Авторские стратегии в романной прозе А. Битова

Андрей Битов — один из крупнейших писателей второй половины XX — начала XXI века, лауреат Пушкинской премии и других престижных литературных премий и наград. Его книги переведены на множество иностранных языков, он ценится не только «как мастер малых форм, притом разных жанров, таких как рассказ, повесть, путешествие, критическая статья и полухудожественное литературоведческое эссе"1, но и как автор целого ряда романов, наиболее известный из которых — «Пушкинский дом», принесший писателю мировую известность.

Рождение Битова как писателя происходило в период «оттепели», когда вместе с либерализацией внутренней жизни страны начался активный поиск новых художественных форм и средств выражения. На начинающих писателей,. получивших впоследствии прозвание «шестидесятники», безусловно повлияли произведения М. Булгакова, О. Мандельштама, Ю. Олеши, И. Бабеля, А. Платонова, М. Цветаевой, ранее запрещенные советской цензурой и только в эпоху «оттепели» начавшие понемногу выходить в свет. Советские читатели (и писатели) также получили возможность ознакомиться с некоторымипроизведениями Г. Белля, А. Камю, Ж. Сартра, Дж. Сэлинджера, У. Фолкнера, Э. Хемингуэя. Естественно, в литературе наметились тенденции к восстановлению связей с модернизмом и авангардом, к усложнению языка, к формальным экспериментам, использованию изощренных художественных приемов.

В то же время период конца 50-х — начала 60-х не случайно именовался эпохой «лирического взрыва», поскольку стихи А. Вознесенского, Е. Евтушенко, Р. Рождественского, Б. Ахмадуллиной и других пользовались огромной популярностью — поэты собиралистадионы на свои выступления. Именно в лирике, которая быстрее всего реагирует на различные социально

1 Шмид В. Андрей Битов — мастер «островидения» // Битов А. Империя в четырех измерениях: В 4 т. ХарьковМ., 1996. Т. 1. Петроградская сторона. С. 373. политические сдвиги, проявляются важнейшие доминанты литературного развития эпохи. Одной из таких доминант является в эпоху «оттепели» исповедальность, то есть особая откровенность и доверительность авторской интонации.

Исповедальность стала доминантой как в поэзии, так и в «молодежной прозе», появлявшейся на страницах журнала «Юность». Сама форма повествования, избираемая авторами «исповедальной прозы» — записки («Продолжение легенды» В. Кузнецова, 1957), дневник («Хроника времен Виктора Подгурского» А. Гладилина, 1956), письма («Письма Саши Бунина» В. Краковского, 1962) — свидетельствовала об усилении интереса к внутреннему миру частного человека, о стремлении к подробному воссозданию его душевной жизни. Именно в этой форме стала возможна фиксация кризисного состояния сознания героя и его ничем не опосредованной рефлексии, вызванной ощущением разлада с миром и самим собой.

Главной причиной внутреннего разлада в сознании и душевной жизни героев этих произведений был не только универсальный кризис взросления и порожденный им юношеский максимализм, но и слом в самосознании общества, кризис ценностно-идеологических основ. Важным для героев «молодежной прозы» становился поиск своего места в мире, попытка выработать собственную систему ценностей. Выражая протест против сложившихся стереотипов и штампов мышления, отстаивая право человека на собственное мнение, на индивидуальность, «исповедальная проза», тем не менее, не подвергала сомнению идеологические основания советской системы в целом и, как правило, «оставалась в рамках идеологической благонадежности» .

Творчество раннего Битова воспринималось широким читателем и официальной критикой в контексте молодой городской прозы, представленной, прежде всего, именами московских писателей3. В то же время необходимо отметить, что само творчество Битова развивалось в контексте такого сложного,

2 Лейдерман Н. Л, Лгтовецкий М. Н. Современная русская литература: 1950;1990;е годы: Учеб. пособие для студ. высш учеб. заведений. В 2 т. Т. 1. М., 2003. С. 154.

3 См., напр: Сгшенко ВС О повести наших дней. М., 1971; Урбан А. Философичность художественной прозы // Звезда. 1978. № 9. С. 209−221. специфического и еще недостаточно исследованного явления как «ленинградская школа», со многими представителями которой писатель поддерживал тесные литературные и дружеские контакты. Для поэзии и прозы писателей «ленинградской школы» в меньшей степени характерно риторическое, экспрессивное начало, обращение к остросовременной тематике, столь свойственное, например, поэзии А. Вознесенского и Е. Евтушенко или прозе В. Аксенова. В условиях более жестких, чем в Москве, цензурных ограничений «ленинградская школа», нередко не имея возможности свободного выхода к читателю, меньше была связана с официальной идеологией, в меньшей степени освещалась критикой, больше тяготела к открытому нонконформизму, а, следовательно, к андеграунду, особенно расцветшему с конца 60-х годов. В поэзии это, прежде всего, Иосиф Бродский, Виктор Соснора, Глеб Горбовский, Александр Кушнер, Станислав Красовицкий, в прозе Сергей Довлатов, Валерий, Попов, Инга Петкевич, Генрих Шеф и др. В особенности стоит упомянуть • писателя, поэта и эссеиста Рида Грачева, о котором Битов писал: «Рид Грачёв был, бесспорно, лучшим ленинградским прозаиком той поры, а может, по., потенциалу, и не только ленинградским"4.

Произведения этих писателей характеризовало стремление к предельной: искренности, описание тонких, трудноуловимых душевных движений, поиск естественных начал, духовной свободы в человеке, зажатом тисками тоталитарного государства, и, в конечном итоге, большая широта проблематики, подразумевающей соединение лирического, исповедального начала с глубоким философским подтекстом. Безусловно, ранняя проза Битова и «ленинградская школа» испытывали взаимовлияние.

Говоря о связи Битова с молодой «исповедальной прозой», В. Лавров отмечает, что «с этим поколением дебютант-прозаик был связан скорее биографически, чем творчески"5. Безусловно, с прозой, публиковавшейся в журнале «Юность», битовские повести и рассказы сближает, прежде всего,

4 Битов А. Прискорбие (Памяти Рида Грачева) // Звезда. 2004. № 12. С. 231.

5 Лавров В. Три романа Андрея Битова, или Воспоминания о современнике // Нева. 1997. № 5. С. 185. образ героя. Это молодой человек, современник автора, еще не нашедший своего места в социальной структуре общества, постоянно рефлектирующий. Повествование ведется либо от первого лица, либо в третьем лице, но так, что все описываемые события пропущены сквозь призму сознания главного героя. Наиболее близка к «исповедальной прозе» повесть Битова «Такое долгое детство», заслужившая в отличие от повестей об Алексее Монахове однозначное одобрение советской критики6.

