Сюжетная ситуация ухода в русской литературе второй половины XIX века

В мировой литературе тема ухода является частой и устойчивой: герой покидает дом, порывает со своим окружением и меняет род занятий в надежде радикально изменить себя, отказывается от всей своей прежней жизни, стремясь обрести нечто большее1. Судя по частотности использования, эта универсальная модель оказалась особенно актуальной для русской литературы второй половины XIX века. Она воплотилась в произведениях писателей, различных по мировоззрению, литературным школам, наконец, по дарованию: от беллетристов демократической литературы 1860−1870 годов до И. С. Тургенева, Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова, Л. Н. Толстого, реализовавшего «уход» не только в творчестве, но и 1? жизни.

В литературоведческих исследованиях понятие «уход» имеет широкое толкование, что отчасти обусловлено его полисемией. Одним и тем же словом могут обозначаться различные явления (изгнание, бегство, смерть, уход в себя, уход в монастырь, загадочное исчезновение). Например, В. Г. Краснов в ста тье «Уход героев Ф.М. Достоевского» называет «уходом» последние дни жизни и смерть героев, переломный момент в их жизни, кризисное состояние и предчувствие нового. Употребленное в переносном смысле, слово «уход» отражает только один из вариантов — завершение пути, сюжетную развязку произведения [Краснов, 2001, с. 1011.

Помимо многозначности слова «уход», само покидание героем его прежнего места пребывания имеет предельно общее значение, этот мотив исключительно широк в своей повествовательной функции. Выделение героя.

1 Разнообразие сюжетом, снизанных с этой темой, отражено в современных указателях сюжетов и мотивов. В «Словаре-указателе сюжетов и мотивов русской литературы» представлены «царские» сюжеты (скрывающийся император, сюжет этого тина — Федор Кузьмич), мифологические сюжеты (уход в I рад Китеж), библейские сюжеты (ангел и пустынник, Моисей, апостол Петр, апостол Павел) [Словарь-указатель сюжетов и мотивов русской литературы, 2003].

В указателе фабул русской литературы Нового времени, составленном Т. И. Печерской и Е. К Никаноровой, раздел посвящен вариантам ухода из привычного окружения, фабульным схемам и мотивам, связанным с индивидуальным выбором героя, его личностным самоопределением: уход из семьи/собственного дома как способ кардинально изменить жизньуход/выход из сословно-корпоративной среды, изменение социального статуса: возвышение/ карьера/ успех/ признание: похождения ловкого мошенника-авантюриста: водевильные сюжеты о плугах, нлутях в актерских водевиляхизгойничсство/ маргинальностьбоство. уход, отчуждение 01 общества (в жзотпческие с фаны, в пустыню, в монастырь): путешесгвис/отьезд за границу, в чужие земли: нутс1пес1вис. поездка, странничество, но России ¡-Печорская. Никанорова. 2010, с. 123—128|. из его среды — необходимое начало любого действия, запрограммированное еще на уровне архетипа, как первая часть инициации, дающей новое положение в мире.

13 литературоведении эта ситуация рассматривалась в 'творчестве отдельных авторов или как самая общая, архетипическая, модель.

Исследования, посвященные различным литературным периодам, отражают разные картины ухода героя: в русской литературе Просвещения и романтизма [Лотман, 2001, с. 108- Манн, 1976, с. 35], литературе второй половины XIX века (И.С. Тургенев, Ф. М, Достоевский, Л. Н. Толстой, Л. П. Чехов |Стеффенсен, 1981; Кедров, 1978; Маркович, 1975]). Неоднократно предпринимались попытки установить сходство/различие в развитии этой темы у Чехова и Толстого или Чехова и Тургенева, Толстого и Гоголя | Катаев, 1977; Хализев, 1980; Бочаров, 20 111.

