Социально-философский анализ политического насилия в российском контексте

Актуальность темы

исследования определяется заметным повышением внимания, обозначившимся в начале 90-х годов, к проблеме политического насилия, как в истории, так и в современном бытии российского общества. Закономерность обращения к этой теме вызвана, наложением двух процессов: во-первых — началом качественных преобразований в социально-экономической жизни страны, её переходом к рыночным производственным отношениям и формированием соответствующих этому состоянию мировоззренческих основ общественного сознания. Во-вторых, активизацией в последние десятилетия, процессов глобальной цивилизационной дифференциации. Диктуемая в этой связи необходимость самоидентификации каждого конкретного социума в обновляющейся системе геополитических координат означает готовность встать при необходимости на одну из сторон в цивилизационном конфликте, а значит допускает применения насилия в различных его формах и масштабах.

Значительные изменения в качественном соотношении субъектов социально-политического процесса с необходимостью требуют от общественного сознания соответствующей корректировки собственных мировоззренческих ориентиров. Не в последнюю, на наш взгляд, для российского общественного сознания очередь это означает корректировку своей космической ориентации по линии «восток» — «запад». Геополитические условия развития российского общества требуют от его общественного сознания постоянного социокультурного отграничения себя как от «Европы», так и от «Азии». В современных условиях, когда социально-экономические интересы российского общества, по крайней мере, на первый взгляд, активно стимулируют его интеграцию в европейское сообщество, сама возможность этой интеграции не в последнюю очередь зависит от возможности согласования нравственно-политических систем Европы и России.

Основное противоречие, анализ которого и лежит в основе актуальности темы, состоит в том, что, будучи страной европейской по происхождению, Россия, тем не менее, не может безапелляционно прибегнуть к данной самоидентификации. Одной из причин этого является, на наш взгляд, различие подходов к определению форм и методов политического взаимодействия, сложившееся в ходе социально-исторического развития России. Важность проблемы политического насилия в этой связи кажется нам очевидной. Можно со всей определённостью утверждать, что современное европейское сообщество ставит проблему ограничения политического насилия если не на первое, то уж, несомненно, на одно из первых мест при решении вопроса об определении характера и степени практической интеграции в него новых членов. В практическом выражении эта проблема принимает весьма разнообразное воплощение: тут и проблема применимости смертной казни и методы решения внутриполитических проблем и характер отношений между ветвями политической власти и выбор средств внешнеполитического взаимодействия и многое другое.

Сложность соотнесения европейского и российского подходов к проблеме политического насилия, на наш взгляд, заключается в отсутствии чёткого определения самого понятия «политическое насилие» и требует глубокого социально-философского анализа данного феномена, его проявлений в различных социо-культурных средах. В решении же задачи интеграции России в европейское сообщество, отсутствие взаимного понимания подходов к важной мировоззренческой проблеме становится серьёзным идеологическим препятствием.

Степень разработанности проблемы политического насилия определяется, с одной стороны, разработкой философского содержания самой категории «политическое». С другой стороны — прямым и косвенным обращением к категориям «насилие» и «сила» в социальной и политической философии. Можно выделить четыре этапа разработки категории политического. На первом, этапе разработки данной категории (античность-средневековье) устанавливается взаимосвязь понятий «политическое» и «общественное». Античное: «человек — есть существо, по сути своей политическое» (Аристотель), ставит социальность человека в исключительную зависимость от публично-властных отношений, вне которых человек — существо сугубо биологическое (в рамках формальной логики, «нечеловек»). Средневековая философия так же трактует «политическое» как публично-властное именно в контексте сущности человека. Различие с классиками античной философии усматривается лишь в наличии религиозного контекста.