Однако невовлеченность битовских героев в социальную жизнь общества обретает особый характер. Писатель уже в самом начале литературного пути стремился преодолеть социоцентризм официальной идеологии и современной ему литературы, в том числе и «исповедальной прозы». Герои повестей Аксенова, Гладилина, Кузнецова в конце концов находили свое место в социуме (на рыболовецком сейнере, на стройке, на заводе), оказываясь в конечном итоге несколько гуманизированными героями соцреалистической литературы. Герой Битова, как правило, такого места не находит и не стремится найти («Бездельник»), зато он остается самим собой. Если же герой социально адаптирован и успешен, то это происходит в ущерб его изначальной человеческой сущности («Пенелопа», «Путешествие к другу детства»). Социальная жизнь предстает у Битова как игра по правилам, где все знают назубок свои роли, и только герой хочет жить подлинной жизнью, что оказывается совершенно несовместимо с принципами, заложенными в окружающей его действительности, и с его собственными возможностями.

Постоянная неудовлетворенность собой и окружающей жизнью, ощущение фатальной дисгармоничности существования, проявляющейся в том числе и в недостижимости гармоничной любви, выделяют битовских героев из литературного контекста «своей» эпохи и сближают скорее с героями онегинско-печоринского типа.

Проблематика «исповедальной прозы» реализовывалась сугубо в жанре рассказа или повести, не претендуя на масштабное осмысление

6 См., напр.- УрбанА. В размышлении и действии // 3 и езда. 1971.№ 12. С. 192−193. действительности, характерное для романа. Личные, частные проблемы героев, их «бунт стилем» и поиски своего места в мире не могли воплотиться в эпическую форму, оставаясь в рамках соцреалистической прозы, поскольку «открывающиеся противоречия в отношениях между входящим в жизнь поколением и реальной действительностью не поддаются разрешению в пределах соцреалистических схем, на которые продолжала ориентироваться «исповедальная проза» «.

В первые годы «оттепели» жанр романа не был ведущим в литературе, — при том, что сама изменившаяся жизнь в то время уже требовала масштабного и разностороннего описания окружающей реальности обновленными художественными средствами. В условиях все еще жесткой цензуры обращение к современности могло иметь для авторов печальные последствия, поэтому лучшим материалом, на котором можно было бы создать эпическую картину, жизни: показать через судьбы отдельных людей судьбу целой страны, осмыслить трагическое прошлое, наметить пути выхода из исторического-, тупика сталинской эпохи, — стала война. Через осмысление недавнего, героического прошлого страны писатели пытались пробиться к онтологической сущности человека. Первым большим успехом обновляемой эпической традиции стала трилогия К. Симонова «Живые и мертвые» (1960;1970).

Другой путь обновления романа, выводящий за рамки соцреалистических догм к поиску глубинных основ народной жизни, которые должны были заменить дискредитировавшую себя государственную идеологию, наметили писатели-деревенщики (не случайно именно в эту эпоху появляется трилогия Ф. Абрамова). Проза этих писателей, заявивших о себе в 1960;х, ориентировалась на традиции русской литературы XIX века, на произведения Толстого, Тургенева, Лескова. А. Солженицын отмечал, что суть литературного переворота, совершенного деревенщиками, — «возрождение традиционной t

1 Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. Т. 1. С. 161. нравственности, а сокрушенная вымирающая деревня была лишь естественной наглядной предметностью"8.

Достаточно важное место в истории обновления романной поэтики и романной картины мира занимают романы В. Гроссмана «Жизнь и судьба» (1961) и А. Солженицына «В круге первом» (1955;1958, 1968), запрещенные в СССР. Гроссман в своем «панорамном романе» впервые затрагивает вопрос о разрушительном воздействии исторических катаклизмов XX века как на отдельную личность, так и на народ в целомставится также вопрос об ответственности народа за соучастие в исторических преступлениях. Принципиально антисоцреалистический роман Солженицына интересен тем, что в нем «устойчивым принципом поэтики становится сцепление натуралистической точности с условностью, придающей образу обобщенно-символическое значение"9.

На литературном фоне эпохи особенно ярко проявляется новаторство романной прозы Битова. Прежде всего, он обращается не к прошлому (пусть даже близкому историческому прошлому) а к сиюминутному настоящему, к той действительности, которая, казалось бы, «не содержала в себе места для романа"10, и берется описывать героя, в котором нет ровным счетом ничего:-героического. Несколько неожиданно, по меркам времени, Битов совмещает образ интеллектуального, рефлектирующего, ищущего, неуверенного, наделенного нравственным чувством, но далеко не идеального молодого человека, характерный для «исповедальной прозы», с самой широкой социальной и философской проблематикой, соединяя к тому же традиции русской литературы XIX века с творческим опытом формальных экспериментов модернизма.

Еще в начале творческого пути Битова его рассказы и повести встретили достаточно сложное отношение критики: в статьях преобладали оценочные суждения, нередко появлялись резко отрицательные рецензии — уж очень далеки

8 Солженицын А. И. Слово при вручении премии Солженицына Валентину Распутину 4 мая 2000 года // Новый мир. 2000. № 5. С. 186.

9 Лейдсрман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. С. 275.

10 Битов А. Пушкинский дом. СПб., 1999. С. 341. были герои Битова от идеала советского человека, строителя коммунизма. Автора упрекали в том, что герой его произведений является «плохим сыном, мужем, отцом. Наверняка ненадежным товарищем и никудышным другом"11, он «ноль, ничтожество"12 и «слишком — катастрофически! — занят собой"13. Кроме того, критики неоднократно ошибочно отождествляли автора и его героев, упрекая Битова в том, что он как будто оправдывает своего далеко не безупречного в моральном плане героя, его постоянную рефлексию («самокопание») и неспособность к решительному поступку14. Однако встречались в критике и другие мнения, например, Л. Аннинский в статье «Точка опоры», проводя параллели между творчеством А. Битова и В. Белова, пришел к выводу, что общим для этих двух писателей является то, что их герои ищут некую нравственную точку опоры и находят ее, только вырвавшись за пределы представлений и каждодневного опыта своей среды15.

Многие критические статьи о Битове в советское время носили обзорный характер: выявляли наиболее общие черты образа битовского героя, сосредотачивались на отношениях автора и героя, на тематической общности, объединяющей различные его произведения16. В предисловии к «Дням человека» В. Гусев замечает, что Битов постоянно возвращается к одному «и

1П тому же типу героя, а А. Урбан отмечает не только сходство различных героев

Битова, но и повторение тех ситуаций, в которые автор их помещает. Впрочем, Эллен Чансес считает, что «такой прием вовсе не является недостатком автора. Напротив, он принадлежит самому существу новаторской прозы Битова"19.

11 Оскоцкий В. Алексей Монахов на рандеву // Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 55−57.