В работах М. Г1. Виролайиен представлено описание ухода как мифологемы, что позволяет исследованию выйти за пределы творчества одного автора и проследить воплощение этой идеи как в литературе, так и в жизни (так, обнаруживается общность уходов Ивана Грозного, Льва Толстого, Фомы Опискина и Степана Трофимовича Верховенского) [Виролайиен, 2003, с. 389−398, с. 445−455]. Архетип утраты как обретения порождает мифологему ухода, которая в литературе воплощается как перипетия ухода. Общее значение мифологемы связано с отказом от самотождественности, стремлением уйти «неизвестно куда» из места, связанного с прежним самоопределением, неясностью предстоящего пути, утратой всего для того, чтобы обрести все. В генезисе мифологемы МН. Виролайиен выделяет две составляющих. Одна из них восходи']' к Новому Завету, призывающему оставить все и идти за Христом. Смысл такой ситуации сакральныйдвижение к Богу. На этой основе формируется житийный архетип, который развивается и в европейской, и в русской традициях средневековых литератур2.

Другой источник мифологемы связан с культурным механизмом, уходящим корнями в фольклор и языческую обрядовую практику. Сравнительная мифология возводит мифы и сюжеты к архаическому ритуальному комплексу переходных обрядов, сопровождающих всякую перемену места, состояния, социальной позиции и возраста.

В подсознании человечества сохранились древнейшие представления об устройстве и движении мира. Необходимость расстаться с прежней жизнью, пожертвовать привычным, уйти из дома для обретения истины, жизненной дороги и нравственной правды — одно из таких представлений, одна из^{первичных} идей человеческого сознания3. Выражением этого архетипа в 'области сюжета на самом древнем этапе является циклическая модель, построенная по схеме инициационпого комплекса. В литературе Нового времени, в сюжете становления, уход связан с поисками героем самого себя, выбором равновероятных возможностей своего дальнейшего развития |1эройтман, 2008, с. 288], изменением собственной сущности [Лотман, 1988, с. 3281. В. И. Тюпа рассматривает уход как одну из фаз археосюжетной модели: обособление (уход из дома), партнерство (ложное партнерство, искушение), лиминальная стадия (символическая смерть), преображение (возвращение в дом Отца) [Тюпа, 2003, с. 186].

В литературоведческих работах устойчиво отмечается ряд элементов, характерных для сюжетной ситуации ухода. На основе общих признаков.

Архетип описан в связи с: древнерусской литературой (традиции духовных стихов и житий, житие Алексия Человека Божьего и духовный стих о нем). Складывается аллегорический сюжет также связанный с 1емон ухода. Д. Д. Ьлагой в качестве одного из источников ситуации ухода в произведениях Пушкина и Толпою называет аллегорическое произведение Джона Бэньяна «Путешествие пилигрима» (1688), которое представляет собой легенду о страннике, покинувшем дом и семыо ради истинной, возвышенной жизни [Влагой. 1962. с. 501.

В исследовании философа А. Тойиби уход описан как архетип, т. е. изначальная, врожденная психическая структура, образ или мотив, составляющий содержание коллективного бессознательного и лежащий в основе общечеловеческой символики. Личность, покинувшая свое окружение, возвращается затем в то же самое окружение преображенная, наделенная новыми силами и способностями. Уход оказывается необходимым условием духовного преображения. Движение Ухода-и-Возврата. смерти и воскресения — универсальное движение Жизни вообще |Тойнби, 1990. с. 122]. формируется инвариант сюжетной ситуации, включающий фабульные и в и сфабул ы I ые коми оненты.

Фабульные компоненты:

1. Герой добровольно решает уйги из дома. Локус, связанный с прежним статусом и самоопределением, может быть различным: свой или родительский дом, чужой дом, монастырьпровинциальный город, Петербург, Москва — в любом случае, это пространство, которое оценивается как «свое». Границы «своего» пространства могут варьироваться — от перемещений внутри своего города до отъезда за границу. Варьируется также характер ухода: э то может быть тайный побег, открытый или демонстративный уход.

2. Герой порывает со своим кругом и отрицательно оценивает оставленное.

С тепень отрицательной оценки варьируется от выраженной ненависти' к существующему порядку до скрытого внутреннего отрицания существующего в пользу искомого. В одних случаях оставляемая среда может сопротивляться уходу героя, задерживать его. В других — окружающие не одобряют решения героя, но и не препятствуют уходу. Возможно также общее нейтральное или равнодушное отношение к уходу героя или одобрение его намерений, иногда граничащее с изгнанием.