Второй этап формирования категории «политическое» мы связываем с Ренессансом и Новым временем. Мыслители этой эпохи впервые показали, что «политическое» — есть некоторая самостоятельная сущность, не смешиваемая с религиозно-этическим (Данте А.) и обыденно-нравственным (Н.Макиавелли). Публично-правовую, надличностную сущность политического (через категорию государственного), наиболее полно показали Б, Спиноза и Т. Гоббс. Ими же последовательно были раскрыты причины и характер противоречий личностного и политического. Немецкая классическая философия окончательно устанавливает отношение политического, понимаемого как «государственное», и личностного, понимаемого как «гражданское», как субстанция-модус. И. Кант и Г. Гегель последовательно проводят мысль о том, что все признаки гражданского состояния личности: право, собственность, мораль, семья и т. д. существуют только в государстве и в силу его, государства, защиты. Э. Дюркгейм, развивая это положение, показывает, что право — есть не что иное, как нравственность возведённая в ранг политической воли общества, представленного государством. М. Вебер детально исследовал категорию «власть», показав ошибочность распространённого отождествления власти и господства. Исследовав институты легитимизации. Он доказывает, что власть необходимо рассматривать именно как отношение состояний господства и подчинения, связанных механизмом легитимности. С другой стороны, сама легитимизация властных отношений может рассматриваться как механизм формирования единого политического интереса на базе разрозненных и противоречивых интересов субъектов политических отношений.

Выделение третьего этапа разработки проблемы вытекает из задачи рассмотрения специфики российского контекста понимания и интерпритации политического насилия. В работах российских мыслителей конца XVIII—XIX вв.еков: С. А. Радищева, А. И. Герцена, в политических и художественных произведениях декабристов, П. А. Кропоткина, М. А. Бакунина, П. Л. Лаврова, П. Н. Ткачёва, Г. В. Плеханова, Л. Н. Толстого формируется иной, нежели в Европе, смысл категории политического. Редкие из перечисленных мыслителей, такие как С. А. Радищев и Л. Н. Толстой вообще отказывают государству в праве выступать от имени справедливости, понимаемой в качестве общего блага. Остальные же, признавая необходимость и неизбежность государства, признают вместе с тем, наличие иной «высшей», внеюридической справедливости. Вместе с тем, на том же этапе закладывается и противоположная, по существу — европейская, точка зрения в русской философии. Представлена она, в первую очередь, работами H.A. Бердяева и И. А. Ильина. Эти мыслители, не отвергая наличия «высшей» справедливости, вместе с тем, доказывают, что реализуется она исключительно в государственной, т. е. политически организованной, воле.

Последний — современный этап рассмотрения философской категории политического мы связываем, в первую очередь, с исследованиями Т. Н. Киреева и Э. А. Позднякова, рассматривающих политическое как сферу столкновения интересов. В этом же ключе анализируют политику ряд российских и зарубежных исследователей социально-философского, социологического и политологического направлений (А. Аг, Ю. Г. Запрудский, М. Г. Красильников, Э. Кульчар и др.).

Таким образом, категория политического анализируется нами для того, чтобы сопоставить сущностные различия её аспектов, выделяемых в ней российскими и европейскими мыслителями, с одной стороны. А, с другой, чтобы рассмотреть её как сферу применения политических сил и субстанцию насилия в политических отношениях.

Категория «насилие» в философии античного периода практически не разрабатывается. В целом западная философия не обращает на её анализ сколько-нибудь заметного внимания. Однако анализ трудов Д. Локка, И. Канта, А. Токвиля позволяют нам сделать вывод о содержательной нагрузке данной категории. Под насилием в западной философии понимается исключительно нелегитимное применение силы.

Иная ситуация наблюдается в русской философии. Анализа произведений С. А. Радищева, А. И. Герцена и декабристов, позволяет сделать вывод о том, что они понимают под насилием легитимное, но «несправедливое» применение силы со стороны государства. На тех же позициях стоят П. А. Кропоткин, М. А. Бакунин, И. Л. Лавров, П. Н. Ткачёв, Г. В. Плеханов. Ещё более широко трактует насилие Л. Н. Толстой, понимая под ним любое ограничение личной воли, вне прямой связи с субъектом. Наиболее полный философский анализ «категории» насилие даёт в начале 20-го века H.A. Ильин. Он показал, с одной стороны, возложенную на неё явно негативную нагрузку, а, с другой, невозможность искоренения силы в политических отношениях.

