что, оказывается, это лось идет' (Невская 2001: 3).

Pir qatnap ktiskii tuzinda tayya araz’inda qustardiij pir ciil’iy polyan polt’ir 'Оказывается, однажды осенью посреди тайги было собрание птиц' (Невская 2001:4).

В тувинском языке эвиденциальный показательтыр употребляется и в качестве аффикса, и в качестве связки после видовременных форм. «Прошедшее нади, ожидаемое будущее нагалак, настоящее наадыр не могут быть признанными в качестве эвиденциальных, так как они указывают на зрение или сенсоры говорящего» (Ооржак 2002: 8, 12). Формами эвиденциальности в тувинском языке являются ~(п)тыр игандыр. Они выступают как синонимы, кроме редких предположительных оттенков формы нагандыр (ср.: Ооржак 2002: 10, 15):

Дагларда хар эрип кааптыр = Дагларда хар эрип калгандъю 'В горах растаял снег (я это увидел, когда попал туда) / (мне сказали об этом те, кто был там) / (судя по тому, что реки разлились, это так)' (Ооржак 2002: 10).

В некоторых языках, где аффиксиптир стягивается до вариантап ипти, эвиденциальность может выражаться в сочетаниях с связками emi§, mis или соответствующим им eken. Тогда возникают формыptiken иptimi§ уйгурского языка, описанные В. Насиловым, а такжерйкептц < -ptir eken imi§ (Насилов 1940: 96- также см. Кайдаров 1966:377), -pti mis казахского языка (Kutalmi§ 1999:10) иmi§ mi§ (< -mi§ imi§), распространенные в Анатолии. Все они семантически соотносимы между собой.

Аффиксы перфектаmi§, -ган, -ип (тир) «прошли ту стадию, когда они передавали значение определенной перфективности, и стали развиваться в направлении передачи неопределенной косвенности (Johanson 1999: 248). «В узбекском языке сохраняется и семантика перфектаизвестно, что в истории узбекского языка она (-ибди) была обычным перфектом, конкурирующим с перфектом наган (или намиги)» (Насилов Д. и др.). Добавим, историческое использование формыip в староосманском языке также указывает на то, что его оригинальной функцией была результативность.

Наблюдения говорят о том, что, несмотря на исторические изменения в разных языках соотношения между перфектным, результативным и эвиденциальным использованием тюркских аффиксовgan, -mi§, -iptir (-ib, -ip, -ibdi, -ipti), во всех языках (за исключением imis в халаджском и кашкайском языках) эвиденциальные функции связок остаются стабильными.

Согласно Скотту Деланси «Турецкий язык является составной частью эвиденциального языкового пояса Старого мира, в который входят также албанский, болгарско-македонский и грузинский языки, где категории миративности и эвиденциальности сплетаются в единую систему» (DeLancey, 1997: 36- 2001: 370). «Это утверждение ставит факты с ног на голову. В действительности, турецкий язык — это составная часть „тюркского косвенного пояса“, оказывающего влияние на многие соседствующие языки, что является результатом интенсивных контактов» (Johanson 2000/1: 83).

V гл. Категория эвиденциальность в языках мира.

Языки предоставляют разный выбор для ментального отношения говорящего к тому, что он утверждает в речи" (Aksu-Ko? 2000: 15). «Эвиденциальность (медиативность/миративность) — только маленький регион умозрительного пространства, имеющего много измерений. Это регион, как и любые другие, различно обустраивается в разных языках» (Lazard 1999: 106). В языках мира, как это видно из лингвистических работ, «эвиденциальные различия больше всего и скорее всего описывают прошедшие ситуации, чем настоящие и будущие» (Song 2002: 148).

Эвиденциальность в той или иной мере бывает представлена как лексическим, так и грамматическим способами. Но в большинстве языков эвиденциальность обозначается не грамматически. Тюркские языки, балканские и кавказские языки, на которые оказали влияние тюркские языки, таджикский, на который оказал влияние узбекский язык, языки американских индейцев, языки Юго-восточной Азии (тибетский, бирманский), балтийские языки выражают эвиденциальность грамматическими способами (Comrie 1976:108- Aksu-Ko? 1986: 248- De Haan 2001/11: 193−219- Johanson 1999: 246- 2000Л: 84- 2000/11: 78−80- Bulut 2000: 176). «Эвиденциальность — это региональное явление, которое говорящие на разных языках и диалектах легко усваивают» (Boeder 2000: 276).

В индоевропейских языках косвенность имеет второстепенное значение и выражается скрыто. Эти языки больше, чем грамматические методы, используют лексические, синтаксические и тональные маркеры. В лексической сфере модальные слова и выражения могут употребляться в целях указания на косвенный способ овладения информацией о событии: например, в английском языке — evidently, obviously, it appears that, appearently, it turns out that, seemingly, reportedly, allegedlyво французском языке — evidemment, comme P constateв немецком языке — offensichtlich, wie P feststelltв русском языке — выясняется/ выяснилось, оказывается/ оказалось, видимо, якобы (Lazard 1999: 97- Johanson 2000/1: 71). Синтаксическим же способом та же косвенность передается в сложных предложениях. Например, русское предложение: «Я услышал, что она уже уехала» по характеру действительно пересказывательное благодаря сложноподчиненному предложению «Я услышал, что .».

Заявление Де Хаана, что «эвиденциальность не может отрицаться», прежде всего подходит для индоевропейских языков, ибо в тюркских языках косвенные формы могут отрицаться. Если бы мы представили главное предложение в приведенном выше примере как Я не слышал,(что .), высказывание потеряло бы косвенный оттенок. Говорящий, восхищаясь игрой на пианино дочери своего друга, строит свое фразу в форме комплимента, больше похожего на адмиративную тональность, чем на рядовую информативную тональность: «She plays really well 'Она действительно играет прекрасно'» (DeLancey, 2001: 277).

