Философский анализ экономической архетипики: онтологические аспекты

Актуальность проблемы. Одним из важнейших факторов формирования нового типа общественного сознания на всем ныне постсоветском пространстве в последние два десятилетия выступают экономические преобразования. Провозглашенный в середине 80-х годов прошлого столетия курс на воспитание нового мышления предполагал не только определенную либерализацию по отношению к некоммунистической идеологии, но и одновременную модернизацию всей системы, лежащей в основе социалистической экономики. Однако вышедшие из-под контроля идеологические и экономические процессы привели не только к распаду СССР, но и инициировали глубокий мировоззренческий кризис, последствия которого в России не изжиты по настоящее время.

Начатое по команде сверху искусственное «притирание» социалистической и капиталистической, российской и западной ценностных систем также внесло свой весомый вклад в формирование подобной ситуации. В противостоянии различных социальных групп в современной России важную роль играет, как нам кажется, не столько вялотекущий конфликт поколений, что характерно для многих стран, сколько объективное противоречие между мировоззренческими системами. Первая представляет собой реликт эпохи развитого социализма, вторая сформировалась в эпоху перестройки и «смутное время» (начало 1990;х гг.), третья является продуктом капиталистического периода со всеми сопутствующими атрибутами. Присутствие в каждой из этих мировоззренческих систем «экономической» составляющей, по нашему мнению, не требует многословных доказательств.

Но уровень влияния экономической составляющей на каждую из мировоззренческих систем различен. Номинальное присутствие «экономического» в социалистическом мировоззрении есть полная противоположность откровенно экономическим основаниям мировоззрения капиталистического. В свою очередь экономическая составляющая мировоззренческих процессов середины восьмидесятых-девяностых годов прошлого столетия, скорее всего, может быть определена как своеобразный гибрид, в равной степени отражающий особенности «приятия — неприятия» социалистического прошлого и капиталистического будущего.

Таким образом, мы можем видеть, что проблематика, связанная с влиянием экономических явлений на формирование мировоззрения современного общества, актуальна в силу объективного характера порождающих ее процессов. Опираясь на этот тезис, мы получаем достаточное обоснование актуальности проблемы нашего исследования, поскольку необходимость философского анализа сущностного наполнения связанных с экономикой областей мировоззрения и, в частности, выявления онтологических аспектов экономической архетипики становится в этом случае несомненной.

Степень изученности проблемы. История философской интерпретации экономических вопросов восходит к античности. Однако, хотя «исторически» воззрения древних греков и «образуют теоретические исходные пункты современной науки» 1, говорить о развернутом осмыслении ими экономических вопросов не представляется возможным, даже несмотря на то, что и в своих «случайных экскурсах» «в эту область» греки «обнаруживают такую же гениальность и оригинальность, как и во всех других областях» 2. Платон дал, как верно отмечал Энгельс, «гениальное для своего времениизображение разделения труда», а Ксенофонт указал границу, которую, по мнению Дюринга, «<.> размеры рынка полагают для дальнейшего разветвления профессий и технического разделения специальных операций», и без представления о которой «идея разделения труда, едва ли заслуживающая при ином понимании названия научной, становится значительной экономической истиной» 4.

1 Энгельс Ф. Анти-Дюринг. Переворот в науке, произведенный господином Евгением Дюрингом /Ф. Энгельс // К. Маркс, Ф. Энгельс Избранные сочинения: в 9 т. — М.: Политиздат, 1986. — Т. 5. — С. 212.

2 Там же.

3 Там же.

4 Там же, с. 213.

Вместе с тем, мы не можем игнорировать то объективное обстоятельство, что «в эпоху классической древности» встречаются «главным образом трактаты, посвященные домоводству, домашней экономии (сочинение Ксе-нофонта: „Оесопотюа“, труд Аристотеля под таким же названием, работы Катона, Варрона, Колумеллы)», а замечания Аристотеля о деньгах, частной собственности, как и платоновские мысли о разделении труда, не приведены в единую систему, а «вплетены в изложение других наук (главным образом — политики)» 5.