Внефабульиые компоненты:

1. Герой отказывается от своего внешнего статуса и/или переживает перемену внутреннего самоощущения (уход от себя прежнего, внутренний переворот, прозрение, переоценка ценностейпокаяние, перемена религиозных убеждений). С героем происходят необратимые изменения4.

2. С точки зрения героя осуществляется переход от ложного к истинному и ценностно значимому образу жизни.

3. Непроясненность дальнейших перспектив. Герою может быть неизвестно направление собственного движения (пространственная.

4 О необра тимости как классическом свойстве собы тия пишет В. Шмид: «Событийность имее тся лишь toi да. когда новое состояние не поддается аннулированию» [Шмид. 1998, с. 2681. неопределенность) и/иди свое поведение в локусе, в который он стремится (содержательная неопределенность).

Общая семантика сюжетной ситуации — личностное самоопределение, свободный выбор своего места в мире. В модификациях семантики ухода в творчестве разных авторов отражено ее историческое изменение. Хорошо заметны два направления развития, находящиеся друг с другом в противоречивых отношениях. Необходимо разграничить уход, связанный с поисками Бога, и философские его аналоги. Уход, связанный с религиозной сферой, наиболее близок к новозаветному источнику ситуации. Другое направление в варьировании семантики — замена сакрального смысла иными целями и идеалами, например, ценностями гуманизма.

Ограничение семантики и определение состава ситуации позволяет исключить из анализа различные «метафорические» уходы, перемещения, переходы и «пересечения границы семантического поля» (самоубийство, изгнание, уход в себя, побег из тюрьмы, армии, каторги, закрытого учебного заведения, вынужденное бегство политических и уголовных преступников, неко торые варианты мо тива брака).

13 данном исследовании объектом исследования являются беллетристические и классические произведения русской литературы второй половины XIX века (рассмотрено 240 текстов), а также религиозно-философские трактаты Л. Н. Толстого «Так что же нам делать?» (1882−86), «13 чем моя вера» (1884), «Царство Божие внутри вас» (1893) — дневник и переписка 1880- 1910 годов.

Предмет исследования — сюжетная ситуация ухода и се модификации в типологическом аспекте. елыо работы является исследование сюжетной ситуации ухода: от выявления корпуса текстов, в которых она представлена, до систематизации вариативных моделей, контаминаций с другими сюжетными ситуациями и анализа функции в сюжетном целом произведения. В историко-литературном аспекте целью работы является построение типологической парадигмы уходов", а также осмысление ее значения и определение места, которое занимает си туация ухода в сюжетном репертуаре русской литературы второй половины XIX века в контексте философских, религиозных, социальных идей э того периода.

Для достижения выдвинутой цели ставятся следующие задачи:

1) выявление произведений, содержащих исследуемую сюжетную ситуацию или ее модификации;

2) описание структуры и семантики сюжетной ситуации ухода;

3) определение места сюжетной ситуации ухода в ряду родственных или сходных ситуаций;

4) исследование вариантов развития ситуации ухода в беллетристике 1850−1900;х годов, определение характера изменения ее структуры и содержания;

5) анализ структуры и семантики ситуации ухода в произведениях АЛ 1. Островского, Н. С. Лескова, И. С. Тургенева, Л. Н. Толстого, Ф. М. Достоевского и А. П. Чехова;

6) построение типологии вариантов сюжетной ситуации ухода в аспекте сюжетики второй половины XIX века.

Методологическую основу составляют структурно-типологический, структурно-семантический, историко-литературный подходы. В теоретическом плане ключевыми для данной работы являются понятия сюжетная ситуация, .мотив, сюжет и фабульная схема.