В эвиденциальной системе японского языка существуют именная форма уоо, выражающая вывод, и именная форма soo, выражающая пересказывание, связкаtte и именной предикат от прилагательного rashii «кажется, показывается». Все эти формы определяются Мушином как «выражающие внешние доказательства» (Mushin 2001:1364 и д.).

Глагольный аффиксteв корейском языке тесно связан с выражением различных (прямого и косвенного, но не «непосредственного») эвиденциальных значений (Хонг 2004: 375, 376). Однако аффиксte-(la) в сочетаниях с будущем временем (-keyss-te-la) выражает предположение (см. Хонг 2004: 381−382). Корейский аффиксteопределяется Сонгом как «прошедшее сенсорного наблюдения — past sensory observation» и этот показатель «обозначает, что информация о ситуации, которая передается в предложении, получена до времени речи» (Song 2002: 147). «Употребление суффиксаteне только в прошедшем, но и в настоящем/будущем времени возможно именно в силу „(эвиденциальной) наблюдаемости“, встроенной в семантику данной морфемы».

Хонг 2004:378). Согласно Ж. Сонгу, -teне сочетается с первым лицом, потому что говорящий, как правило, не может быть под своим собственным наблюдением (Song 2002: 160, исключительный пример см.: С. 157).

Монгольский язык имеет три формы, указывающие на прошедшую ситуацию: -laa, -jee иv. Из них -1аа, по мнению Ж. Сонга, обозначает прямое наблюдение действия, т. е. говорящий был свидетелем прошедшего действия. Аффиксjee является эвиденциальным показателем, указывающим на опосредованную информацию как пересказывательную, так и инференциальную, однакоv — нейтральный показатель модальности: Bat ocigdor Prague-d ir-lee 'Бат вчера приехал в Прагу (я это засвидетельствовал)', Bat ocigdor Prague-d ir-jee 'Бат, оказывается (видимо/говорят), вчера приехал в Прагу', Bat ocigdor Prague-d ir-ev 'Бат вчера приехал в Прагу' (Song 2002: 149 150).

В тунгусских языках инференциальный перфект может расцениваться как центр эвиденциальной системы, хотя его эвиденциальная семантика более заметна в одних тунгусских языках (эвенский, удэге), чем в других" (Malchukov 2000: 441). В эвенском языке, в его северной зоне, эвиденциальное истолкование перфектного аффиксасА возникает из-за близких контактов с якутским языком (там же: 445). АористRA-, который в эвенкийском выражает настоящее время, в эвенкском превратился в «перфект в настоящем времени» и обозначает прямую эвиденциальности, а другой перфект насА передает косвенную (выводную и пересказывательную) эвиденциальность (там же: 446). В восточных языках тунгусской группы перфектhA может также выражать эвиденциальные оттенки (там же: 449).

В албанском языке выделяют так называемый адмиратив, который передает оттенки восприятия ситуации через призму эмоциональнной оценки: неверия, иронии, изумления, а также употребляется для выражения повествовательности (Johanson 1999: 79).

Хотя эвиденциальность в целом не характерна для славянских языков, в юго-восточных славянских языках она получила широкое распространение. Несмотря на то что эвиденциальная система болгарского языка испытала влияние турецкого языка и в ней есть формы, похожие на ту же систему турецкого языка, многие ее особенности нетипичны для эвиденциальности турецкого языка (ср. Johanson 1999:245,246).

В македонском языке информация через прямой опыт и косвенный опыт говорящего передается разными формами прошедшего времени. Согласно Мушину, прямое свидетельство передается простым прошедшим, опосредованное свидетельство (то есть слухи и выводы) выражается формой L (форма прошедшего) прошедшего времени (Mushin 2000: 930) — ср. макед.: Таа go mesi lebot 'Она замесила хлеб'- Таа go mesila lebot 'Она (говорят/видимо/кажется) замесила хлеб' (там же: 930). По мнению Лунта, македонский маркер обозначает дистанцированное прошедшее (Lunt 1952: 91- ср.: Mushin 2000: 930−931). Простое прошедшее в македонском языке во многим соответствует тюркскому претеритуdi.

В языках картвельской группы (грузинский, сванский, мингрельский и лазский) эвиденциальность выражается грамматическими средствами. В результате интенсивных территориальных контактов с тюрками в этих языках ощущается тюркское языковое влияние. Например, согласно Уинфрайду Бойдеру, в грузинских диалектах, граничащих с турецким и азербайджанским языками, эвиденциальность выражается более ярче. Как и в многих языках мира, перфект играет особую роль в грузинском языке и в его диалектах, но кроме того здесь употребляются специализированные частицы (particles Э.Б.): пересказывательная частица о в значении «говорят», инференциальная частица turme 'очевидно, явно'. Еще одна частица qopil (a), являющаяся формой перфекта глагола «быть», во многом похожа на тюркские связки imi§, жен, болтыр (Boeder 2000: 275−292). «Было бы бессмысленно говорить, что эвиденциальная система грузинского языка, бытовавшего на территории Кавказа задолго до турецкого, сформировались под влиянием турецкого» (Johanson 1999: 248).

Эвиденциальная система армянского языка по-разному представлена в двух его диалектах. В восточном армянском языке посттерминальные конструкции — плюсквамперфект и перфект, выражают эвиденциальность с помощью глагола em 'быть' (Kozintseva 2000: 403, 407). В отличие от восточного диалекта в западном диалекте, у которого был длительный интенсивный контакт с турецким языком, наряду с обычным перфектом образовался особый эвиденциальный перфект: sir-ec en 'любил', эвиденциальный перфект наer: sir-er en '(говорят / понятно, что) любил' (Donabedian 2001:423).