Средневековая европейская мысль также не дает достаточного количества материала для того, чтобы говорить о системном философском осмыслении экономических вопросов. Причиной тому, согласно мнению всех исследователей, является религиозный характер философствования этого периода. Следование авторитету Писания неминуемо приводило как к тому, что «в сочинениях отцов церкви и богословов <.> восхваляется труд как источник честного заработка, осуждаются недобросовестные и безнравственные способы обогащения» 6, так и к отсутствию развернутого анализа экономических феноменов. В то же время именно в средние века была дана глубокая разработка антиномии богатства и нищеты. Опираясь на известное высказывание Спасителя — «Так всякий из вас, кто не отрешится от всего, что имеет, не может быть Моим учеником» (Лк, 14:33), — теологи, как указывает Л. Карсавин, предлагали следующую точку зрения на мир, который «для сознания как бы сосредоточивается в понятии благосостояния, богатства»: «Яснее и конкретнее всего выражается «обладание миром» в обладании богатством, и, следовательно, полная бедность, нищета будут наиболее полным проявлением отрицания мира, положительным выражением отрицательного идеала, но положительным — внешне, по-земному, и в этом смысле — еще.

5 Соболев М. Политическая экономия // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона [Электронный ресурс]. — Электронная книга. — М.: Мультимедиа-издательство «Адепт», 2002.

6 Там же. не предвосхищением небесного царства и небесной святости. Полный отказ от благ мира, абсолютная нищета — вещь невозможная" 7.

Дальнейшее развитие этих тезисов находило воплощение в утверждениях о том, что «поневоле приходится идти на уступки и довольствоваться нищетой „в меру возможности“, не забывая при этом, что „мера возможности“ не есть величина постоянная: в зависимости от различных условий она перемещается то в сторону нищеты, то в сторону обеспеченного довольства. Бедность может быть доведена до высокой степени монахом или пустынником. Мирянин скорее придет к выносимому для него пределу» 8. Несомненный для данного случая примат релятивного подхода в итоге приводит к «подвижности и гибкости» «идеала» нищеты, который теперь «может быть осуществим всяким в меру его сил и возможностей. Проповедникам не надо уже всех призывать к нищете <.>- им довольно борьбы с излишествами, с ростовщичеством, жадностью <.>» 9.

Появление меркантилизма, как известно, также не внесло принципиальных изменений в развитие системного изучения философских аспектов экономики. И центральный меркантилистский тезис «деньги — богатство» с позиций современной экономической науки, конечно, предстает как средоточие многочисленных ошибок10. Однако, с другой стороны, именно меркантилисты предприняли попытку осмыслить противоположность богатства и бедности в не-духовном и не-религиозном смысле, внеся, таким образом, свой вклад не только в формирование экономической науки, но и в становление денежного фетишизма.

Философия нового времени дает нам достаточно обширный круг имен, так или иначе причастных к исследованиям экономических проблем. Однако.

Карсавин Л. Основы средневековой религиозности в ХП-ХШ веках / Л. Карсавин. — СПб.: Алетейя, 1997. — С. 214.

8 Там же.

9 Там же, с. 215.

10 Подробнее см., напр. Эйдельнант А. Буржуазные теории денег / А. Эйдельнант // БСЭ. — 3-е изд. — М.: Советская энциклопедия, 1972. — Т. 8. — С. 103. возникновение в этот период самостоятельной экономической науки закономерно привело к ослаблению философской составляющей в этой области знания. По этой причине мы не видим смысла ни в пересказе классических положений теорий Смита и Рикардо, ни повторении базовых тезисов учений Карла Маркса или Огюста Конта. Кроме того, в нашем изыскании гораздо более значимыми являются, на первый взгляд, частные моменты, обнаруживающиеся в трудах различных мыслителей.

Так, например, следует указать на замечание Гоббса о своеобразном «оборотничестве» отдельных явлений, связанных с деньгами: «Денежное наказание состоит в лишении не только определенной суммы денег, но и поместий и любых других благ, которые обычно покупаются и продаются за деньги. Но в том случае, когда закон, устанавливающий это наказание, создан специально с целью собрать деньги с его нарушителей, это, собственно, не наказание, а цена за привилегии или освобождение от закона, который запрещает действие не всем безусловно, а лишь тем, кто не в состоянии заплатить деньги» (Гл. XXVIII. О наказаниях и наградах)11.