12 Анашенков Б. «Выеденное яйцо. Середина. Седина.» //Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 59−61.

13 Дедков И. Сладкие, сладкие слезы //Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 57−59.

14 См., напр.: Дедков И. Сладкие, сладкие слезы // Литературное обозрение. 1977. № 1. С. 57−59- Урбан А. В размышлении и действии//Звезда. 1971. № 12. С. 189−191.

15 Аннинский Л. Точка опоры. Этические проблемы современной прозы // Дон. 1968. № 6. С. 168−181.

16 Белая Г. «Связь чувств с действиями.» // Звезда. 1974. № 5. С. 201−211- Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. 1975. № 10. С. 3−37- Роднянская И. Образ и роль: (О прозе А. Битова) // Литература и современность. Сб. 16. Ст. о лит. 1976;1977 гг. М., 1978. С. 280−293- Камянов В. Взамен трагедии // Вопросы литературы. 1978. № U.C. 3−40- Эпштейн М. Время самопознания // Дружба народов 1978. № 8. С. 276−280.

17 Гусев В. Совесть и дни человека // Битов А. Дни человека. Повести. М., 1976. С. 347−350.

18 Урбан А. В размышлении и действии//Звезда. 1971. № 12. С. 190.

19 Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. С. 75.

После выхода в свет отдельных частей романа «Пушкинский дом»,

20 представленных автором как самостоятельные рассказы, на их материале в критике развернулась полемика о современном рассказе21, в ходе которой была отмечена фрагментарность новых вещей Битова, отсутствие органичного мировоззрения и целостной концепции мира22. Битова упрекали в безжалостности к своим героям23, в недостаточном владении материалом, который он анализирует24, в излишнем экспериментаторстве, в том, что в его произведениях «движение творческого сознания заслоняет жизненный материал"25. Впрочем, Вл. Соловьев отмечает, что «размытость» границ битовского рассказа нового типа — «это не сырость или невнятность речи — это неограниченность жизни"26. Некоторые критики сумели за формальными экспериментами разглядеть философскую направленность прозы Битова, его интерес к проблемам бытия. Например, И. Золотусский отмечает, что Битов использует изощренную инструментовку для постижения чего-то сущностного, улавливает в его прозе некие структурные обретения, которые при совмещении

97 с содержательностью дают образы разговора о крупном, о «вечном"**. Л.

Антопольский пишет: «Вовсе не эмпирия влечет писателя, не случайность и не разорванность „видимого“, но такое развитие жизненного сюжета», когда за каждым поворотом этого сюжета угадывается идея, создающая само наполнение

28 его, его материальную ощутимость" .

20 Битов А. Солдат: (Из воспоминаний о семействе Одоевцевых) // Звезда. 1973. № 7. С. 24−40- Битов А. Под знаком Альбины: Из хроники семействе Одоевцевых // Дружба народов. 1975. № 7. С. 89−99- Битов А. Что было, что есть, что будет.: (История однолюба) // Аврора. 1975. № 1. С. 24−44.

21 См. напр.: Сахаров Вс. Власть канона: Заметки о рассказе // Наш современник. 1977. № 1. С. 156−164- Сахаров Вс. Школа прозы: Заметки о современном рассказе // Литературная Россия. 1974. № 14 (5 апр.). С. 6- Соловьев В. Рассказ и его метаморфозы // Нева. 1974. № 4. С. 185−192- Соловьев В. Судьба человека в жанре рассказа // Юность. 1974. № 10. С. 70−74.

22 Сахаров Вс. Алхимия прозы //Литературная газета. 1973. № 40 (3 окт.). С. 5.

23 Обухова Л. Наедине с героем // Литературная газета. 1975. № 9 (26 февр.). С. 4.

24 Акимов В. Мир в капле рассказа // Аврора. 1975. № 4. С. 61.

25 Сахаров Вс. Пружины читательского интереса // Литературная газета. 1976. № 47 (24 ноября). С. 5.

26 Соловьев В. Судьба человека в жанре рассказа // Юность. 1974. № 10. С. 72−73.

27 Золотусский И. Познание настоящего // Вопросы литературы. 1975. № 10. С. 25.

28 Антопольский Л. Нужное слово: (Нравственно-философские поиски современной прозы) // Вопросы литературы. 1975. № 10. С. 89.

Статья «Три «пророка» «, опубликованная в 1976 году, также породила большую дискуссию в критике29. Следует отметить, что акцент в обсуждениях в основном делался на новизне и научной значимости статьи Одоевцева, как если бы это действительно была серьезная попытка литературоведческого анализа, а не часть художественного произведения. Только в статье Ю. Карабчиевского, имевшего возможность ознакомиться с полным (на тот момент) текстом романа, впервые ставится вопрос о семантической значимости статьи героя в контексте романного целого. Затем эта тема была подхвачена в работе И. Кузьмичева, рассматривающего статьи из романа как комментарий к «Пушкинскому дому"31.

После публикации романа «Пушкинский дом» в американском издательстве «АгсИб» (1978) и участия писателя в самиздатовском альманахе «Метрополь» (1979) Битова перестали публиковать в СССР и фактически не упоминали в советской критике до 1986 года, когда в издательстве «Советский, писатель» были опубликованы отдельным изданием «Статьи из романа». В это же время за

32 рубежом начали появляться серьезные исследования творчества Битова .

Времена гласности вернули писателю возможность публиковаться на родине и одновременно способствовали появлению ряда серьезных, профессиональных

33 работ, рисующих общую картину его творчества. ь

29 См.: Нужны ли в литературоведении гипотезы? Ответы на анкету «Вопросов литературы» // Вопросы литературы. 1977. № 2. С. 82—112- Соловьев В. Статус истины // Литературная газета. 1977. № 7 (16 февр.). С. 6- Ломинадзе С. Многообразие — для всех // Литературная газета. 1977. № 9 (2 марта). С. 6- Гордин Я. Границы анализа и безграничность дилетантизма // Литературная газета. 1977. № 10 (9 марта). С. 6- Фомичев С. А. О литературоведении чистом и нечистом, о заведомых гипотезах и Льве Одоевцеве // Звезда. 1978. № 4. С. 202 212.

30 Карабчиевский Ю. А. Точка боли: О романе А. Битова «Пушкинский дом» // Грани. 1977. № 106. С. 141−203.

31 Кузъмичев И. «В работе, в поисках пути.» // Нева. 1987. № 5. С. 165−168. См. также: Кузьмичев И. С., Цурикова Г. М. Контрасты осязаемого времени: Портреты. Размышления. Л., 1988. С. 260−278.