В настоящее время в отечественной философии дискуссия идет по двум основным направлениям. С одной стороны — нравственную недопустимость насилия, обосновывают в своих статьях A.A. Гусейнова, В. Д. Губина, В. К. Кантора и др. С другой — в работах Г. Н. Киреева, Э. А. Позднякова, Ю. П. Емельяновой и др. доказывается: во-первых, что насилие в политике неизбежно вытекает из столкновения политических интересов. И, во-вторых, что подход к политическим категориям с позиций индивидуальной морали несостоятелен методически. Таким образом, разработка содержательной нагрузки категории «насилие» в истории философии и в настоящее время даёт нам достаточные основания для, во-первых, выделения в самостоятельное понятие категории «политическое насилие» и, во-вторых, для сравнительного социально-философского анализа российского и европейского контекста применения категории «насилие» в сфере социально-политической реальности.

В свою очередь, базу историософской гипотезы о происхождении российского контекста проблемы политического насилия составляют фундаментальные исследования истории русского феодального права, проделанные A.A. Зиминым, Ю. Г. Алексеевым, Л. В. Черепниным, С. М. Каштановым.

Содержание и смысл категории «война» наиболее полно и последовательно раскрыто в трудах К. Клаузевица и A.A. Свечина. А её последовательный и всесторонний философский анализ дан в работе К. Шмитта.

Таким образом, спектр литературы по проблеме насилия вообще достаточно широк, что не исключает необходимости исследования феномена политического насилия в контексте сравнительного анализа европейской и российской социально-философских традиций.

Итак, если политика — есть сущностный признак человека, как существа социального, то насилие — сущностный признак политики, как сферы столкновения сил в борьбе за политические интересы. Проблема политического насилия состоит в уяснении собственных политических интересов, и, исходя из этого — политических союзников и противников в борьбе за их осуществление. Решающее значение в этом логическом ряду будет занимать политическая аксиология как система над-личных социальных ценностей. Особенность российской политической аксиологии состоит в её двойственности, сформировавшейся на определённом этапе исторического развития вследствие социально-исторических особенностей развития России. Кризис аксиологической двойственности приходится в России на вторую половину XIX — начало XX века и актуализируется в соответствующих системах социальной философии: философии террора и философии «диктатуры пролетариата». Преодоление данной двойственности, в свою очередь, составляет актуальную проблему современной политической аксиологии и формулируется в настоящий момент как формирование т.н. «Национальной идеи».

Цель диссертационного исследования состоит в социально-философском анализе насилия как формы политических отношений, а так же особенностей его генезиса и осуществления в контексте российской политической истории.

Для достижения поставленной цели автором решаются следующие задачи:

• проанализировать сферу социального взаимодействия политических субъектов в процессе борьбы за установление или изменение степени и форм своего влияния на политическую власть, понимаемую как отношение господства и подчинения;

• определить сущностные характеристики понятия «политическое насилие», и его место в политическом мировоззрении и аксиологии;

• сопоставить социально-исторические условия формирования российской политической аксиологии, характер её влияния на политическую самоидентификацию субъектов исторического процесса;

• выявить кризисные черты политической самоидентификации в российском менталитете, их отражение в проблеме политического насилия;

• выявить общие и особенные черты понятий «война» и «политическое насилие», их интерпретацию в российском контексте.