Не менее интересны в контексте нашей темы некоторые мысли Спинозы, связанные с пониманием того, что есть деньги. Скажем, в «Богословско-политическом трактате» философ замечал: «<.> Чем больше стараются лишить людей свободы слова, тем упорнее они за нее держатся — конечно, держатся за нее не скряги, льстецы и прочие немощные души, высочайшее благополучие которых состоит в том, чтобы любоваться деньгами в сундуках и иметь ублаженный желудок, но те, которых хорошее воспитание, чистота нравов и добродетель сделали более свободными» 12, противопоставляя и.

11 Гоббс Т. Левиафан или материя, форма и власть государства церковного и гражданского /Т. Гоббс [Электронный ресурс]. — М.: Государственное социально-экономическое издательство, 1936. — 503 с. — Режим доступа: Сайт библиотеки Института философии РАН: уулу. рЫ1о8орЬу.ги.

12 Спиноза Б. Богословско-политический трактат /Б. Спиноза // Об усовершенствовании разума. — Сер. «Антология мысли». — М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-ПрессХарьков: Изд-во «Фолио», 1998. — С. 466. (Сер. «Антология мысли»). Курсив наш — А.Л. сравнивая, таким образом, казалось бы, явления совершенно разного порядка и отводя деньгам и роль некого эстетического явления.

В разделе «Этики», посвященном могуществу разума и человеческой свободе, деньги, точнее, отношение к ним, предстают как один из показателей уровня духовного богатства: «Если, например, кто-либо заметит, что он слишком увлекается славой, пусть он подумает, в чем ее истинная польза, <.> какими средствами можно приобрести ее, а не думает о злоупотреблениях ею, о ее пустоте, непостоянстве людей <.>. Такими ведь мыслями более всего волнуются честолюбцы, когда они отчаиваются достигнуть того почета, который стараются снискать, и желают казаться мудрыми, изрыгая гнев. Поэтому очевидно, что всего более алчными к славе являются те, которые наиболее кричат о злоупотреблениях ею и о суетности мира. И это свойственно <.> вообще всем, кому судьба враждебна, и кто бессилен духом. Так, даже нищий-скряга не перестает толковать о злоупотреблениях деньгами и пороках богатых, через что он только сам себя мучит и показывает другим, что он неравнодушен не только к своей бедности, но и к чужому богатству» 13. А «Прибавление» к размышлениям «О человеческом рабстве или о силах аффектов» открывает еще одну совсем не-экономическую сторону денег: «В сокращенном виде деньги представляют все вещи. Отсюда и произошло, что их образ обыкновенно всего более занимает душу черни, так как они едва ли могут вообразить себе какой-либо вид удовольствия без сопровождения идеи о деньгах как причины его» 14.

В гегелевских трудах, например, в «Науке логики» замечаний на экономическую тему практически нет. В то же время в его рассуждениях об объективности мы можем выделить один чрезвычайно любопытный фрагмент. Утверждая, что «философия имеет право выбирать из языка повседнев.

13 Спиноза Б. Этика /Б. Спиноза // Об усовершенствовании разума. — Сер. «Антология мысли». — М.: ЗАО Изд-во ЭКСМО-ПрессХарьков: Изд-во «Фолио», 1998. — С. 825−826.

14 Там же, с. 812. ной жизни, созданного для мира представлений, такие выражения, которые кажутся приближающимися к определениям понятия", мыслитель подчеркивает: «<.> С выбранным из языка повседневной жизни словом и в этой жизни связывают то же понятие, для [обозначения ] которого его употребляет философияведь повседневная жизнь имеет не понятия, а представления, и сама философия должна познать понятие того, что вне ее есть только представление. Поэтому вполне достаточно, если при употреблении тех его выражений, которыми пользуются для философских определений, имеется приблизительное представление об их различии, как вполне возможно при применении указанных выражений, что в них обнаруживают оттенки представления, имеющие более близкую связь с соответствующими понятиями» 15.

Безусловно, напрямую связать процитированные выше утверждения с экономической проблематикой не представляется возможным. Скажем больше — практически любая связка в настоящем случае будет некорректна. За исключением одной, а именно, сделанной самим Гегелем, который, продолжая рассуждение, пишет следующее: «Вероятно, труднее будет согласиться с тем, что нечто может быть, не существуя, но по меньшей мере не станут, например, смешивать „бытие“ как связку суждения с выражением „существовать“ и не скажут: „этот товар существует дорогой, пригодный“ и так далее, „деньги существуют металл или металлические“ вместо: „этот товар есть дорогой, пригодный“, „деньги суть металл“ и т. д.» 16.