32 См.: Meyer R. Andrej Bitov’s «Pushkinskij Dom»: Phd. Diss. / Indiana Univ. Bloomington, 1986; Leitner A. Andrei Bitov’s «Pushkinhaus» als postmodemer Roman // Wiener Slavistischer Almanach. Wien, 1988. Bd.22. S. 213−226- Nakhimovsky A.S. Looking Back at Paradise Lost: The Russian Nineteen Century in A. Bitov’s «Pushkin House» // Russ. Lit. Triquarterly. 1988. № 22. P. 195−204- Mondri H. Literaturnost' as a Key to Andrey Bitov’s Pushkin House // The Waking Sphinx: South African Essays on Russian Culture / Ed. by H. Mondri. Johannesburg, 1989. P. 3−19- Chances E.B. Andrei Bitov: The Ecology of Inspiration. CambridgeNew York, 1993; Baker H.D. Bitov reading Proust through the windows of «Pushkin House» // The Slavik & East European Journal. 1997. Vol. 41, № 4. P. 604−626- Hirsch M.L. von. Literature as commentary in Andrei Bitov’s prose: the Nabokov link: A Diss. / The Florida State Univ. Florida, 1997.

33 См.: Рыбальченко 'ГЛ. Автор в художественном мире произведения: (Повести Ю. Трифонова и А. Битова 70-х гг.) // Художественное творчество и литературный процесс / Под ред. H. Киселева. Томск, 1984. Вып. 6. С. 157−177- Панков А. Разъятая душа: Проза А. Битова. 70-е годы // Панков А. Время и книги. М., 1987. С. 262−270- Иванова Н. Судьба и роль // Иванова H. Точка зрения: О прозе последних лет. М., 1988. С. 167−201- Немзер А. В поисках жизни // Урал. 1988. № 9. С. 170−172- Хмельницкая Т. Ю. В глубь характера: О психологизме современной советской прозы. Л., 1988. С. 64−86- Мамаев К. Отмычки для дома И Урал. 1990. № 11. С. 87−99;

Первое полномасштабное исследование творчества Битова предпринято в монографии Э. Чансес, где последовательно рассматриваются все основные сборники Битова, его роман «Пушкинский дом» и рассказы, опубликованные в «Метрополе». Но поскольку эта работа была завершена к 1993 году, в ней не рассматриваются романы «Оглашенные» и «Преподаватель симметрии». Лишь несколько страниц в монографии посвящено повести «Птицы, или Новые сведения о человеке», причем она рассматривается не как часть романа, а как последняя часть сборника «Дни человека"34. Повести «Человек в пейзаже» и незавершенному на тот момент роману «Преподаватель симметрии» посвящено меньше двух страниц35.

В России первое диссертационное исследование творчества А. Битова было о/" предпринято Т. Г. Шеметовой. В ее монографии «Поэтика прозы А.Г. Битова» осуществляется исследование инвариантных тем и мотивов творчества писателяна материале романов «Пушкинский дом», «Оглашенные» и незаконченного романа «Преподаватель симметрии», выявляются интертекстуальные связи с произведениями Набокова и Пушкина.

Основной корпус русскоязычных исследований, посвященных «Пушкинскому дому» Андрея Битова — работы, написанные на рубеже ХХ-Х1Х: века под влиянием вошедших в моду постструктуралистских штудий, ориентированные на выявление в романе постмодернистских черт. Основы

37 такого подхода к творчеству Битова заложили работы В. Курицына, М. Липовецкого38, М. Эпштейна39, А. Болыпева40. Наибольшее внимание

Родпянская И. Преодоление опыта, или Двадцать лет странствий // Новый мир. 1994. № 8. С. 222−232- Лавров В. Три романа Андрея Битова или Воспоминания о современнике // Нева. 1997. № 5. С. 185−195- Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А. Обоснованная ревность. М., 1998. С. 6−20- Кузнецова И. Андрей Битов: серебряная ложка в птичьем гнезде. Знамя. 1998. № 2. С. 206−212.

34 См.: Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. С. 168−172.

35 См.: Там же. С. 236−237.

36 См.: Шеметова Т. Г. Поэтика прозы А. Г. Битова: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Красноярск, 2000. См. также: Шеметова Т. Г. Поэтика прозы А. Г. Битова. Улан-Удэ, 2001.

37 См.: Курицын В. Постмодернизм: новая первобытная культура // Новый мир. 1992. № 2. С. 225−232- Он же. Великие мифы и скромные деконструкции // Октябрь. 1996. № 8. С. 171−178.

38 См.: Липовецкий М. Закон крутизны // Вопросы литературы. 1991. № 11/12. С. 3−36- Он же. Разгром музея: Поэтика романа А. Битова «Пушкинский дом» // НЛО. 1995. № 11. С. 230−244.

39 См.: Этитейн М. Истоки и смысл русского постмодернизма // Звезда. 1996. № 8. С. 166−188- Он же. Постатеизм, или Бедная религия // Октябрь. 1996. № 9. С. 158−165. уделяется при этом роману «Пушкинский дом», который зачастую рассматривается в контексте других постмодернистских романов41, следовательно, ракурс рассмотрения ограничивается поиском и констатацией наличия в романе интертекстуальности, тотальной иронии, виртуальной реальности, разрушения иерархии, карнавализации, то есть как можно большего количества признаков постмодернистского текста, выявленных в свое время Ихабом Хассаном42. Целью этих работ по большому счету является доказательство изначальной предпосылки, что «Пушкинский дом» -постмодернистский роман. Таким образом, исследователей интересует только то, как сделан роман, причем даже не вся совокупность черт его поэтики, а лишь некоторая ее часть, отвечающая представлениям о постмодернизме. Вопрос о причинах, побудивших автора отдать предпочтение данным формам и методам, не входит в сферу исследовательских интересов, поскольку ответ кажется самоочевидным: поиск новых форм, борьба с соцреалистическими догмами. Вопрос об авторских интенциях просто снимается, поскольку постструктурализм базируется на положении о смерти автора43.

Среди современных литературоведческих работ о творчестве Битова имеются отдельные интересные исследования частных аспектов поэтикиего прозы, например, рассматриваются проблемы жанра его произведений 1960;х — 1970;х годов44, различные аспекты взаимоотношений автора и героя45, проблемы

40 См.: Большее А. О. Андрей Битов в поисках «чрезвычайной воплощенности» // Большев А. О. Исповедально-автобиографическое начало в русской прозе второй половины XX века. СПб., 2002. С. 147−167.

41 См.: Карпова В. В. Автор в современной русской постмодернистской литературе: На материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тамбов, 2003; Богданова О. В. Роман А. Битова «Пушкинский дом» («Версия и вариант» постмодерна): Методич. пособие для студентов-филологов и слушателей подготовит, отд. СПб., 2002; Смирнова Т. А. Типология и функции цитаты в художественном тексте: На материале романов А. Битова «Пушкинский дом», В. Маканина «Андеграунд, или Герой нашего времени»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Москва, 2005; Бычкова O.A. Проблемы симулякра в произведениях русского постмодернизма на материале произведений А. Битова, Т. Толстой, В. Пелевина: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Чебоксары, 2008; Баранова Е. Е. Метатекст в постмодернистском литературном нарративе: А. Битов, С. Довлатов, Е. Попов, Н. Байтов: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тверь, 2008.