История и теория становления этих понятий в рамках сюжстологии получила широкое и всестороннее освещение в работах отечественных ученых, многие аспекты разрабатывалась как в исторической, | Веселовский, 1989; Пропп, 1986; Фрейдеиберг, 1997; Мелетипский, 1976; Бройтман, 1996; Неклюдов, 2004], так и в теоретической поэтике [Томашевский, 2003; Бахтин, 1975; Лотман, 1970; Лотман, 1992; Левитан, Цилевич, 1990; Силантьев, 'Попа, Шатии, 2004]. Подробные обзоры, посвященные истории данных понятий, занимают значительное место как в монографиях и статьях, так и в учебниках по теории литературы и в словарных статьях [Силантьев, 2004; Печерская Псчерская, Никанорова, 2010; Викторович, 1973; Тамарченко, 2008]. Нам остается оговорить особо лить те положения, которые использовались в качестве рабочих и в ходе исследования выявили большой «инструмен тальный» потенциал для типологической обработки материала.

Именно литературный материал, на основе которого нами исследовалась сюжетная ситуация ухода во всех модификациях, актуализировал аоэ/сетно-композиционное понимание сюжетной ситуации, поскольку интересующая нас сюжетная ситуация является «блуждающей»: она перемещается и варьируется в сюжетной структуре в зависимости от типа и семантики сюжетного целого. При этом семантический диапазон сюжетов, в состав которых входит «уход», чрезвычайно велик: от идеологически заряженной демократической и народнической беллетристики с социально-публицистической проблематикой до «большой» литературы, разрабатывающей магистральную философско-религиозную тему самоопределения личности.

Кроме того, мы столкнулись с тем, что сюжетная ситуация ухода активно контаминируется с целым рядом других сюжетных ситуаций, встраивается в них на основании соподчинения. В этом случае, с инструментальной точки зрения, важным является и определение границы сюжетной ситуации. Событие или сочетание событий, активизирующие все компоненты ситуации и меняющие взаимоотношения лиц, а также композиционное членение, смена точек зрения, принципов повествования и изображения рассматриваются в нашей работе как граница сюжетной ситуации. Сама же сюжетная ситуация рассматривается нами как исходное положение, которое определяет дальнейшее развитие событий, провоцирует действие и повторяется в разных сюжетных вариантах и текстовых реализациях.

В истолковании. мотива, помимо предикативного и интертекстуальмого понимания, представленного в работах Н. Д. Тамарченко, И. В. Силантьева, В. И. Тюпы (теория мотива), Ю. В. Шатина (развитие триады мотифема — мотив алломотив), мы учитывали и возможность его тематического толкования, в том числе возможность исследовать как мотив любой семантический повтор в тексте5. Речь идет главным образом о выявлении семантического ореола сюжетной ситуации. Продуктивными для нашей работы оказались идеи о зависимости ситуации от включения в нее разнообразного внефабульного материала (образы, детали, аллюзии, цитаты, реминисценции и пр.) (Краснов, 2001, с. 25].

Актуальность работы определяется усиливающимся в современной науке интересом к типологии сюжетов русской литературы, разработке новых подходов к модели ее исторического развития.

Научная новизна работы заключается в исследовании сюжетной ситуации с использованием комплексного подхода, включающего структурное, семантическое, функциональное и типологическое изучение. Впервые обследован обширный корпус произведений русской литературы второй половины ХГХ века, позволяющий выстроить типологию сюжетной си туации ухода на основе вариативной модели, включающей комбинаторику и «валентность» ситуации ухода с ситуациями и мотивами, близкими ей по семантике.

Теоретическая значимость состоит в расширении возможностей исследования сюжетной ситуации в рамках сюжетного целого с учетом структурного и семантического ресурса ее модификаций, генерирующих новые смыслы за счет пересечения и взаимодействия с типологически разнородными ситуациями и мотивами.

Практическая значимость заключается в возможности использования результатов при составлении Словаря сюжетов и мотивов, а также в учебно-педагогической практике: вузовском преподавании при разработке курсов-«Русская ли тература XIX века», «Анализ художественного текста».

3 Таком подход, обозначенный еще в трудах Ь. В. Томашсвского. получает разните в могннмом анализе Ь Г. Гаспароиа |Гаспаров. 1994|. Это понимание мотива используется при рассмотрении конкретных воплощений сюжетом ситуации ухода, ее соотношения с сюжетным целым в произведениях отдельных авторов.