Методологической основой диссертации являются: социально-философский анализ используемых в диссертационном исследовании категорий — основной метод, позволяющий выделять логическую и контекстуальную нагрузку каждой категории, их структуру и логическую взаимосвязь. Философско-исторический анализ позволяет проследить логику генезиса исследуемых социальных явлений, развития их социальной роли на объективно-событийном и мировоззренческом уровне. Сравнительный метод позволяет сопоставить явления одного социально-исторического и мировоззренческого порядка в рамках единого социального пространства, а так же выделить сходства и различия однородных социальных явлений, присущих различным социальным общностям.

Автор опирался на исследования работы Г. Н. Киреева, Э. А. Позднякова, К. Манхейма, В. В. Денисова, М. А. Аничкина, К. Д. Атмурзаева, O.A. Вусатюк, А. С Горбунова, Ю.П.

Емельяновой, В. Н. Коновалова, В. Д. Михайлова, Осипова И. Д., Г. В. Ососкова, Д.В. is.

Полежаева, Е. Г. Сизаровой В.М. Судаковой и В. И. Фуркало. Историко-философсую базу исследования генезиса понятия политического как такового и политических интересов в частности составили труды Аристотеля, Платона, Данте А., Н. Макиавелли, Б. Спинозы, Д. Локка, Т. Гоббса, И. Канта, Г. Гегеля, Ф. Ницше, Э. Дюркгейма, X. Ортега-и-Гассета, А. Токвиля, М. Вебера, К. Шмитта, К. Массинга. Выделение особенностей российского контекста понимания политического насилия проведено на основе изучения и сопоставления трудов А. Н. Радищева, А. И. Герцена, П. Пестеля, К. Рылеева, Н. Муравьёва, В. Белинского, Н. Чернышевского, П. Лаврова, Л. Троцкого, Г. Плеханова, В Ленина, Б. Савинкова, М. Бакунина, П. Кропоткина, С. Нечаева, К^Маркса, Ф. Энгельса. А так же посвященных проблеме насилия специальных философских и публицистических работ Л. Н. Толстого, И. А. Ильина, Ф. М. Достоевского, H.A. Бердяева, B.C. Соловьёва, Н. О. Лосского. В качестве материала для сравнительного философско-исторического сопоставления использованы исторические источники — Повесть временных лет, Полное собрание русских летописей, монографические исследования A.A. Зимина, Ю. Г. Алексеева, Л. В. Черепнина С.М. Каштанова, Э. Апперса, П. Клоссовски, Г. И. Щетининой, И. К. Пантина, Е. Г. Плимак, В. Г. Хороса и др.

При анализе социально-философской сущности понятия «война» и сопоставлении его с понятием «политическое насилие» использованы труды К. Клаузевица, Г. Дельбрюка, А. Свечина, монографических исследований по истории возникновения войн А. И. Першиц, Ю. И. Семёнова, В. А. Шнирельмана. Материалы, освещающие современный подход к проблеме насилия, её актуальный контекст представлены в рамках «Круглых столов» в журнале вопросы философии за 1992;95 годы, тематических сборниках научных работ Института мировой экономики и международных отношений РАН, работах Насиновского В. Е., Ф. Де Мулена и др.

Научная новизна исследования состоит в том, что:

1. проблема политического насилия включается в качестве доминантной в общий ряд мировоззренческих проблем, формирующих национальное сознание и создающих базу политической самоидентификации, как отдельного индивида, так и целой социальной общности.

2. предлагается систематизация исторических и современных философских подходов к проблеме политического насилия в рамках которой выделяется четыре группы подходов в зависимости от различного сочетания двух параметров подходов: соотношение личного и публичного и соотношение этического и политического.

3. предлагается последовательный системный подход к изучению социально-исторических причин и условий формирования особенностей политического менталитета на примере становления и развития проблемы политического насилия в русской социальной философии и общественном сознании российского общества. Смысл данного подхода заключается в установлении масштабных причинно-следственных связей между социально-историческими и эколого-климатическими условиями формирования народа и особенностями его политического мировоззрения.