42 Хассан И. Культура постмодернизма // Современная западно-европейская и американская эстетика: Сб. переводов. М., 2002. С. 113−123.

3 См.: Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994. С. 384−391.

44 См.: Гурьянова М. А. Жанровые процессы в прозе А. Г. Битова: 1960;1970;е годы: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009.

45 См.: Имехелова С. С. «Авторская» проза и драматургия 1960;1980;х годов: своеобразие художественного метода. Улан-Удэ, 1996; Карпова В. В. Автор в современной русской постмодернистской литературе: На материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Тамбов, 2003; Кучина Т. Г. интертекстуальности, но в этих исследованиях не ставятся задачи целостного и многоаспектного рассмотрения прозы Битова. В других работах задачей является постановка общих проблем постмодернистского текста или «филологического романа», и «Пушкинский дом» становится лишь отправной точкой для построения различных умозрительных конструкций47.

Критики и литературоведы уже неоднократно отмечали, что все тексты

Битова в своей совокупности образуют единый текст, «роман-Протей», «открытый разнообразным способам членения"49. Вследствие такого подхода к творчеству писателя в исследованиях, нацеленных на совокупное изучение поэтики и проблематики текстов Битова, его произведения нередко рассматриваются как фрагменты единого метатекста или гипертекста, выявляются общие доминанты, в то время как специфика отдельных произведений не учитывается.

Современные литературоведы в основном строят свои исследования (кроме работ о «Пушкинском доме») в соответствии с хронологией написания отдельных рассказов и повестей, изучают сборники50, а не романы (особенно это касается романов «Улетающий Монахов» и «Оглашенные»). Поэтому жанровая специфика, особенности композиции и многие другие аспекты именно романной прозы Битова все еще остаются малоисследованными.

Недостаточно изученными, на наш взгляд, являются и обширные интертекстуальные связи, присутствующие в романах Битова. Непроясненными остаются особенности интегрирующей их композиции, авторские стратегии выстраивания романного целого. Противоречивые, нередко довольно

Поэтика русской прозы конца XX — начала XXI вв.: перволичные повествовательные формы: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Москва, 2009.

46 См.: Корабпева Н. В. Интертекстуальность литературного произведения (на материале романа А. Битова «Пушкинский дом»: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Донецк, 1999; Десятое В. В. Русские постмодернисты и В. В. Набоков: Интертекстуальные связи: Автореф. на соиск. уч. степ, к.ф.н. Барнаул, 2004.

47 См., напр.: Красгаьникова Е. Г. Постмодернистский дискурс русского романа 1970;х годов: Автореф. на соиск. уч. ст. к.культ.н. Саранск, 2005; Ладохина О. Ф. Филологический роман как явление историко-литературного процесса XX века: Автореф. на соиск. уч. ст. к.ф.н. Северодвинск, 2009.

48 Шмид В. Андрей Битов — мастер «островидения» // Битов А. Империя в четырех измерениях: В 4 т. ХарьковМ., 1996. Т. 1. Петроградская сторона. С. 374.

49 Роднянская И. Новые сведения о человеке // Битов А. Обоснованная ревность: Повести. М., 1998. С. 6.

50 См., например: Чансес Э. Андрей Битов: Экология вдохновения. СПб., 2006. См. также: Гурьянова М. А. Жанровые процессы в прозе А. Г. Битова: 1960;1970;е годы: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Екатеринбург, 2009. бездоказательные трактовки получают некоторые эпизоды, мотивы и образы, сама проблематика романов подвергается различным, часто совершенно противоположным интерпретациям.

Происходит это отчасти потому, что романы Битова до сих пор не изучались с точки зрения авторских и в том числе повествовательных стратегий, хотя на данный момент в отечественной науке весьма высок интерес к проблемам повествования51, чем и обусловлена актуальность темы нашего диссертационного исследования.

Под авторскими стратегиями в романной прозе Битова мы подразумеваем стратегии выстраивания романного текста как единого целого, способ повествования о событиях и презентации героев, принцип расстановки смысловых акцентов, способ взаимодействия собственно авторской речи с чужим словом, и, наконец, стратегии взаимодействия с текстами предыдущих культурных эпох, в основном с произведениями русской классической литературы, проявляющиеся в насыщении текста аллюзиями, реминисценциями и прямыми цитатами.

Исследуя природу авторских повествовательных стратегий, мы ориентируемся на модель повествовательных уровней, разработанную: — В.

ГЛ

Шмидом и уделяем особое внимание категории событийности, и проблеме точек зрения53.

Методологической и теоретико-философской основой диссертационного исследования послужили работы М. Бахтина, Ю. Лотмана, Б. Успенского, Р. Барта, Ю. Кристевой, Ж. Деррида, Ж. Женетта, В. Шмида, В. Тюпы, М. Липовецкого. Методологическую базу исследования составляет комплексный структурный подход, предполагающий изучение произведения как целостного образования. В рамках последнего используются историко-литературный,

51 За последние годы появились работы, специально посвященные изучению повествовательных стратегий Набокова (См., напр.: Антоничева М. Ю. Границы реальности в прозе В. Набокова: Авторские повествовательные стратегии // Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. Саратов, 2006), Бродского (См., напр.: Чевтаев A.A. Повествовательные стратегии в поэтическом творчестве Иосифа Бродского: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. СПб., 2006), Гаршина и Чехова (См., напр.: Васильева И Э. «Поиски слова» в «переходную эпоху»: стратегия повествования В. М. Гаршина и А. П. Чехова: Автореф. на соиск. уч.ст. к.ф.н. СПб., 2007).

52 См.: Шмид В. Нарратология. М., 2003.

53 См.: Успенский Б. А. Поэтика композиции. СПб., 2000. сравнительно-типологический, сопоставительный, структурно-семантический и интертекстуальный методы исследования.

Материалом диссертационного исследования служат тексты четырех романов А. Битова: «Пушкинский дом», «Улетающий Монахов», «Оглашенные» и «Преподаватель симметрии». Там, где это необходимо, будут привлекаться и другие тексты А. Битова.

Целью работы является выявление специфических особенностей авторских стратегий построения текста как художественного целого в данных романах. Этой цели соответствуют поставленные задачи:

— проанализировать романы с точки зрения единства композиции и проблематики,

— изучить авторские стратегии, находящие выражение в сюжетостроении и формировании мотивных связей.