Эвиденциальная система диалекта курманджи (основного диалекта курдского языка), находящегося под ощутимым турецким влиянием, похожа на расширенную систему эвиденциальности современного персидского языка. Эвиденциальность здесь обычно выражается перфектом (в том числе сочетанием настоящего времени и перфекта), иногда частицей bun, присоединяемой к глаголу в форме плюсквамперфекта, и, наконец, с использованием типичного глагола цитирования dibejin 'говорят' (см.: Bulut 2000: 162, 166, 173, 176- также см.: Johanson 1999: 250). В персидском языке опосредованность информации ограничена прошедшим временим, в то время как в таджикском языке она характеризует все временные отношения (Perry, 2000: 252).

В ненецком языке эвиденциальные аффиксывы/-вэ/-ва/-мы/-мэ/-ма ивон/-вонон/-ванон/-мон/-монон/-манон «указывают на косвенный источник получения информации: 1. логическое умозаключение, 2. чувственное восприятие (аудитив и другие), отличное от визуального, 3. сообщение другого лица (Буркова 2004: 355). Некоторые примеры из работы Светланы И.

Бурковой: Пыдар си’им тенева-вэ-н-нё' 'Ты меня, оказывается, знаешь'. В такой позиции формавы может выражать следующие значения: 1) результатива- 2) перфекта- 3) инференциальности- 4) миратива- 5) ренарратива (там же, 356). Буркова отмечает, что аффикс «-вон выражает только одно значение — указание на то, что информация получена путем слухового восприятия»: Такы ланг-' ниня сидя вэне-ко-0 мадари-мон-чи' ты-" туру-мон-ту 'На том обрывистом берегу лают две собачки и хоркают олени' (там же: 363).

В коми (зырянском) языке прошедшее неочевидное время (перфект) лишено показателей первых лиц (ед. и мн. числа). Первое прошедшее 3-е л. ед. ч. мун-ис 'он ушел', перфект 3-е л. ед. ч. мун-бма 'он ушел, оказывается' (Серебренников 1960: 55, 58- De Haan, в печати). Согласно Б. А. Серебренникову, «говорящий при употреблении прошедшего неочевидного времени не всегда вкладывает в него модальный оттенок неочевидности. Чаще всего прошедшее неочевидное время употребляется для выражения действия в прошлом, результат которого сохраняется до настоящего времени» (там же: 59). «Употребление перфекта в современном коми-зырянском языке двухаспектно: он может употребляться или в роли чистого перфекта, или как средство выражения модального значения неочевидности действия» (там же: 63). «. в коми зырянском языке есть особые формы времени, которые служат только для выражения неочевидности действия, например: Сшо мунд волом 'Он, оказывается, шел'. (.) В специальной литературе иногда встречается название «нарратив', но название абсентив нам представляется более правильным, так как абсентив может выражать действие, о котором говорящий узнает не только со слов других» (там же: 66).

Эвиденциальная частица волом коми-зырянского языка проявляется в удмуртском языке в форме вылэм. Плюсквамперфект с формой вылэм в удмуртском языке выражает абсентив, в терминологии Б. А. Серебренникова: мыниськем вьглэм 'я ходил раньше, оказывается' (Серебренников I960: 122). Частица вылэм также употребляется для выражения прошедшего многократного действия абсентива: мыно вылэм 'я ходил, оказывается' (там же: 126).

В марийском языке «перфект чаще всего обозначает результат действия, которое говорящим лично не наблюдалось. Однако могут быть случаи, когда действие, приведшее к определенному результату, говорящий наблюдал лично. (.) В марийском языке, так же как и в пермских языках, на базе более древнего перфектного значения второго прошедшего времени возникло модальное значение неочевидности действия» (Серебренников I960: 166−167). 1. Второе прошедшее употребляется в тех случаях, когда говорящий сообщает о факте совершения действия со слов других, например: Ошо-шамыч тендам кырен пытареныт, маныт, Самарым пуйто налыныт, чын мо? 'Говорят, белые-то заколотили вас, Самару будто взяли, — верно ли' (там же: 167) — 2. Второе прошедшее употребляется в тех случаях, когда говорящий составляет суждение о наличии в прошлом того или иного действия по его результатам, например: Айдеме эртен каен. Тудо кышажым путатлен огыл, вигак чодра дек каен Прошел человек. Он не запутывал следов, а шел прямо к лесу'. Говорящий составляет суждение айдеме эртен каен 'человек шел' на основании оставшихся на земле следов (там же: 168). В марийском языке существуют два преждепрошедших времени: первый плюсквамперфект и второй, который образуется из форм второго прошедшего времени в сочетании с вспомогательным глаголом улмаш. Второй плюсквамперфект помимо значения плюсквамперфекта «выражает одновременно модальный оттенок неочевидности действия: абсентив» (там же: 172). Это явление интересно тем, что подобное же употребление плюсквамперфекта есть и в азербайджанском языке (в формеmisdi), и в языке турецкой художественной литературы — в формеmi§ ti (см.: 1.2.3.).

Формы -1 'elюкагирского языка обозначают произошедшие в прошлом действие, но говорящий не был свидетелем этих событийони представляет выводную эвиденциальность, а описанное Е. С. Масловой «отсроченное доказательство = deferred evidence» — это эвиденциальность восприятия (Maslova2003: 219−225- Маслова 2004: 218).