Апробация работы. Основные положения и результаты исследования представлены па Филологических чтениях (НГПУ: апрель 2009, апрель 2010, апрель 2011), на международной летней школе «Русская ли тература: история и историография» (Институт русской литературы РАН, июль 2009), межвузовской научной конференции «Духовное наследие Л. Н. Толстого в эпоху современности» (Новосибирский Гуманитарный Институт, 2010), региональной научной конференции «А. П. Чехов в Томске» (ТомГУ, 2010), всероссийской научной конференции «Лирические и эпические сюжеты и мотивы в русской литературе» (Институт филологии СО РАН, 201 1), всероссийской научной Интернет-конференции «Святоотеческие 'традиции в русской литературе» (2010). Содержание работы отражено в 6 публикациях (в том числе 1 статья в журнале, рецензируемом ВАК), 4 статьи находятся в печати.

Положении, выносимые на защиту:

1. В русской литературе второй половины XIX века сюжетная ситуация ухода является магистральной: она сохраняет свою значимость на протяжении рассматриваемого периода во всем разнообразии литературного процесса, как в произведениях классиков, так и в беллетристике. Актуализации темы способствовали культурные и общественные процессы эпохи Великих реформ, смена культурной парадигмы, влияние на литературу группы авторов, для которых разрыв с традицией и своим кругом был девизом, частью самоопределения и фактом биографии.

2. Инвариантная семантика ситуации — свободный выбор собственного места в мире, личностное самоопределение. Структурная и семантическая определенность сюжетной ситуации ухода обусловлена рядом фабульных и вне-фабульных базовых компонентов: добровольный уход из дома, разрыв со своим кругом и отрицательная оценка покидаемой обстановкипространственная и/или содержательная неопределенность будущего, переход от худшего к лучшему с точки зрения героя, смена внешнего статуса и внутреннего самоощущения.

3. Сюжетной ситуации ухода свойственна широкая вариативность, связанная с ее способностью комбинироваться с другими сюжетными ситуациями, возможностью в качестве звена входить в традиционные фабульные схемы. Ситуация может' развиваться на основе традиционных мотивов, близких по семантике, касающихся личностного самоопределения героя, связанных с религиозной сферой, социальной проблематикой, демократическими идеями преобразования жизни, любовными и семейными отношениями героев.

4. Когда типологическое явление, готовая ситуация используется писателями-классиками, она подчиняется индивидуальному авторскому сюжету, трансформируется и под влиянием художественной системы произведения приобретает новые структурные и семантические особеннос ти.

Для Толстого тема ухода имеет биографический, теоретический и художественный аспекты. Развитие сюжета связано со следующими изменениями в семантике ухода: от ухода, направленного вовне, связанного с устремлением к единению с другими и влиянию па них, Толстой обращается к бегству как неудавшейся попытке выхода из конфликтного положения. Конфликт может быть разрешен уходом героя во внутреннюю жизнь и сосредоточенностью на состоянии души. Обращаясь к типологически сходным житийным фабулам, в частности, к традиционной фабуле скрывающийся император, Толстой прибегает к их осложнению и т рансформации, утверждае т собственную концепцию человеческой жизни.

В художественном мире А. П. Чехова получили отражение практически все существующие варианты сюжетной ситуации ухода и возникла собственная модификация. Скептический подход к развитию ситуации приобретает особый характер: не только цель героя оказывается иллюзорной, но и его внутренняя готовность изменить свою жизнь ставится под сомнение. Преобладающим вариантом оказывается несостоявшийся уход илй уход, отложенный на будущее, но и состоявшийся уход зачастую имеет неоднозначный результат. Семантика ухода дополняется через систему сопутствующих пространственных мотивов.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения, приложения и списка литературы.

Заключение

.

Проведенный анализ сюжетной ситуации ухода позволяет сделать некоторые выводы о развитии этого явления и связанной с ним проблематики в русской литературе второй половины XIX века. Однако построение общей картины осложняется несколькими факторами. Во-первых, предметом исследования является не сюжет, а сюжетная ситуация, имеющая менее четкие контуры, основывающаяся на особенном положении героя в мире и получающая разнообразные варианты развития. Во-вторых, данная тема способна проникать в самые различные ситуации, изначальная простая схема из-за широкой вариативности разрастается, вызывая ощущение крайней раздробленности материала.