— рассмотреть присутствующие в них интертекстуальные связи, свидетельствующие о сложном соотношении классических традиций и новаторства,

— выявить и изучить определяющие особенности нарратива,

Характер исследуемого материала и специфика подхода к нему определили структуру настоящей работы: она состоит из введения, четырех глав и заключения. В каждой главе последовательно проанализированы авторские приемы «собирания» текста, единство которого обеспечивается не столько внешним сюжетом, сколько самим способом наррациирассмотрены особенности интертекстуальности и нарратива в каждом из романов. В конце каждой главы приводятся выводы, сделанные на основе совокупности данных, полученных в результате совмещения разных типов анализа, дополняющих, а подчас и корректирующих друг друга.

Первая глава посвящена рассмотрению романа «Улетающий Монахов». Анализ рассказов, входящих в цикл о Монахове, дополняется анализом рассказов и повестей, с которыми соседствовали в сборниках части романа-пунктира. Выявляются определенные критерии отбора, благодаря которым цикл рассказов обретает целостность иного уровня, становясь романом. Исследуется роль повторяющихся образов и мотивов, поскольку в отсутствие традиционного, четко выписанного сюжета большая смысловая нагрузка ложится на образную структуру романа. Наличие интертекстуальных отсылок и универсальных образов-символов, углубляющих проблематику романа, придающих сюжету универсальный, вневременной характер, превращает повествование о будничных жизненных неурядицах героя в роман-мистерию, роман-притчу. Рассматривается корреляция динамики образа героя с изменением повествовательной ситуации. Исследование динамики наррации выявляет функцию нарратора как экспликанта нормы, носителя эстетических и этических критериев.

Во второй главе исследуются интертекстуальные связи и стратегии повествования в романе «Пушкинский дом». Особое внимание уделено* «рассыпанности» традиционной романной структуры, вариативности сюжета, сложным взаимоотношениям между повествователем и героем, то есть, тем чертам, которые позволили исследователям отнести этот роман к литературе постмодернизма. Однако все эти особенности рассмотрены не с точки зрения постмодернистской игры с читателем, а в ином, новом ключе. Не случайно самБитов утверждает в одном из интервью: «Я себя мыслю вовсе не в авангардистской, а в классической традиции. Все время обращаюсь к Пушкину, к Гоголю. ."м.

Следует отметить, что при рассмотрении романа «Пушкинский дом» в русле I реалистической традиции не находят объяснения многие специфические черты романа, например, рассыпающаяся сюжетная структура, размытость формальных границ текста и разрушение границ между реальностью текста и реальностью автора. Деконструктивистский подход, напротив, оказывается способным дать объяснение этим особенностям. При таком подходе «Пушкинский дом» неизбежно причисляется к разряду постмодернистских i сочинений (так метод исследования влияет на его материал), однако в стороне

54 Знатное А. Конфликты и контакты [Интервью с Андреем Битовым] // В мире книг. 1987. № U.C. 76. t i остается социально-историческая и нравственная проблематика романа. Только совмещение различных (в том числе и традиционных) методов анализа, с учетом опыта деконструкции как философской основы постмодернизма, позволяет избежать изначальной заданности концепции, создав многоаспектную и в это смысле адекватную материалу интерпретацию «Пушкинского дома».

В третьей главе рассматривается история формирования романа «Оглашенные»: принципы и процесс объединения повестей «Птицы или Новые сведения о человеке» (новое название — «Птицы или Оглашение человека»), «Человек в пейзаже» и «Ожидание обезьян». Исследуются жанровые особенности этого романа, выявляются повествовательные стратегии, благодаря которым традиционный жанр путешествия обретает черты романа-исповеди, романа-мистерии, где путешествие в пространстве уступает место странствию духа в поисках самопознания. Рассматривается и сложный диалогический принцип организации повествования, когда повествователь раздваивается, а герои, имеющие реальных прототипов, то обретают определенные черты, то выступают как «второе я» повествователя. Выявляется эволюция нарративных стратегий Битова: в «Оглашенных» нарратор, оставаясь в той же, что и герои, несовершенной, человеческой системе координат, где «эволюция не улучшила Творение, а лишь обнажила и преувеличила всякую ошибку в ней», перестает воплощать тот «феномен нормы», который был противопоставлен в двух предыдущих романах слабому и заблуждающемуся герою.

Четвертая глава посвящена роману «Преподаватель симметрии». Исследуется экспериментальный характер этого романа, проявляющийся в композиционной структуре и в особенностях нарратива. Предпринимается поиск связующих мотивов, превращающих отдельные, на первый взгляд не связанные друг с другом новеллы в целостное единство романа. Текст рассматривается как система зеркал, где происходит взаимоотражение не только на уровне проблематики отдельных рассказов, но и на уровне системы персонажей. Исследуется также ориентация Битова на повествовательные формы русской литературы XIX века и различного рода трансформации, которым подвергаются эти классические традиции.

Научная новизна исследования обусловлена как недостаточной изученностью самой темы, так и важностью выводов, сделанных в работе. В диссертации предпринято последовательное изучение всех существующих на данный момент романов Битова, комплексное рассмотрение повествовательных стратегий его романной прозы, выявлено соотношение классических и постмодернистских тенденций на разных уровнях текста. Подробное изучение композиционной динамики, повествовательной структуры, а также сложной природы интертекстуальности битовского романа и его внутренней онтологиивсе эти проблемы ставятся и решаются впервые.

Выводы:

Роман «Преподаватель симметрии», состоящий из отдельных, на первый взгляд не связанных друг с другом рассказов, оказывается текстом четко выстроенным, где последовательно, от рассказа к рассказу, под различными углами зрения рассматриваются важнейшие экзистенциальные вопросы. Взаимоотражаясь друг в друге, судьбы различных персонажей связываются в единый сюжет.

В романе, благодаря отсутствию четкой пространственно-временной локализации событий, снимается социальная и историческая злободневность, проблематика сосредотачивается в области вечных вопросов бытия. Это размышления о природе любви, вопрос о Божьем замысле в отношении человека, проблема органичного сочетания в человеке способности к аналитическому мышлению и веры. Перед нами философский роман в рассказах, отдельные части которого в контексте романного целого обретают дополнительную семантику, таким образом, целое оказывается больше суммы частей.

Апелляция к древнегреческим мифам, углубляя проблематику романа, придает сюжету универсальный вневременной характер. Выявление интертекстуальных связей с творчеством Набокова играет значительную роль в понимании не только отдельных аспектов проблематики романа, но и битовских стратегий повествования в целом — выстраивания текста романа как системы зеркал. Не менее важной оказывается ориентация на повествовательные формы русской литературы XIX века, хотя в романе Битова классические традиции подвергаются различного рода трансформациям.