Ярче всего эвиденциальность выражена в языках Южной и Северной Америки. В таких языках, как туюка, кашайя (помо) и винту эвиденциальность является не просто элементом грамматики, она является категорией, отражающей время и вид. Говорящий строит фразы, добавляя подходящую эвиденциальную форму к корню глагола. В этих языках сложно составить предложение, не говоря об источнике информации (Dendale and Tasmowski 2001: 339- Lazard 1999: 101−102- Song 2002: 148). В таких эвиденциальных системах один показатель не может передавать несколько эвиденциальных значений, как, например, в тюркских языках, он принимает разный вид в зависимости от способа получения информации (пересказвосприятие помимо зрениявыводы из доказательств и пр.). Считается, что каждый глагол, не выражающий источник информации, указывает на наглядность восприятия и таким образом обозначает прямой способ получения информации (Lazard 1999: 102- 2001: 360). Именно в языках кашайя и туюка эвиденциальные формы подразделяются по степени достоверности: перформатив > фактуальный > визуальный > аудиторный > инференциальный > квотативный (Oswalt, 1986:43- ср. Palmer 1986). В этих языках перцептуальная эвиденциальность реализуется совсем по-другому, чем в тюркских языках: «Когда говорящий употребляет формы сенсорной эвиденциальности, (.) тогда действие занимают место определенно в дейктической сфере говорящего. (.) Говорящий присуствует или отсутствует на месте действия, тогда как собеседник является свидетелем или несвидетелем события» (De Haan 2001/11: 216).

Как видно из этого краткого обзора, функции и выразительные особенности эвиденциальных форм в большом разнообразии предстают в различных языках мира (пусть даже те и принадлежат к одной языковой семье или группе).

Заключение

Сопоставление эвиденциальной семантики и форм ее выражения.

Наше исследование показало, что ведущей функцией категории эвиденциальности в турецком языке является указание на такой источник информации о событии, как молва, слухи, некое известие, в то время как для алтайского языка первично обозначение области познания. То, что эвиденциальные показатели турецкого языка известны в грамматиках как отражающие прежде всего молву — слухи, объясняется, конечно, их широким употреблением, что и привлекало в первую очередь внимание тюркологов. Причина того, что в описании эвиденциальности алтайского языка на первый план вышла неожиданность, заключается в том, что центральной функцией категории в этом языке стало именно указание на восприятие или выводы, что связано с сферой сознания. Большое количество показателей в алтайском языке обратно пропорционально малому количеству лексических средств.

Результаты нашего исследования, а также знакомство с имеющейся тюркологической литературой говорят о том, что категория эвиденциальности в алтайском языке, как нам представляется, является самой развитой по сравнению с другими современными тюркскими языками, если, конечно, более глубокое изучение этой категории в них не даст иных результатов.

Изучение тюркской категории эвиденциальности показало также ее показатели могут дополнительно нести также различные прагматические оттенки, обладать коннотационными нюансами, связанными с отражением личностного отношения говорящего к передаваемой информации о том или ином событии.

Так, эвиденциальность турецкого языка может быть использована для передачи информации с оттенками иронии, пренебрежения и недоверия, даже сатиры, которые накладываются на вывод и восприятие. Эти оттенки в эвиденциальных формах алтайского языка практически не встречаются.

В то же время формы алтайского языка в удивительно богаты коннотациями в сфере перцептуальной эвиденциальности. В нашей выборке из алтайских источников 9 примеров из десяти относятся к сфере восприятия. Половина оставшихся относится к опытным выводам, другие к выводам на основе физических доказательств, самая малая часть — на основе слухов.

В турецком языке явна тенденция на передачу иронии. В примерах с информацией, основанной на восприятии и на выводе часто встречаются форма наmi§ при глаголах и связка imi§ при именах, а в глагольных сказуемых с связкой imi§ такой коннотации практически нет.

В алтайском языке в именных сказуемых источник информации указывает на слухи, восприятие и вывод {эмтир, болтыр) или на обнаружение нового состояния, опровергающего предыдущие сведения или ментальные установки говорящего {турбай, туру ине).

В глагольных предложениях функция форм косвенности состоит в указании на слух как на источник информации (глагола + форма причастия + [эмтир, болтыр] или глагол + морфемаиптир), на вывод из доказательства или прямого наблюдения (глагола + форма причастия + [эмтир, турбай, туру ине, туру, jam] или глагол + морфемаиптир).

Согласно представленным выше материалам, эвиденциальная система алтайского языка делится на три основные части: а) формыиптир, эмтир, болтыр для передачи вывода и слуховб) формы турбай и туру ине, отражающие сферу познавания говорящего и выражающие восприятия и выводыв) формы туру и jam, обладающие более узкой и специфической семантикой, связанными с инференциальностью (вторая форма употребляется редко).

Из этих алтайских форм только формы а) по своей семантике и функциям соотносятся с формами эвиденциальности турецкого и других тюркских языков. Другие формы присущи только алтайскому. А показатели турбай и туру ине не были ранее выделены как эвиденциальные и впервые истолкованы в этой функции нами.

Формами, обозначающими эпистемические выводы, скорее являются болбой и болор, означающие «наверное, вероятно" — ошкош «кажется, похоже" — болгодый, означающая «должно быть», чем туру и jam.

В алтайском языке в высказываниях, квалифицируемых чисто эвиденциальными маркерами, основной их смысл характеризуется в качестве воспринимаемого со стороны говорящего, в то время как в случае употребления болор и болбой этот смысл предстает как будто бы это концептуальная позиция говорящего. Однако в тех высказываниях, где используются эвиденциальные маркеры туру и jam, основной смысл может интерпретироваться как позиция говорящего, определяемая как его восприятием, так и его концептуальным подходом.

В диссертации показаны, прежде всего, на материале двух языковтурецкого и алтайского — эвиденциальные морфемы и связки, образующие в этих языках парадигмы в рамках категории эвиденциальности.