4. предлагается историко-философское обоснование феномену антиномичной двойственности политической аксиологии в общественном сознании российского общества.

5. предлагается аргументация актуальности «национальной идеи» для современного состояния российского политического менталитета, а так же анализ особенностей формирования системы политических ценностей в качестве социально-философской базы проблемы её формирования.

Практическая значимость исследования определяется его вкладом в актуализацию задачи формирования единой аксиологической базы национального мировоззрения. Предпринята попытка сведения различные подходы к проблеме насилия в некоторую систему, отражающую широкий спектр различных социальных интересов и соответствующих им идеологических систем. Основные положения данного исследования могут служить базой для дальнейшего и более детального изучения закономерностей и процессов выработки российским общественным сознанием мировоззренческих критериев границ, форм и методов политического взаимодействия. Положенные в основу исследования материалы и результаты их анализа позволяют оценить характер развития современной российской социально-политической мысли в контексте традиционно свойственных российскому менталитету взглядов на содержание и структуру политической власти. Выводы данного исследования, наряду с другими, подобными ему, на наш взгляд, могут составить основу для оценки степени возможной на сегодняшний день совместимости российского политического сознания с европейским. А так же позволят более точно определить особенности, традиции и перспективы развития социально-политической структуры российского общества в курсе Отечественной истории и социальной философии и российской политической системы при изучении курса Политологии. Обоснованность результатов исследования заключается в их опоре на результаты фундаментальных исторических исследований закономерностей и особенностей политического развития России на протяжении нескольких столетий. Апробация результатов исследования осуществлялась при составлении и выполнении рабочих планов и программ по соответствующим разделам курсов «Философия» и «Политическая история XX века» со студентами Коряжемского филиала ПГУ им. М. В. Ломоносова. Основные положения исследования неоднократно обсуждались на заседаниях кафедры социальной философии в Поморском государственном университете им. Ломоносова, г. Архангельск (2000;2001г.г.), на научно-практической конференции, посвященной философскому наследию B.C. Соловьёва в Кировском филиале Московского гуманитарно-экономического института (2000г.), на III конгресс: L этнографов и антропологов России в Институте этнологии и антропологии РАН (1999г.), на межвузовских конференциях «Ломоносовские чтения» в г. Архангельске (2000;2001г.). Объём и структура диссертации: диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и списка использованной литературысодержит 168 страниц, из которых: 152 страниц текста и список литературы, включающий 246 наименований. Во введении обоснована актуальность исследования, определяются цель, предмет, гипотеза, задачи и методы исследования. Изложены методическая и научно-исследовательская базы, теоретическая и практическая значимость, сформулированы положения, выносимые на защиту.

3.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Обобщая изложенный в настоящем исследовании материал, в качестве кратких выводов мы можем сформулировать следующие положения:

1. Хотя проблема насилия в близком к современному виде была сформулирована только в Х1Хвеке, философская мысль обращалась к ней с античных времён. В трудах античных авторов проблема насилия сопрягалась с проблемой политической сущности человека, соотношения этики и политики. В силу неразделимости для античных мыслителей понятий «благо» и «благо государства», проблема насилия для них существовала в виде определения целей войны, как способа обеспечения блага государства, вне которого не существует ни человека, ни его блага. Христианское учение, воплотив в себе, помимо иных мировоззренческих мотивов, идею нравственности как разграничения добра и зла, сводит проблему насилия к нормам индивидуальной этики. Деполитизация понятия «благо», придание ему сакрального смысла, сопрягает насилие с греховной сущностью человека. Претензия средневековой церкви на монополию политической власти выразилась в её стремлении монопольно определять «добро» и «зло», как в их индивидуальном, так и в политическом воплощении. Уже здесь проблема насилия свелась, по сути к проблеме выбора цели насилия, «злая», «греховная» цель определяла насилие, «благая», «добрая» — божественную силу. Здесь же появляется негативная семантическая нагрузка на самом термине «насилие». Возврат к идее светского государства в эпоху Возрождения и Новое время вновь легитимизирует и идею политического насилия. Восприятие человека как существа прежде природного и только затем — социального формирует отношение к его «праву на всё» как естественному праву. Государство становится в этой системе гарантом права всех и уже обязано ограничивать право каждого, получая, таким образом, «мандат на насилие». Классическая немецкая философия завершает философское учение о государстве, сопрягая его с философским учением о праве. Из признания государства высшей правовой инстанцией прямо вытекает его неподвластность никаким законам, в т. ч. — законам этики. Насилие становится признанной нормой политической жизни, однако сохраняет негативную семантику, и в публичной терминологии это понятие применяется только к осуждаемому применению силы, тогда как к одобряемому применяется нейтральный термин — «сила».