Битов использует традиционную повествовательную структуру — рамочную композицию с большим количеством вторичных и третичных нарраторов, однако граница между «переводчиком» и Тайрд-Боффином, Тайрд-Боффином и Урбино Ваноски, Урбино и его героями размывается, они становятся как бы взаимоотражениями друг друга. Вся система персонажей, так старательно возведенная Битовым в начале романа, оказывается деконструированной. Все герои «Преподавателя симметрии» предстают различными ипостасями одного авторского Я, принципиально несоединимыми в одном персонаже, поскольку никакой аутентичный герой не мог бы так сконцентрировать в своей личности экзистенциально важные для автора проблемы. Таким образом, выдумывание некоего иностранного автора, жившего в другую эпоху (конец XIX — начало XX века) является, с одной стороны, попыткой выйти за пределы собственного времени и пространства, приобщиться к иной культуре, в конечном итоге, выйти за пределы самого себя и пробиться к неким подлинным основам бытия. С другой стороны, это попытка соединить в совокупности различных персонажей свой собственный, художественно трансформированный, жизненный опыт и совпасть таким образом с самим собой.

Заключение

Проведенное в рамках данной диссертационной работы исследование авторских стратегий в романной прозе Андрея Битова позволяет сделать следующие выводы.

Классическая романная форма претерпевает в творчестве Битова значительные трансформации, что отражается в первую очередь в жанровых определениях, которые автор дает своим романам: роман-пунктир, роман-музей, роман-странствие и роман-эхо.

Каждый из романов в определенной мере вписывается в литературный контекст породившей его эпохи, однако в гораздо большей степени из него выбивается. В первую очередь, это связано с тем, что романы Битова формируются постепенно, складываясь из отдельных, написанных в разное время рассказов и повестей. «Улетающий Монахов», создававшийся на протяжении 20 лет, не может быть однозначно отнесен ни к литературе «оттепели», ни к литературе периода «застоя», ни к литературе постмодернизма, однако сочетает в себе черты всех трех эпох. Образ молодого, ищущего себя в жизни героя сближает его с молодежной исповедальной прозой, «оттепели». Образ повзрослевшего героя, душевно слабого, совершенно не героического в привычном смысле этого слова, барахтающегося в потоке жизни, запутавшегося и не видящего выхода, но в отличие от окружающих его «друзей» все-таки не утерявшего представление о некоей возвышенной идеальной норме, сближает роман с наиболее яркими литературными явлениями эпохи застоя — пьесами А. Володина и А. Вампилова. Эксперименты в области нарратива и настойчивое внимание к проблеме взаимоотношений автора и героя, рефлексия над формой произведения, включенная в текст самого произведения — все это сближает роман с литературой постмодернизма. Таким образом, роман этот — явление уникальное в русской литературе второй половины XX века. Аналогов ему, на наш взгляд, нет.

Роман «Оглашенные», также создававшийся около 20 лет, — явление, порожденное двумя историческими периодами — эпохой «застоя» и эпохой «перестройки». Напряженные поиски ответов на самые сущностные вопросы бытия и экологическая тематика сближают его с прозой «деревенщиков», однако тематика битовского романа гораздо шире, а проблематиканесравненно глубже. В то же время экспериментальный характер третьей части романа («Ожидания обезьян») соотносим с постмодернистскими тенденциями, проявившимися в прозе 80-х годов.

О «Пушкинском доме» и его ближайшем литературном контексте — поэме Вен. Ерофеева «Москва-Петушки» и романе Саши Соколова «Школа для дураков» — написано уже довольно много, поэтому нам показалось нецелесообразным еще раз поднимать данный вопрос в нашей работе. Что же касается романа «Преподаватель симметрии», то необходимо отметить, что он ¦ также складывался на протяжении многих лет, поэтому однозначно отнести его к какой бы то ни было эпохе и вписать в определенный литературный контекст довольно затруднительно. На наш взгляд, ближайшим литературным-контекстом здесь может служить романная проза В. Пелевина, однако этот вопрос требует особого и весьма тщательного исследования,. которое производить в рамках данной работы нецелесообразно.

На основе последовательного изучения четырех романов Андрея Битова нам удалось вывести некоторые общие свойства его романнойпрозы и определенные закономерности динамики ее развития.

Несмотря на кажущуюся обособленность «Пушкинского дома», который отличается от прочих романов изначальным единством замысла, все романы Битова имеют общую черту — помимо внешнего событийного сюжета в них присутствует внутренний, «второй» сюжет. Чем более ослаблен внешний сюжет, тем больше начинает проявляться сюжет внутренний, становясь превалирующим именно тогда, когда отдельные тексты, практически ничем не связанные друг с другом, объединяются в роман. То определение, которое дает С. Бочаров книге Битова «Пятое измерение», — «интеллектуальная лирика» или лирика ума" - можно с некоторыми оговорками спроецировать на всю романную прозу Битова. Суть оговорок сводится к тому, что понятие «лирика» в данном случае не следует применять жестко. Говоря о лирике, мы имеем в виду субъективную, в целом, предпосылку эпического повествования и вместе с тем выход на уровень универсальных сущностей, которому способствует лирическая (тяготеющая к прямому высказыванию) форма художественного обобщения.

Цикл рассказов о Монахове объединяется фигурой главного героя, и если внешним сюжетом «Улетающего Монахова» можно считать историю взросления героя, то внутренним сюжетом оказывается параллельное взросление автора-повествователя, который, пройдя^ в своем пристальном изучении героя все стадии (от сочувствия и мягкой иронии до беспощадного саркастического всеведения, полного разоблачения его душевных тайн), сноватеперь уже на другом уровне — становится солидарен со своим персонажем в общем видении жизненного неблагополучия эпохи, в едином понимании катастрофы, совершающейся с современным человеком.

Рассыпающийся" сюжет «Пушкинского дома», прочитываемый как история испытаний и предательств героя, благодаря проблематизации всех происходящих в романе событий оказывается лишь внешним сюжетом, а внутренний сюжет реализуется не в событийном плане, а в плане наррации. Помимо эпического по своей природе сюжета о герое в этом романе также присутствует второй, глубинный сюжет. События, происходящие с героем, важны лишь настолько, насколько они могут способствовать конкретизации основной философской мысли автора, а основной сюжет — развитие этой мысли строится по законам, близким к законам построения лирического текста, в котором единственным героем является сознание повествователя. В целом этот внутренний сюжет романа можно обозначить как попытку освобождения от симулятивной реальности, от всех мнимостей и навязанных извне ложных представлений, как попытку прорыва к свободе и подлинности, гармонии и

346 Бочаров С. Филологические сюжеты. М., 2007. С. 614. истине, выраженной в образе Пушкина, воплотившейся в пушкинских произведениях и служащей ориентиром Битову.