Мы вряд ли узнаем все причины, которые побудили Гегеля взять для иллюстрации отличий «бытия» как связки суждения с выражением «существовать» «деньги» и «товар». Но, учитывая тот факт, что, по мнению самого мыслителя, для философских определений возможно применение выражений,.

15 Гегель Г. В. Ф. Наука логики / Г. В. Ф. Гегель [Электронный ресурс]. — СПб.,.

1997. — Режим доступа: Сайт библиотеки Института философии РАН: www.phiIosophy.ru которые «обнаруживают оттенки представления, имеющие более близкую связь с соответствующими понятиями», мы в данном случае можем довольно уверенно говорить о не-случайности гегелевского обращения к экономическим понятиям. Так, в его размышлениях по поводу противоположности положительного и отрицательного те же деньги выходят на первый план просто как очень наглядный и убедительный пример: «Равным образом и долги сами по себе не суть отрицательноеони таковы лишь по отношению к должникудля заимодавца они его положительное имуществоони некая. сумма денег (или чего бы то ни было, обладающего определенной ценностью), которая есть долг или имущество в зависимости от внешнего им отношения. <.> Путь, пройденный на восток и на запад, есть сумма двойного усилия или сумма двух промежутков времени. Равным образом в политической экономии определенное количество денег или ценностей есть как средство существования не только это одно количество, но и удвоенное: оно средство су.

1 7 ществования и для заимодавца, и для должника". Что же касается упомянутого вопроса о бытии и существовании, то здесь с одинаковым успехом можно было иллюстрировать мысль чем угодно, между тем как Гегелем все-таки были избраны именно «деньги» и «товар» .

По нашему мнению, здесь нашло проявление неоформленное, но реально имеющее место быть, понимание объективных сущностных связей «денег», «товара» с онтологической проблематикой. По крайней мере, тот факт, что для Гегеля и «деньги», и «товар» действительно связаны с семантическим полем «бытия», вряд ли может быть подвергнут сомнению, а для нашего исследования даже это имеет очень большое значение.

В трудах основателей исторического материализма вопросы экономического характера также находили рассмотрение в интересующем нас аспекте. В «Немецкой идеологии» мы находим следующий фрагмент, ярко характеризующий понимание Марксом и Энгельсом некоторых последствий «концентрации торговли и мануфактуры»: «<.> Крупная промышленность сделала конкуренцию универсальной <.>. <.> При помощи универсальной конкуренции она поставила всех индивидов перед необходимостью крайнего напряжения своей энергии. Где только могла, она уничтожила идеологию, религию, мораль <.>. Она впервые создала всемирную историю <.>. <.> Она подчинила естествознание капиталу и лишила разделение труда последних следов его естественного характера. Она вообще уничтожила все естественно сложившиеся отношения — насколько это возможно в рамках труда —.

1R превратила их в отношения денежные". Как можно видеть, крупная промышленность здесь выступает в роли могущественного демиурга, который способен необратимо изменять изначально установленный порядок вещей, превращая, таким образом, подвластную ему сферу бытия в систему чуждых природе как таковой денежных отношений.

Но в связи с этим нельзя не увидеть определенный диссонанс процитированного ранее фрагмента с идущей в другом разделе «Немецкой идеологии» критикой Штирнера, где Маркс и Энгельс обрушиваются на следующие мысли своего оппонента: «От денег зависит счастье и несчастье. В буржуазный период они являются силой потому, что за ними ухаживают только, — как ухаживают за девушкой» (скотницейper appositionemДульсинеей), «но никто не связывает себя с ними неразрывными брачными узами.' В конкуренции воскресает вся романтика и рыцарство ухаживания за дорогим предметом. Деньги — предмет страсти — похищаются смелыми рыцарями нажи-вы» 19.

Возможно, проделанное Штирнером превращение денег в Дульсинею, а коммерсантов и фабрикантов в «рыцарей наживы» и не относится к числу удачных литературных приемов, и вряд ли его оппоненты полностью не пра.