2. В России до ордынского нашествия политическая власть и идея насилия развивается в русле и под воздействием европейской традиции. Развитие феодализма, раздробленность и иммунитеты сословий в России, как и в Европе, сказываются на проблеме политического насилия в виде формирования сословной этики и соответствующих критериев определения цели легитимного насилия. Однако, уже здесь начинает проявляться существенное отличие этического пространства России от аналогичной характеристики европейского общества. Особенности формирования феодальной раздробленности (через «лествичную» систему престолонаследия) и объединения русских земель (под воздействием насущной внешнеполитической задачи) определили важнейшую характеристику российской политической аксиологии — её двойственность. С одной стороны, сословия на Руси никогда не были настолько независимы от государства, как в Европе. С другой стороны, государство централизовалось задолго до того, как сословия исчерпали своё социальное предназначение. В результате политической аксиологии, основанной на примате государственного интереса, оказалась противопоставлена иная, основанная на примате частного.

3. XIX век в развитии проблемы насилия на российской почве является для нас наиболее значимым, ибо в этот период самоидентификация русского народа находится в критическом состоянии. Попытка декабристов совместить идею справедливости с идеей демократического государства, создав, тем самым, единую национальную идею на европейский лад, провалилась. После этого провала, на фоне угасания сословной «справедливости», аксиология, альтернативная государственной, активно маневрирует в поисках новой мировоззренческой базы. Первоначально видимость этой базы создаёт идея «воли», но после 1861 года эта идея теряет актуальность и деградирует к деструктивной идее «борьбы с тиранией». Настоящую мировоззренческую базу альтернативная аксиология обретает в лице классовой теории марксизма. Опираясь на социальную базу маргинального пролетариата, идеология марксизма легко сводит идею классовой борьбы непосредственно к идее гражданской войны, а затем — мировой революции. Национальная самоидентификация заменяется при этом классовой и строится не на антитезе «нация — иные нации», а на иной — «пролетариат — буржуазия», а затем -«социализм — империализм».

4. Проблема насилия в постановке Л. Н. Толстого представляет для нас ценность в том смысле, что именно она наиболее полно воплощает в себе попытку представить человека как существо деполитизированное. Здесь мы вынуждены признать, что Толстой занимает самую последовательную позицию на пути формирования ненасильственной идеи. Действительно, по нашему мнению, никакая иная позиция не в состоянии сколь-нибудь последовательно провести мысль о недопустимости насилия. Если все предшествующие Толстому теории заключались в поиске критерия легитимизации насилия, поиска врага по тому или иному признаку. То Толстой нашёл единственный способ избежать насилия в теории. Именно отрицая политическую сущность человека, Толстой прямым путём приходит к абсолютизации библейской идеи. Единственный враг, которого человек не может простить — это враг политический. Человек не может его простить по той причине, что этот враг априори невиновен, и прощать его не за что. Политический враг — это враг без вины. Отказавшись воспринимать категорию политического, Толстой оставляет человеку исключительно частную сферу бытия. Применительно к этой сфере, библейские этические нормы действуют абсолютно. Толстой, на наш взгляд, совершенно антинаучен и последователен в своей антинаучности. Без всяких обоснований своего аполитичного подхода, используя его априори, как данность, он опирается как на доказательство, на то, что само подлежит доказыванию.