Вторая половина XIX века — период глубокого кризиса различных сфер жизни общества. В этом периоде актуализировалась проблема выбора собственного пути, требующего ухода из дома, из среды, которая представляется губительной, греховной или просто не соответствующей внутренним запросам. Как отмечает Н. Д. Тамарченко, меняющийся герой совершает выбор возможности своего развития на конкретно-историческом фоне обновления и изменения мира [Тамарченко, 1988, с. 18]. В литературе получила влияние группа авторов, для которых разрыв с традицией, бунт против «страны отцов» был девизом, частью самоопределения и фактом биографии.

В разных направлениях сюжетная ситуация развивается то в социально-идеологическом аспекте, то в аспекте философской и религиозной проблематики. В ней могут воплощаться различные типы конфликтных ситуаций: социальный конфликт (с окружающими), внутренний, психологический (с самим собой) и провиденциальный (с высшими силами).

Значительность ожидаемого изменения подчеркивается разнообразно сопутствующим уходу мотивом самоубийства: уход как альтернатива самоубийству, к которому склоняют жизненные условиясравнение с самоубийствоминсценировка самоубийствасамоубийство как итог ухода, приведшего к отрицательным результатам, неудавшегося обновления жизни.

С темой ухода связаны проблемы свободы и смысла жизни, вопрос о праве и возможности человека лично определять свою судьбу, о разрыве между стремлениями человека и способностью их реализовать. Варианты решения этого комплекса философских вопросов восходят к противоположным взглядам на природу человека. В рассматриваемом периоде в общественной мысли существовали различные учения, основывающиеся так или иначе на гуманистическом понимании человека, от самых радикальных идей материализма и социализма и противостоящих им официальных консервативных идей до этически ориентированного, «обновленного» христианства, а также усиливался интерес к самому христианству с его принципиально иной концепцией. Анализ сюжетной ситуации ухода отражает степень влияния этих идей.

Уход для служения Богу — исторически один из самых ранних вариан тов, еще в средневековой литературе и агиографии сформировалось множество фабульных схем, отражающее различные аскетические практики, связанное с разнообразной проблематикой. Прочие мотивы, в особенности отражающие социальные процессы второй половины XIX века, не сформировали такого количества устойчивых фабульных схем.

В произведениях с религиозной мотивировкой ухода оставляемая героем жизнь как нечто второстепенное может вообще не описываться. Вместо ненависти к оставляемой обстановке героям свойственно скорее отчуждение от окружающего, неприятие касается в большей степени собственной жизни, причем даже она не всегда является объективно отрицательной. В меньшей степени проявляется признак неопределенности дальнейшего пути.

Обращает на себя внимание то, что при всей распространенности вариантов, связанных с религиозной сферой (уход в монастырь, скит, пустыню, странствие), они далеко не везде разворачиваются в сюжетную си туацию ухода, и даже во множестве случаев не имеют закономерного для них значения радикальной внутренней перемены и обретения нового жизненного содержания. Наряду с правильной мотивировкой распространены уходы из-за несчастной любви, бедности, страха перед жизнью и прочие причины, не имеющие отношения к религиозному поиску. Однако и в тех произведениях, где причиной ухода является желание аскетизма и религиозного служения, ситуация зачастую не разворачивается подробно, остается периферийным мотивомтрадиционный агиографический вариант превращается в иронически употребленное клише.

Само содержание различных форм христианской аскезы, ее метафизическая глубина, заставляющая человека выбрать этот особый путь вместо праведной мирской жизни, не представляет интереса для множества русских авторов второй половины XIX века. Напротив, именно реабили тации своеобразно понятой мирской праведности авторы уделяютмного внимания, из христианских заповедей «Возлюби Бога» и «Возлюби ближнего как себя самого» перенося акцент на вторую.

В таком случае подлинной сюжетной ситуацией ухода оказывается уход из монастыря, пустыни и возвращение в мир. У таких авторов, как Лесков и Толстой, монастырь или пустыня приобретает индивидуальную семантику, превращается в символ замкнутого образа жизни, самоизоляции от людей и их нужд, в конечном итоге от настоящей жизни. Подчеркивается отказ героев Лескова от монастыря, потому что с их пониманием праведности возможно оставаться в миру.