Маркс К. Немецкая идеология. Критика новейшей немецкой философии в лице ее представителей Фейербаха, Б. Бауэра и Штирнера и немецкого социализма в лице его различных пророков / К. Маркс, Ф. Энгельс //Избранные сочинения: в 9-т. Т. 2. — М.: Политиздат, 1985. — С. 56−57.

19 Цит. по: Маркс К., Энгельс Ф. Немецкая идеология. — С. 371−372. вы в своих язвительных замечаниях типа того, что «теперь Санчо глубоко уразумел, почему деньги являются в буржуазную эпоху властью, — именно потому, во-первых, что от них зависит счастье и несчастье, а во-вторых, потому, что они — девушка» 20. И все-таки — насколько корректно со стороны тех, кто практически открытым текстом провозглашает, что денежные отношения есть, по сути, полноправный архонт, поставленный над миром демиургом экономики, упрекать другого в неудачной попытке дать собственное символическое описание тех же явлений?

Сходное понимание места и роли экономических феноменов, как ни парадоксально, обнаруживается в трудах Шпенглера. В первом томе «Заката Европы» мыслитель подчеркивает: «Деньги в качестве неорганического абстрактного фактора, лишенного связи с сущностью плодородной земли, с ценностями первоначального уклада жизни, — вот в чем преимущество римлян перед греками» 21. При этом особую значимость приобретает вовсе не то, что деньги неорганичны и абстрактны, а то, что, несмотря на обладание этими атрибутами они, тем не менее, способны прямо воздействовать на сферы неэкономические: «Начиная с этого момента, благородное мировоззрение становится такэюе вопросом денег. В противоположность греческому стоицизму' Хризиппа, позднеримский стоицизм Катона и Сенеки предполагает в качестве необходимого условия имущественную обеспеченность, а социально-этическое умонастроение XX века, в отличие от XVIII века, доступно только миллионеру, если проводить его на деле, а не довольствоваться профессиональной, приносящей доход агитацией» 22.

Конечно же, Шпенглер в силу присущего ему символизма мышления не ставил перед собой задачи, родственные задачам марксизма. Более того, по ряду вопросов он находился в оппозиции к Марксу и Энгельсу, поскольку,.

20 Там же. 1.

Шпенглер О. Закат Европы. Образ и действительность / О. Шпенглер. — Новосибирск: Наука, 1993. — С. 72.

22 Там же. считая, что «любая экономическая жизнь является выражением душевной жизни», Шпенглер искренне полагал: «На всем пути от Смита до Маркса речь идет лишь о самоанализе экономического мышления одной-единственной культуры, находящейся к тому же на одной и той же стадии развития. Оно насквозь рационалистично и исходит только из материи и ее условий, потребностей и стимулов, а не из души родов, сословий, народов и их формообразующих сил. <.> Таким образом, до сих пор не существует еще политической экономии, если понимать под ней морфологию экономической стороны жизни, а именно жизни высоких культур с их идентичным по этапам, темпу и длительности развитием экономического стиля «23.

Возможно, именно по этой причине, признавая деньги своего рода сущим — «Что такое политика цивилизации завтрашнего дня в противоположность политике культуры вчерашнего дня? В античности риторика, на западе журнализм, притом же находящийся на службе того абстрактного начала, в котором выражается сила цивилизации, а именно — денег» , — он одновременно в какой-то степени ограничивает их всевластие: Дух денег незаметно проникает во все формы существования народов, однако нередко при этом ничуть их не изменяя и не разрушая" 24.

Впрочем, подобная противоречивость и парадоксализм в размышлениях об экономической сфере были характерны не только для Шпенглера. Его русский предшественник К. Леонтьев, выдвигая идею о гибели культуры, необходимо наступающей после прохождения этапа вторичного смесительного упрощения, прямо связывает капитализацию в России с будущим мрачным финалом: «Рабство естъ то есть сильная невольная зависимость рабочих лл.

Шпенглер О. Закат Европы. Всемирно-исторические перспективы / О. Шпенглер. — Минск: Попурри, 1999. —С. 619−620.