Была также на многих примерах проанализирована роль эвиденциальных связок в составе именных и глагольных сказуемых, введение которых добавляет разные эвиденциальные смыслы.

Сочетания эвиденциальных показателей с временными формами в двух языках также, естественно, имеют также и семантические сходства. Так, в сфере презентных форм соотносятся в турецкомyor/-makta imi§ и в алтайскомьт jammu (турган, jj/рген, отурган) эмтир (болтыр, турбай, туру не) — в турецкомar imi§ и в алтайскомар эмтир (болтыр, турбай, туру не) — в турецкомасак imi§ в алтайскоматан эмтир (болтыр, турбай, туру не), 'говорят/ выясняется/ видимо делалсяделаетсясделается'- а в сфере претеритных форм соотносятся в турецкомmi§ и в алтайскомган эмтир (болтыр, турбай, туру не) иыптыр 'говорят/ выясняется/ видимо сделано'.

Таким образом, все эти сложные формы реализуют разные оттенки широкого семантического спектра эвиденциальности, которые располагаются между прямым и косвенным доказательством, между очевидностью действия, которое произошло однако вопреки ожиданиям говорящего, между отрицанием ожиданий и прежних представлений и выводом по его результатам, между иронией и неверием, а также между многими другими тонкими оттенками способов получения информации о событии, сообщаемом говорящим.

Сводная таблица, демонстрирующая функциональные потенции эвиденциальных показателей турецкого и алтайского языков, представлена ниже.

Естественно, в реализации такого широкого семантического спектра играют огромную роль условия коммуникативной ситуации, особенности организации разговора, широкий контекст, психология говорящего, прагматика и множество других действующих факторов, влияющих на источник информации и часто не поддающихся точной интерпретации со стороны стороннего исследователя.

Таким образом, каждая форма (-mi§, шц, -иптир, эмтир, болтыр, турбай, туру ине, туру, jam и др.), связанная с категорией эвиденциальности, позволяет говорящему лицу чётко указать на источник информации в качестве объективной или субъективной истины.

Вывод, заключение или умозаключение означают, что информация о событии создается, исходя из некоторых наблюдаемых или воспринимаемых доказательств, на основании чего можно судить о произошедшем или протекающем процессе. Несмотря на то что эта субкатегория эвиденциальности не выражает оттенков достоверности, как субкатегория перцептуальности, основанная на прямом и непосредственном восприятии, в ней всё же есть коннотация известной уверенности в сообщаемом факте. «Сделанные путём заключений выводы несут в себе некоторую неопределённость при характеристике говорящего лица. С одной стороны, это показывает определённый уровень затруднительного положения, в котором оно оказалось» (De Haan 2001/11: 217). Так как вывод реализуется в опосредованном виде, его можно называть «опосредованной» эвиденциальностью. Его также можно называть «отражённое доказательство», как это предлагает В. А. Плунгян, однако он сам употребляет термин «опосредованное доказательство» только относительно пересказывательной эвиденциальности (Plungian 2001: 354).

В реализации инференциальной эвиденциальности ментальное состояние говорящего может представляться таким образом: «насколько я понимаю" — «на основании моего опыта я заключаю, что" — «на основании очевидных данных возможно вывести, что». «Для того, чтобы обозначить какой-либо факт, говорящий использует информацию, полученную путём заключений, уделяя при этом внимание тому, что он начинает это осознавать. Во всяком случае, изложенные факты подтверждают: говорящий не задаётся вопросом их реальности» (Michailovskiy 1996: 116- ср.: Lazard 1999: 96- 2001: 363). «Выводграмматикализованный путь показа, к которому обращается говорящий, делая свое сообщение на основании дедукции из фактов, а не прямого непосредственного наблюдении действия» (De Haan 2001/11: 193).

Между выводом, полученным на основании очевидных оснований, и выводом, основанном на частично скрытых и неявных признаках, указывающих на еще продолжающееся действие, несмотря на то что они покаются на единой ментальной основе, существует разница, поскольку в первом случае вывод может быть подтвержден и доказан. В обоих случаях нас интересует не реальность того или иного сообщения, но перспектива, которую имеет ввиду говорящий. В первом случае говорящий формулирует свой вывод по формуле «на основании доказательств, которые возможно воспринимать, я сделал вывод, что», во втором же — «на основании своего опыта и моих предчувствий и ощущений я заключил, что». Точка пересечения двух данных случаев может быть определена и находится в формуле «на основании того, что я обнаружил, я могу утверждать, что.». Даже будучи очевидными, последствия того или иного действия могут привести к ошибочному заключению. Так же и опыт того или иного человека может не привести к правильному выводу или умозаключению. «Это открытие (обнаружение) факта говорящим, скорее чем сам факт, который им действительно передается» (DeLancey 1997: 40).

В алтайском и турецком языках выводы и умозаключения также могут передаваться с помощью эпистемических грамматических элементов. Данная тема, не входя напрямую в сферу наших интересов, рассматриваемых в рамках данной работы, будет тем не менее кратко затронута по причине того, что часто упоминается в различных источниках совместно с эвиденциальными показателями.

II.3.1. Формы инференциальности в турецком языке.

В турецком языке аффиксmi§ и связка imi§ могут передавать значение умозаключения. А. Н. Кононов следующим образом объясняет на эту функцию аффиксаmi§, не затрагивая при этом связку imi§: информация «б) на основании умозаключения, выведенного из сопоставления фактов, которые были известны раньше или стали известны позже совершения действия, или же сопоставления тех и других (оказывается)» (Кононов 1956: 232). «Таким образом, -mi§ обозначает прошедшее время и выводы из ощущаемых доказательств (.)» (Aksu-Ko? 1995: 275).