В этом периоде происходит важное изменение, касающееся противопоставления монастыря или пустыни и мира. Мирская жизнь, жизнь простых людей со всей ее сложностью перестает рассматриваться как нечто однозначно отрицательное, стремление уйти от нее переосмысливается и оценивается негативно. Агиографический мотив получает новую семантику в произведениях народников или в контексте философских поисков у отдельного автора. Народные заступники у Успенского и Засодимского, праведники Лескова вместо религиозной цели стремятся к гуманистическим ценностям, и в этих случаях сюжетная ситуация ухода, переход от ложного к истинному, связывается с уходом из монастыря или пустыни и возвращением к людям.

Если варианты сюжетной ситуации ухода, связанные с религиозной сферой, отодвинуты на периферию, то демократический вариант ситуации, напротив, оказывается во второй половине XIX века в центре внимания. В демократическом варианте сюжетной ситуации актуализируется евангельская составляющая мифологемы ухода. Однако в структуре наблюдаются отличия от религиозного варианта. Ненависть к оставляемому здесь — сильный компонент. Для героя важно самому выбрать свой путь, проявить инициативу и спасти себя от того, что ему предписано, будь то власть семьи, места, общественного устройства. Образ оставляемого мира становится четким, формируются два типа покидаемой обстановки — пустое пространство (главные мотивы опустошения, истощения, разрушения) и тюрьма, каторга (семан тика несвободы). Используется мотивный комплекс, в котором важное место занимает сквозной мотив разрушение старого дома, связанный со сменой исторических эпох, с неизбежным и катастрофическим для жильцов дома переходом от устаревших форм жизни к новым. В этих случаях видимая перемена внешнего статуса не всегда радикальна, центр внимания перенесен на внутренние перемены. Этому варианту ситуации свойственна разнообразная неопределенность будущего, закономерная при необходимости лично определять строй своей жизни, в конечном итоге установить новое общественное устройство. При анализе обнаруживается лишь кажущаяся ясность даже в тех случаях, когда герои могут описать планы дальнейшей жизни.

Для демократов-шестидесятников, (Левитов, Чернышевский, Помяловский, Слепцов), для демократического романа 70-х годов (Бажин, Гире, Омулевский, Кущевский, Решетников) контекстом возникновения ситуации ухода становится сюжет, связанный с героем рахметовского типа, где уход героя из его среды — одно из звеньев. Распространенная сюжет ная ситуация, с которой комбинируется ситуация ухода — любовь к «чужому», т. е. человеку другого социального круга и других интересов, например, студенту, носителю прогрессивных идей у Чернышевского.

Для авторов-народников (Засодимский, Златовратский. Степняк-Кравчинский Успенский, Каронин) попытка слияния интеллигента или дворянина с народом может становиться как основой фабулы, гак и превращаться в мотив, внефабульный элемент.

Демократический вариант оказался настолько значимым, что оказал влияние на прочие варианты ситуаций.

Уход в народ, изначально связанный с идеей жертвенного служения высшей цели (благу народа), превращающийся для народников в подобие монашеского служения, в качестве мотива претерпевает изменения, делающие его сходным с мотивом уход в монастырь.

У авторов-народников даже возникает постриг ради служения народу. Желание уйти в монастырь в раннем возрасте оказывается иногда признаком будущего народника. Как и уход в монастырь, в некоторых случаях совершающийся из-за тяжелых материальных условий, боязни жить, уход в народ может иметь причины, далекие от всеобщего блага. В «Записках степняка» одна из героинь уходит в деревню учительницей, потому что ей «некуда деваться». Тема служения народу актуализирует сравнения народников со святыми, но при этом оказывается возможно и обратное: уподобление святого народнику. Одной из идей Г. И. Успенского, повторяющейся в нескольких его произведениях, было родство народнического идеала коренному типу русского святого, направляющего силы на практическую пользу, «ощутительное добро», служение ближнему. В очерке «Хороший русский тип» в пересказываемом житии Стефана Пермского проповедь христианства среди уральских язычников и разоблачение их угнетателей оказывается очень близка народническим планам: стремление помогать простым людям «конкретно и ежечасно», а также показать народу, кто именно его обманывает. В целом заметна тенденция к секуляризации религиозной сферы и сакрализации народнической борьбы.