24 Шпенглер О. Закат Европы. Образ и действительность. — С. 74. людей от представителей подвижного капиталавелика власть денег у богатыхи это такно если сравнить прежнее положение дел, хоть у нас в России, с нынешним, то мы увидим то же, что и везде, где произошло сословное смешение, есть власть у богатыхбедные зависят от них. Но и власть денег не прочна, не узаконена крепко привилегией, слишком подвижнаи зависимость труда тоже не прочна, слишком подвижна, не прикреплена ни законом, ни даже свободным нравом какого-нибудь очень долгого, вечного контрак-та" 25.

Демон «подвижности» у Леонтьева обитает именно в экономических сферах: «И вот, все стало разрушаться — и там, и здесьи у помещика в области личной крупной недвижимости, удержанной на месте уже не собственной силой, а только благодаря существованию сверх земли подвижного ка* питала или у самого дворянина, или в банке (опять-таки в непрочной ассоциации подвижного капитала), и в области труда у крестьян. <.> У помещика все лично, все индивидуально* все свободно и потому уже все решительно.

У (л непрочно <.>". И только сущность, которой, согласно Шпенглеру, чужды и деньги, и капитал, для Леонтьева выступает реальным противовесом катастрофическому движению: «<.> у крестьян, у представителей труда — все движимое, деньги, одежда, скот — тоже непрочно, а только земля, в которой он не властен, не волен, к которой коммунистическим общинным рабством прикреплен, — неподвижна и спасает несколько и его самого, и еще более государственно-культурный строй самой России» 27.

В системах В. Соловьева и С. Булгакова представлены иные аспекты данной проблемы, а, по сути, дан опыт морализации и сакрализации различных экономических феноменов. Так, у Соловьева, активно полемизирующего со сторонниками социалистической доктрины читаем следующее: «Сама соб.

25 Леонтьев К. Н. Средний Европеец как идеал и орудие всемирного разрушения / К. Н. Леонтьев // Избранное.— М.: Рарогъ, Московский рабочий, 1993. — С. 148.

26 Там же, с. 149.

27 Там же. собственность как таковая есть нечто несправедливое и безнравственное, более того — преступное: это есть кража <.>. Между тем ясно, что как индивидуальная собственность, так и ее противоположное — общность иму-ществ, будучи явлениями вещественного, экономического порядка, не могут быть сами по себе ни нравственны, ни безнравственны" 28. Продолжая развивать эту мысль, Соловьев дает собственное толкование особенностей экономических отношений и экономического порядка применительно к морально-этической проблематике: «<.> Всякое экономическое отношение есть только социальный факт, который для общественного организма значит то же, что физиологические акты значат для отдельного организма, сами по себе они не имеют никакого нравственного значения, а могут получить таковое лишь от той сознательной цели, которой они служат, и от того принципа, которым определяется их употребление» — «правильный экономический порядок, нормальный хозяйственный союз еще не составляют нормального, то есть нравственного общества, это только один из его необходимых элементов <.>» 30.

В воззрениях Булгакова акценты несколько иные, поэтому, решая вопрос о месте человека и его хозяйственной деятельности в земном мире, он выстраивает систему доказательств, направленных на обоснование невечности и не-предвечности экономических феноменов: «Хозяйственное, то есть активно-трудовое, воздействие человека на природу основано на центральном его положении в мироздании, не утраченном и после грехопадения. <.> Все хозяйственное в грубом или тонком смысле утилитарно, преследует практическую цель, ограничивающуюся интересами земного бытия. <.> Во всех своих разветвлениях хозяйство одинаково подвержено власти ничто, актуализировавшегося в мире. Поэтому и все его достижения, имея положи.

28 Соловьев В. С. Критика отвлеченных начал / B.C. Соловьев //Собрание сочинений и писем: в 15 т. Т.2. — СПб.: Книгоиздат. тов-во «Просвещение», б.г. [М.: б.и., 1993]. — С. 130.

29 Там же.

30 Там же, с. 134. тельную основу в творческих силах бытия, несут на себе неизгладимую печать этой власти. Этот модус бытия находит свое выражение и во власти временности, то есть истории. В этом смысле можно сказать, что хозяйство существенно исторично, оно связано с временностью, изменчивостью, присущей всему историческому" 31.