Внешний сюжет романа «Оглашенные» ослаблен настолько, что его практически полностью заменяет собой второй сюжет. Фигура повествователя уже вполне отчетливо напоминает фигуру лирического героя, по отношению к которому все события и персонажи играют второстепенную роль, проясняя или оттеняя его личность, и, в сущности, являются лишь отправной точкой для развития его размышлений и переживаний. Роман-странствие преобразуется в мистерию, и путешествие в пространстве становится странствием души в поисках истины. Перед нами процесс внутреннего освобождения лирического героя, начавшегося с покаяния и закончившегося просветлением и утратой страха перед неизбежным — будь то личная смертность человека или разрушение Империи.

В романе «Преподаватель симметрии», состоящем из отдельных, на первый взгляд не связанных друг с другом рассказов, единый внешний сюжет просто отсутствует, и тем ярче проявляется внутренний сюжет. Благодаря отсутствию четкой пространственно-временной локализации событий, снимается социальная и историческая злободневность, проблематика сосредоточивается в области вечных вопросов бытия. Это традиционные для русской классики размышления о природе любви, вечный вопрос о Божьем замысле в отношении человека, проблема органичного сочетания в человеке способности к аналитическому мышлению и веры. Перед нами философский роман в рассказах, отдельные части которого в контексте романного целого обретают дополнительную семантику.

В каждом из битовских романов единство текста поддерживается в большей степени парадигматикой, чем синтагматикой. Важнейшую роль в структуре его романов играют различные формальные композиционные приемы, призванные компенсировать фрагментарность повествования: постоянно используется прием кольцевой композиции, возрастает количество повторяющихся образов и мотивов, образующих в совокупности глубокий символический подтекст.

Вместо единого цельного и завершенного сюжета о герое в романах наблюдается сплетение различных тем и мотивов, актуализируемых при помощи эпиграфов, скрытых цитат, аллюзий, реминисценций и других интертекстуальных отсылок к произведениям русской и зарубежной классики.

Интертекстуальные связи в романе «Улетающий Монахов» играют гораздо большую роль, чем было принято считать. Благодаря соотнесенности с повестями Тургенева, в романе Битова актуализируется не только ставшая уже ч архетипической тема русского рефлектирующего интеллигента на рандеву с женщиной, судьбой, жизнью, но и проблема извечного противостояния Хаоса и Космоса, что преображает любовную коллизию вонтологический конфликт человека и мира. Внешняя сюжетная динамика дополняется мощным подтекстом: мифологемы, образы-символы придают повествованию универсальный характер, тем самым описание индивидуальной, локализованной в пространстве и времени судьбы обычного человека трансформируется в роман-мистерию, роман-трагедию.

Интертекстуальность в «Пушкинском доме» таюке имеет особый^{характер:} это не постмодернистская игра с читателем, а гораздо более сложное явление, включающее в себя творческое переосмысление проблематики-^ русской классической литературы. Аллюзии, реминисценции и цитаты из произведений классиков в романе служат отправной точкой для размышлений о природе творчества, о таланте и зависти, о реальности, о подлинности и симулятивности и т. д.

Однако постепенно интертекстуальные связи в творчестве Битова приобретают более отчетливо постмодернистский характер. В «Оглашенных», особенно в третьей части романа, отсылки к произведениям мировой классики часто вводятся как маркер общего культурного контекста, как «освоенное» культурное поле, но не наблюдается прироста смысла, нет и полемики. Мы можем заметить корреляцию такого рода интертекстуальности с поднимаемыми в романе проблемами исчезновения новизны и подлинности как в природе так и в культуре, репрезентирующимися через постоянно повторяющиеся в романе темы высмотренности пейзажа, вымирания живой природы, а также исчезновения из словаря, устаревания многих слов и общей затертости, затрепанности многих слов и понятий, которые люди употребляют и тратят так же бездумно как природные запасы.

Интертекстуальность в «Преподавателе симметрии» носит уже откровенно игровой характер, однако в этом можно увидеть не столько дань постмодернистской поэтике, сколько следование традициям прозы В. Набокова, на которую ориентирован роман Битова.

Исследование позволило также сделать некоторые выводы касательно динамики принципов повествования в битовских романах. В «Улетающем Монахове» и «Пушкинском доме» герой отделен от автора, повествование ведется с точки зрения безличного повествователя, воплощающего в себе некую нравственную норму, в соответствии с которой оценивается персонаж. Чем больше герой удаляется от этой идеальной нормы, тем чаще повествователь начинает комментировать его мысли и поступки с иронией и даже сарказмом. Он старается как можно больше отделиться от героя, показать со стороны. При этом герой может быть назван «автопсихологическим», поскольку, по собственному утверждению Битова, в этих произведениях он откровеннее, чем в произведениях, написанных от первого лица, от «я». В «Оглашенных», где повествование ведется от первого лица и о себе в попытке понять собственную сущность, повествователь раздваивается на «я» и «он», что можно счесть игровым постмодернистским приемом, однако суть этого приема состоит в том, что, оставаясь в той же, где и его герои, несовершенной, человеческой системе координат, повествователь перестает воплощать тот «феномен нормы», который был противопоставлен в двух предыдущих романах слабому и заблуждающемуся герою.

Четкая система персонажей, особенно в двух последних романах, оказывается разрушенной, стираются границы между реальными и вымышленными персонажами, между автором и его героями, между текстом и внетекстовой реальностью. Это стремление к освобождению на формальнокомпозиционном уровне, к освобождению от рамок традиционного романа, неразрывно связано в романах Битова со стремлением к освобождению от идеологических догм. Серьезная философская проблематика романов не снимается присутствием иронии и игры с читателем, имеющей постмодернистский оттенок, в то же время, черты проповеди, наличествующие в романах, несколько нивелируются благодаря авторской иронии и наличию игровых приемов в тексте, особенно различных мистификаций. Например, в «Преподавателе симметрии» наблюдается авторская попытка снять с себя всякую ответственность за сюжет и героев этого романа, представ его «переводчиком», однако в конечном итоге в совокупности различных персонажейавтор воплощает свой собственный, художественно трансформированный, жизненный опыт, стремясь совпасть таким образом с самим собой.

В целом же, можно согласиться с мнением И. Роднянской, отмечавшей: «Битов решает не художественную, а жизненную задачу: взорвать неразложимое единство, непосредственное смешение себя с миром, испытать и познать «полным сознанием» свою душу как отдельную и особенную, пережить «нелицеприятное противостояние собственному опыту», а затем, если получится, заново открыться бытию — уже с благодарным бескорыстием, чуждым ребяческих иллюзий"347. Способность опять и опять «заново открываться бытию» порождает такую динамику творческих исканий Битова, которая лишь частично и весьма условно может быть определена с помощью понятия «эволюция».

347 Роднянская И. К началу души. Мир детства в прозе А. Битова // Детская литература. 1988. № 2. С. 22.