Несмотря на то что аффиксmi§ по причине своей перфектной структуры может использоваться для передачи вывода, связка imi§, лишенная ссылки на время, реже передает в глагольных предложениях значение умозаключения. Несмотря на то, что в именных предложениях imi§ часто встречается в случаях, когда она передает значение умозаключения, в глагольных предложениях практически отсутствует в предложениях, содержащих ссылку на будущее. «В случае реализации инференциального контекста человек, увидев облачное небо, не может выразиться следующим образом: Yagmur yag-acak-mi§ 'Будет идти дождь'» (Slobin & Aksu 1982: 193). При этом, авторы не останавливаются на этом и отмечают: «Использование частицы (particle Э.Б.) -mi§ указывает на основания для суждения. В турецком эти основания ограничены заключением о законченном процессе из его конечного состояния» (Там же: 193).

Как будет видно из конкретных примеров, приведенных в нашей работе, imi§ может передавать умозаключения, относящиеся к продолжающемуся действию, как в именных, так и в глагольных предложениях. Связка imi§ в сочетании с аффиксомесек в некоторых случаях может передавать значение умозаключения, однако это умозаключение в любом случае будет относиться к прошлому, формально будучи будущим в прошедшем, при этом можно заметить, что структураacak imi§ в общем является видоизмененной формойасак idi (см. II.3.2.1). Приводимый там пример, в котором действие нельзя воспринимать, так как оно еще не совершилось, по своей природе может быть понят только как пересказывание.

II.3.2. Формы инференциальности в алтайском языке.

В алтайском языке количество форм инференциальной эвиденциальности следует увеличить на семь членов благодаря включению новых форм с туру и jam. Н. П. Дыренкова указывает на инференциальную функцию аффиксаиптир: он «выражает (.) такие действия или состояния, о которых говорящий делает заключение на основании имеющегося у него факта (.)» («оказывается, что»)" (Дыренкова 1940: 198). А. Т. Тыбыкова тоже рассматривает данный показатель в этой функции как «обозначающей действие, при котором говорящий не был очевидцем, но делает заключение о данном действии на основании других фактор» (Тыбыкова 1966: 21). Н. П. Дыренкова касается функции вывода у формы эмтир: «эмтир — заключение на основании факта» (Дыренкова 1940: 239). В. А. Тадыкин тоже определяет функции вывода у форм эмтир и болтыр: «Значение установления, выяснения, обнаружения совершения действия (.) со словами болтыр (.), эмтир (.)» (Тадыкин 1971: 71).

В турецком языке вывод обычно выражается лексически. Особые трудности в рамках языка вызывает выражение умозаключений, обращенных в будущее. Так, в приведенном ниже примере из алтайского языка в первом случае эмтир можно перевести на турецкий с использованием imi§, однако во втором случае это явно неуместно:

Чыйрак, капкыр кижи эмтир, je эку канайып игити туткайыс не? — деп, ол сананып клеетти. — «jаанзыркак кижи болзо, куч ок болотон эмтир.» (АКЫС 154) «Вроде бы он храбрый, сметливый человек, но мы двое как разрешим это дело?» — размышлял он. «Если он вознамерится вернуться домой, видимо, это будет сложно.» .

Турецкий перевод данного примера: «Atilgan, uyanik insanmi§, ama ikimiz i§ i nasil becerecegiz?» diye о dii§ iine du§ iine gelmekteydi. «Evine donmeye niyetli biriyse 90k zor olacakmi§.» .

Во втором случае эмтир более точно можно перевести с использованием слов goriinen о ki. 'видимо', gorunu§ e bakilirsa. 'по-видимому', 'anla§ ilan. 'явствует, выясняется' и других подобных лексических средств: ]аанзыркак кижи болзо, куч ок болотом эмтир.= Evine donmeye niyetli biriyse anla§ ilan (goriinen о ki) zor olacak.

Умозаключения, основанные на завершившемся действии и имеющие дедуктивный характер, обычно делаются через восприятие следов и признаков, оставшихся после действия или процесса. Категорией, сближающей их друг с другом, является перфект, который описывает события, относящиеся и к моменту речи и могущее сохранять типичные его следы и признаки. «Сочетание показателя миративности и совершенного вида (перфекта), естественно, будет интерпретироваться как полученное информации путем выведения, и событие в прошлом обычно будет новой информацией для говорящего только в том случае, если его знание об этом получено из дополнительных источников скорее, чем через непосредственное восприятие» (DeLancey 2001: 369). Это может также отражать мысленное (mental) впечатление, имея в виду что-то значимое, завершённое, понятое, мысленно схваченное (Johanson 2000/1: 77).

Вывод опирается на наблюдаемые результаты. «Выводные смыслы могут просто рассматриваться как отражение того факта, что о событии, о котором говорящему известно только из очевидности его последствий, он обычно не имеет предварительного знания, и, таким образом, он подготавливается к выведенному знанию» (DeLancey 2001: 379).

Главная мысль, которую в предложении подчеркивают показатели перфекта (формыmi§, -иптир, -ган эмтир, -ган болтыр, -ган турбай, -ган туру ине, -ган туру, -ган jam) состоит в следующем: «на основании своего опыта (на основании того, что я пережилтого, что я испытывал) я убедился (я заключил, чтоя понял, что) в том, что .» .

Обнаружить эти эвиденциальные идеи легче в высказываниях, в которые введены адмиративные формы турбай и туру ине, четко обозначаюшие восприятия и выводы. Посмотрим пример:

Улус ден пени ле сананатан туру не (АК 10) 'Оказывается, люди могут думать что угодно'.

В свете того, что форма туру ине передает либо восприятие, либо умозаключение, а также того, что глаголы мышления и ощущений имеют лишь определенный набор признаков, несложно установить, что вышеприведенное предложение относится к классу умозаключений.