Усматривая во «временности» откровенно негативный смысл, Булгаков показывает, каким образом «хозяйство», будучи частью, может в итоге стать целым: «Хозяйство хочет перерасти себя, не только вытягиваясь в сторону искусства, но и напрягаясь в своей собственной стихии, в динамике своей. Оно стремится стать не только одной из сторон жизни, но единственной или, по крайней мере, определяющей, не признавая над собой никакого хозяйственного или сверххозяйственного суда. В результате получается экономизм, как особое мироощущение и мировоззрение» 32.

Таким образом, можно видеть, что экономическая проблематика находится в сложной системе связей онтологического, гносеологического и морально-этического плана. При этом ключевую роль, как правило, играют не сложные теоретические выкладки, а несколько понятий, вокруг которых и образуется многоуровневое смысловое поле: деньги, товар, богатство, бедность, нажива и т. д. При этом данные понятия нередко утрачивают свое изначальное наполнение, поднимаясь на уровень архетипов-первообразов и формируя вокруг себя особую реальность.

С учетом последнего обстоятельства объектом нашей работы выступает экономическая архетипика как необходимо присущее экономической реальности, а предметом исследования являются онтологические аспекты экономических архетипов.

Соответственно, цель исследования мы определяем как философский анализ экономических архетипов в системе их связей с феноменами и реаль.

31 Булгаков С. Н. Свет невечерний. Созерцания и умозрения / С. Н. Булгаков. — Сер. «Мыслители XX века». — М.: Республика, 1994. — С. 305.

32 Там же, с. 309. ностями, имеющими не-экономическую природу. Для достижения названной цели в работе будет предпринято решение следующих задач:

1. Рассмотреть историко-философские аспекты становления экономической архетипики в контексте классического философствования .

2. Определить направления осмысления экономической проблематики в русской религиозной философии.

3. Изучить воззрения на экономические архетипы как явления онтологического порядка в неклассическом философском дискурсе.

4. В процессе анализа онтологического своеобразия экономической архетипики установить их ноуменальные потенции.

5. Используя результаты предшествующей задачи, выделить основания, делающие возможным переход экономического архетипа на уровень сущего.

6. Определить роль экономических архетипов в становлении и разрушении культуры.

С учетом поставленных задач отбор материалов для исследования осуществлялся следующим образом:

1. В основе историко-философской части диссертации — концепции и классические труды мыслителей, с разных сторон освещавших центральные для рассматриваемой нами проблематики вопросы: Аристотель, Ибн Сино, Б. Спиноза, Т. Гоббс, Д. Дидро, Г. Гегель, К. Леонтьев, К. Маркс, Ф. Энгельс, В. Соловьев, В. Ленин, С. Булгаков, П. Флоренский, О. Шпенглер.

2. Философско-экономическая" линия диссертации была выстроена с учетом идей, высказанных в работах представителей различных экономических школ: Ж. Б. Сэя, В. Зомбарта, М. Вебера, И. Фишера, М. Фридмена, Д. Кейнса, а также экономических воззрений К. Маркса, В. Ленина, С. Булгакова и ряда современных исследователей.

Методологической основой исследования выступает диалектический метод, позволяющий наиболее корректно решать поставленные выше задачи. Помимо этого там, где необходимо, нами применяются сравнительный и историко-философский методы.

Научная новизна работы представлена следующими положениями:

1. Установлена способность к гипостазированию основных экономических архетипов: труд, производство, деньги etc. Доказано, что данное гипо-стазирование необходимо происходит в любом виде реальности — идеальном, материальном, морально-этическом, сакральном, культурологическом.

2. Доказано, что демиургические потенции экономических архетипов, скрыто или явно признаваемые представителями материализма и идеализма, являются действительным основанием как для вхождения экономических архетипов в смежные области реальности, так и для порождения собственного «универсума».

3. Выявлены философские основания функционирования экономических архетипов в качестве ноуменов со-бытия и показано, что наиболее яркие проявления данного функционирования наблюдаются на пересечениях собственно-экономического со-бытия с реальностями морально-этической и магико-теургической природы.

4. Доказано, что экономические архетипы в начальный период кризиса мировоззрения способны эволюционировать от уровня ноуменов со-бытия к уровню потенциально-сущего.

5. Определены условия, при которых экономические архетипы, пройдя уровень потенциально — сущего становятся деструктами культуры.