Помимо демократического варианта существуют и другие, связанные с гуманитарными ценностями, отличающиеся пессимизмом. Попытки героя найти себя на путях, не предписываемых прямо ни христианской традицией, ни демократическим движением (война, искусство, повышение социального статуса и др.), чаще всего остаются нереализованным желанием или не приносят ожидаемых результатов, приводят к разочарованию вплоть до самоубийства. В романе М.Е. Салтыкова-Щедрина «Господа Головлевы» (1875) подчеркивается не только пороговый характер обоих событий, но и негативный итог: «Это почти то же, что самоубийством. .> И тут предстоит убить свою прежнюю жизнь, но, убив ее, самому остаться живым. То „ничто“, которое в заправском самоубийстве достигается мгновенным спуском курка, -тут, в этом особом самоубийстве, которое называется „обновлением“, достигается целым рядом суровых, почти аскетических усилий. И достигается все-таки „ничто“, потому что нельзя же назвать нормальным существование, которого содержание состоит из одних усилий над собой, из лишений и воздержаний. У кого воля изнежена, кто уже подточен привычкою легкого существования — у того голова закружится от одной перспективы подобного „обновления“. И инстинктивно, отворачивая голову и зажмуривая глаза, стыдясь и обвиняя себя в малодушии, он все-таки опять пойдет по утоптанной дороге» [Салтыков-Щедрин, 1972, XIII, с. 157].

Когда типологическое явление, готовая ситуация используется писателями-классиками, она подчиняется индивидуальному авторскому сюжету, трансформируется и под влиянием художественной системы произведения приобретает новые структурные и семантические особенности.

Такие авторы, как Тургенев, Гончаров, Островский, будучи включенными в литературный процесс, также используют в своих произведениях готовые ситуации и обогащают общий репертуар собственными открытиями. Однако еще больший интерес представляет взаимо/1ействие типологического явления с их индивидуальной поэтикой.

Особое место в данном исследовании занимают Л. Н. Толстой (последнее тридцатилетие) и А. П. Чехов, завершающие период второй половины XIX века. На первый взгляд, эти два автора воплощают противоположные варианты развития сюжетной ситуации ухода. Преимущественный интерес для Толстого представляет уход, связанный с религиозной сферой. Чеховский мир содержит все прочие варианты ухода, причем все они подвергаются сомнению. Чеховским персонажам приходится, по выражению Л. Шестова, обращат ься к «творчеству из ничего», пытаться обрести свой путь в мире, где не осталось абсолютных ценностей.

Однако анализ художественных и философских произведений Толстого, а также его биографических материалов показал значительные отличия толстовской модели ухода от агиографического варианта и явное сходство с демократическим вариантом. Прежде всего, с демократическим вариантом уходы у Толстого сближает выраженная ненависть к оставляемому миру, причем выдвигаемые к нему претензии, связанные с индивидуальной толстовской проблематикой, носят во многом социальный характер. Само название трактата «Так что же нам делать», призывы к сближению и слиянию с крестьянством, аскетизм проявляют сходство с демократическими идеями. Толстой обращается к устойчивой системе метафор: неправильный общественный строй — ветхий дом, готовый развалиться, тюрьма, переход к новой жизни — плавание по морю. Вместе с тем дневник, письма, художественные произведения демонстрируют второе принципиальное качество: неясность перспектив ухода, в том числе для самого автора. Новая жизнь ушедшего героя может быть показана самыми общими чертами. Специфические формы «правильной» жизни, связанные с «обновленным», прагматическим христианством, также отличаются от традиционной христианской аскезы.

Таким образом, частота обращения к данной теме различных авторов от беллетристов до классиков, ее повсеместное проникновение и разнообразное развитие свидетельствует о центральном значении указанной проблематики для литературы второй половины XIX века и о магистральном характере сюжетной ситуации ухода.