До настоящего момента были рассмотрены в турецком языке две, а в алтайском пять эвиденциальных форм и охарактеризованы с различных сторон их семантические особенности. Эвиденциальность составляет особую семантическую зону. Она характеризуется разными проявлениями, в основе которых лежит нечто общее. «Если грамматические оценки сопоставимы, то они должны иметь что-то общее, и это общее может быть только одним — их семантикой» (Plungian 2001: 350).

В алтайском языке помимо рассмотренных выше присутствуют еще две формы, указывающие на эвиденциальность, основанную на выводе: туру и jam. В исследованиях по грамматике они как правило упоминаются вместе, либо акцентируются функции и особенности лишь формы туру. Часто эти формы путают с предикативами болор и болбой, обозначаюшими предположения и прогнозы. Формы jam и туру скорее подчеркивают анализ ситуации, а также факт заключения или вывода после внешнего наблюдения, чем указывают на эпистемическое умозаключение относительно события либо явления, которое может выражаться посредством болбой и болор. Формы jam и туру соответствуют модальным словам видимо, по-видимому в русском языке.

Эвиденциальные формы, рассмотренные и проиллюстрированные ранее, как можно заметить, также часто в переводе требуют употребления русского слова видимо, которое имеет оттенок: «у говорящего появляется какая-то связь с предметной ситуацией» (Иоанесян, 2000: 5).

Исследователи алтайского языка рассматривают указанные маркеры в рамках предположительности. Например, В. А. Тадыкин объясняет их функции вместе с эпистемическими формами болбой и болор. «Как отрицательная, так и положительная формы причастия наган в сочетании со словами болор, болбой, jam, туры передает значение предложения, вывода на основе каких-либо сведений, имеющихся у говорящегов основе это действие, предполагаемое, вероятное, совершение которого относится к прошлому» (Тадыкин 1967: 24- 1971: 53). В. А. Тадыкин так описывает сочетание причастя наатан со словами jam, туру: «. передает значение предположенияопасения того, что (вероятно) может произойтивыяснения, обнаружения того, что произойдет» (Тадыкин 1971: 71). В примерах Тадыкина форма туру переводится словами ясно, вероятно, очевидно, значит, а форма jam переводится словами возможно, вероятно, наверное, наверняка, а в четыре местах — модальным словом оказывается (Тадыкин 1971: 53−54 и 71).

Н.П. Дыренкова определяет эти две связки как передающие «неуверенность, видимость и вероятность» (Дыренкова 1940: 201), а Н. А. Баскаков упоминает лишь значение вероятности (Баскаков 1947: 288). А. Т. Тыбыкова при описании формы туру касается каждой из трех её комбинаций с аффиксамиар, -атан иган, но для формы jam она дает только комбинацию с аффиксомган (Тыбыкова 1991: 87). Между тем как связка jam тоже может сочетаться с каждом из трех этих аффиксов. А. Т. Тыбыкова объясняет конструкции наган туру иган jam, таким образом: они «(.) передают значение вероятности, относительной достоверности события- 'наверное, так и произошло'- переводные эквиваленты — наверное, вероятно, видимо, скорее всего» (Тыбыкова 1991: 87).

Анализ конкретных примеров показал, что эти формы указывают на наличие только видимых, очевидных доказательств произошедшего события.

А.Т. Тыбыкова для конструкцииатан туру указывает особое значение, а именно: «Семантика ее существенно зависит от грамматического лица. В 1-м — 2-м, редко в 3-м л. обоих чисел конструкция передает значение необходимости совершить действие вопреки собственному желанию: 'я вынужден, должен, мне приходится' и т. п. (.) Олор келетен туру 'Они, видимо, придут (должны прийти, я ожидаю, что они придут — но мне этого не хочетсяпридется смириться с тем, что они придут)'» (Тыбыкова1991: 87−88). Как будет видно из наших примеров и их анализа, недовольство говорящего о действии передается не только формой туру, но также и формой jam. А значение вынужденности не зависит от конструкцииатан туру, так как аффиксатан в любой конструкции или вне её сам по себе может принимать на себя эту функцию (Тощакова 1938: § 46, 49- Дыренкова 1940: 184- Баскаков 1947: 280- 1972: 100). Так что с другими причастиями значение вынужденности не возникает.

Необходимость различения показателей туру и туру ине в алтайском языке обусловливается несколькими причинами: связка туру в именных предложениях не несет в себе категорию эвиденциальности. а) Словоформа туру, употребляющаяся после имен существительных, передает значение статичности подлежащего: Jaan удабай, мынаар кбрзб, тууразында кара am туру (АК, 6) 'Невдалеке, немного впереди неподвижно стоит черный конь', б) Простая форма туру, употребляющаяся после имен существительных, может использоваться в роли, сходной с функциями предикативного показателяdir в турецком языке: Cenuw эткен немеуг ончозы чын, чике туру, бскб улустардыйы тдгун, jacmbipa туру (KJ-II 253) 'Все, что ты делаешь, истинно и правильно, то, что делают другие люди — ложь и ошибка'. Турецкий перевод данного предложения: Senin yaptigin § eylerin hepsi gerfek ve dogrudur, diger insanlann yaptiklari yalan ve yanli§ tir.