Структура работы имеет следующий вид: введение, две главы, заключение, список литературы, включающий 154 наименования. В первой главе представлены историко-философские стороны становления проблемы в контексте классического, религиозно-философского и не-классического философствования. Во второй главе дан онтологический анализ заявленной проблемы.

Заключение

представляет обобщенные выводы исследования. Общий объем текста работы, включая список литературы, равен 145 страницам.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

На основании результатов проделанного выше комплексного анализа экономических архетипов мы можем окончательно определить основные результаты исследования.

Решение системы задач, направленных на определение онтологической роли экономических архетипов в системе их связей с феноменами и реальностями, имеющими не-экономическую природу, позволило установить: а) особенности взаимосвязей экономических архетипов с сакральной и морально-этической проблематикой на историко-философском уровне проявляются, прежде всего, в различных, как положительных, так и отрицательных, последствиях их гипостазированияб) система, образуемая экономическими архетипами, как в самой экономической реальности, так и в пограничных областях, характеризуется стремлением к получению статуса самодостаточности в первую очередь через актуализацию демиургических потенцийв) в ходе взаимодействия онтологических составляющих экономических архетипов с архетипами сакральными и морально-этическими в зависимости от обстоятельств происходит либо вытеснение, либо подмена последних «экономическими» аналогамиг) в результате названных процессов экономические архетипы в соответствии с конкретными условиями: 1) актуализируются в ноумены события- 2) через ноуменальное состояние достигают статуса потенциально-сущего- 3) объективируясь в рамках цивилизации как последней стадии развития культуры, принимают на себя активно-деструктивную функцию.

В соответствии со сказанным тезисы, представлявшие во «Введении» научную новизну исследования, могут быть несколько расширены, составляя, таким образом, положения, выносимые на защиту:

1) Гипостазирование экономических архетипов «труд», «производство», «деньги», «богатство», необходимо проявляясь в таких видах реальности, как идеальная, материальная, морально-этическая, сакральная, культурологическая, в ряде случаев приводит к подмене либо вытеснению архетипов, составляющих основу данных реальностей.

2) Таким образом, демиургические потенции экономических архетипов при их вхождении в смежные области реальности и при порождении собственного «универсума» могут проявляться двояко: либо как потенции платонического демиурга — креативнолибо как потенции демиурга гностического — актуализируя, скрываемые в себе грех и катастрофу.

3) При выявлении философских оснований онтологизации экономических архетипов было установлено, что в рамках классического философствования онтологизация экономического элемента обнаруживает свой предел при вхождении в историко-материалистический дискурс.

В системах теологической направленности по причине принятой там идеи параллелизма микрои макромира доминирует выход экономических архетипов не столько на онтологический, сколько на магическо-теургический и моральный уровни.

Таким образом, успешное функционирование экономических архетипов в качестве ноуменов со-бытия в тех областях действительности, которые существуют на пересечениях собственно-экономического со-бытия с реальностями морально-этической и магико-теургической природы, обеспечивается не только собственными демиургическими потенциями, но и наличием ослабленных «экономико-онтологических» структур в системах морально-этических и магико-теургических.

4) Обретение экономическим архетипом статуса ноумена со-бытия необходимо связано с первичным этапом кризиса мировоззрения системы, включающей в себя данный вид действительности. Совпадение кризисных доминант с направленностью соответствующих потенций экономического архетипа создает условия для его перехода из состояния ноумена на уровень потенциально-сущего, не тождественного возможносущему классического философствования и аналогичного сущему философии всеединства.

5) Достижение экономическим архетипом уровня потенциально-сущего может при усилении кризисных процессов привести к метаморфозе в эоническое состояние. Наступающая в результате этого деградация архети-пической природы с одновременным сохранением способности к самостоятельной деятельности способна привести экономический архетип к окончательному разрыву онтологической связи с первоначалом, что влечет за собой превращение его в деструкт культуры.

Завершая, таким образом, философский анализ онтологических аспектов экономической архетипики, мы можем констатировать, что заявленная в начале работы цель полностью достигнута.

Если говорить о возможных перспективах развития темы, то здесь, на наш взгляд, наиболее интересно исследование особенностей гипостазирова-ния экономических архетипов как переходного состояния перед проникновением на онтологический уровень морали.