В алтайском языке единственная форма, которая может использоваться в предложении с единственным словом, передающим эпистемическую модальность «байда», это форма туру. «Совершенно естественно, что склонные к косвенным формы поддерживаются выражениями, которые передают эвиденциальность или неуверенность» (Johanson 1999: 248- 2000Л1: 79). Модальное слово байла соответствует в русском языке наверное, вероятно, очевидно, возможно и иногда видимо (РАС, 1964). Эти модальные слова, несмотря на то что в русском языке они сходны по смыслу, тем не менее не являются синонимичными и могут варьироваться в зависимости от контекста. Обратимся к работе Е. Р. Иоанесян (2000), где на примерах показываются различия между этими словами: «видимо: контекстно связанная информацияоднозначно свидетельствует о субъективности производимой оценки» (С. 15, 22), «возможно: показатель объективированной модальности» (С. 22), «наверное: контекстно-свободная, нехарактерная информациядопускает и субъективное и объективное осмысления» (С. 15, 23). Принимая во внимание грамматические средства, с которыми они используются в алтайском языке, было бы неверно приводить ко всем этим словам аналог в виде слова байла. Несмотря на то, что эти грамматические средства пересекаются с точки зрения их функций и значения, но в русском языке они различны.

Казакпай койлорды чеденге шаап, jadbin амыранар деп сананып алды. Ohow бскб кече тунде Занаачынык ол бир тенек балазыла соотожор деп owdy уйуктабаган да. Je, байла, мында ла, аалга jepde, тойгончо кбббтбн туру (АЧ, 2000, но: 174, 6) 'Загнав овец в загон, Казакпай решил пойти лечь и отдохнуть. А то вчера ночью хотел поиграть с глупым ребенком Дьанаачы и хорошо не выспался. Но, наверное, здесь, в тихом месте, он хорошенько выспится'.

Формаган (дур), образование которой происходит на основе перифрастического спряжения конструкцииган турур, во многих языках заняла место аффиксаmi§ древнетюркского языка: yazyan turur (написанный = he is in the state of having written = he has written). «Формагандур, изначально имевшая роль передачи распознавания и являвшаяся фокусированным посттерминалом, позже была преобразована в форму типа перфекта, используемую как для диагностических (отличительных), так и для исторических целей. Он тяготеет также к индирективности, хотя и не проявляет явных признаков этого» (Johanson 2000/1: 72). В алтайском языке форма наган туру скорее имеет оттенки косвенности, чем чисто перфекта. В нижеприведенном примере она выступает в роли эпистемического показателя совместно с байла.

Байла, энези бойыла кожо алган туру (АК 5) 'Наверное, его мама взяла его собой'.

Необходимо отличать конструкциюган туру и спрягаемые глаголы в формахган турар иган турды. Как указано, конструкцияган туру включает в себя значение эвиденциальности. В то время как в формахган турар иган турды аффиксган выступает в функции финитного сказуемого в сочетании со связкой настоящего или прошедшего времени. В этом качестве он схож с аффиксомmi§ в турецком языке, который также выступает в подобной роли. В алтайском языке аффиксган употребляется также в аналитических формах длительности с вспомогательными глаголами jam-, тур-, jyp-, отур-, выступающими в формах аориста либо претерита и привносит в подобные формы значение «наступившее состояние».

А пени эдер деп, jerrecKe кбмулеле, сыгырып jadap. Андый carr башка кылыкту кижи болгон. Tow болбозо, чалгызыныгг бажын jepze кадай чабала, сабын сындырып алган турар. Чалгынъиг сабын мен саптаарым, ол нени де эдип билбес (KJ-II 181) 'А что будет делать, зароется в мох и лежит посвистывая. С таким вот странным характером был человек. А нет, так острие косы в землю воткнет, да ручку сломает. Ручку косы я налаживаю, он ничего не умеет делать'.

Je Зучы дезе чек ле арга]ок уулчактый эки кдзин эки будыныуг бажы дббн тужурип алган турды (KJ-II 255) 'Но Дьучы, словно беспомощный мальчик, уставил глаза на носки ног'.

В следующем примереган турган выступает в роли варианта эвиденциальной аналитической формыган туру, но в значении прошедшего времени. Такое употребление встречается довольно редко, и в данной выборке это единственный пример, демонстрирующий значение прошедшего времени.

Ohow эки конгон кийнинде, ол ло кара туйук сагалду кижи база мында fedun келген турган (KJ-II 133) 'Потом, спустя два дня, тот же чернобородый человек тоже здесь оказался (доел, стоял пришедшим)'.

Также необходимо различать формы турар и тураар. Первая образуется путем присоединения показателя аориста к глаголу тур-, и она является формой третьего лица. Вторая же форма тураар образуется путем слияния связки туру с аффиксом второго лица множественного числа: туругар > тураар.

Je карын кудайлу ок буткен эмтиреер. Мынауг ары }ол-}орыгаарды альт, баратан тураар (KJ-II 70) 'Но слава Богу, оказывается, родились вы с Богом. Отсюда, продолжая свою дорогу, поедете, видимо'.

Форма jam — другой маркер, сочетающийся с причастиями только в глагольных сказуемых. Несмотря на то что его эвиденциальные оттенки не отличаются от эвиденциальных оттенков связки туру, он, в отличие от нее, не может находиться в одном предложении с эпистемическим словом байла. Связка туру может сопрягаться с любым из личных аффиксов, причем связка jam всегда выступает как третье лицо. Судя по примерам, у формы jam не наблюдается склонность к девиации, которая иногда встречается у формы туру. Эвиденциальные значения, передающиеся связкой jam, лексически можно выразить как «очевидно, явствует, видимо». Обе формы демонстрируют способность обозначения действия, которое произошло/происходит/произойдет вопреки желаниям говорящего. Данные связки не соответствуют и эпистемическому модальному слову «кажется», которое в алтайском языке передается предикативом ошкош. «Употребление видимо следует за процедурой логической обработки данных, которые лишь косвенно могут свидетельствовать о наличии ситуации Р» (Иоанесян, 2000:6−7). Значение «видимо» в алтайском языке передается словоформой japm, которое в выводных контекстах также может обозначать «ясно», «очевидно» и «явно».