В эту логическую «ловушку» и попадается И. А. Ильин. Его попытка построения теории сопротивления злу силой представляется нам типичным примером попытки противопоставить ненаучному подходу научную теорию. Вместо того, чтобы продемонстрировать несостоятельность самого подхода, Ильин пытается доказать ошибочность логики Толстого. Сложное логическое нагромождение понятий «принуждение», «заставление», «понуждение» и т. п. оказывается бессмысленным. Встав на исходную точку частной сущности человека, Ильин в критической точке своей логики вынужден прибегнуть к признанию религиозной сущности государства. В ответ логической недоказуемости Толстовского тезиса «насилие — есть зло», Ильин формулирует столь же недоказуемую логически конструкцию «государство — есть добро». Логика Ильина при этом столь же качественна, как и логика Толстого, но аксиологические позиции противостоят друг другу в порядке антиномий.

Эту фундаментальную несуразность позиции Ильина первыми оценили философы русского зарубежья. Обвинив Ильина в том, что он «ломится в.

319 320 открытую дверь" и «договорился до благого добра», представители русской эмигрантской философии обратили внимание на то, что какими бы терминами Ильин ни называл насилие, будучи сведённым в рамки частной человеческой этики, оно останется безнравственным. Бессмысленность этического спора о политическом насилии вытекает уже из того, что вся сфера политического лежит.

319 Бердяев H.A. Кошмар злого добра. // Путь, № 4, 1926, с. 106. вне частной этики, является для неё базой. Ведя речь о праве противостоять насильнику, Ильин мыслит политической категорией. Ибо право — есть ни что иное, как этика, возведённая в ранг политической воли. У Толстого же политической воли нет, есть только частная. Поэтому у него и нет права на «противление злу насилием».

Таким образом, своей атакой на уже утратившую популярность позицию J1.H. Толстого, И. А. Ильин оттенил для нас истинный философский смысл толстовской позиции — это позиция крайней качественной антиномичности политического сознания, а именно — сознания аполитичного. Если все предшествующие теории противопоставляли политической позиции (государству) иную политическую же позицию (сословие, воля, свобода, класс), то Толстой противопоставил политической позиции как таковой аполитичную позицию как таковую.

5. Война с необходимостью занимает особое место в нашем исследовании. Крайняя экзистенциальность войны как политического состояния делает её необходимым мировоззренческим элементом любого политического сознания. Во-первых, война, в своём эвентуальном состоянии является тем мировоззренческим критерием, на котором основана сама политическая самоидентификация. Именно возможность определить всех своих «врагов», лежит в основе восприятия всех остальных как «друзей». Во-вторых, война является качественным аксиологическим критерием, определяющим соотношение политических ценностей в обществе. Иерархия политических ценностей определяется готовностью во имя этих ценностей объявить войну всему, что на неё посягает, или, напротив, пожертвовать ради её сохранения какими-то иными интересами. В первом случае (готовность объявить войну) критерий является внешним по отношению к политической общности, механизм его функционирования является объективно-негативным: «если общность не имеет ценности, во имя которой готова потребовать самопожертвования от своих членов, то эта общность существует только в воображении». Во втором случае (готовность жертвовать своими интересами) критерий выглядит как внутренний: «общность существует до тех пор, пока во имя её сохранения её члены готовы объявит врагами кого угодно,.

320 Там же, с. 108. кроме других её членов". Особо важно здесь для нас то, что, само по себе, политическое насилие с этим критерием не справляется. Так группы внутри общности могут вести внутреннюю насильственную политическую борьбу за групповые интересы. Пока это не связано с определением противника как врага, это не разрушает общности. Если противники готовы остановиться и пожертвовать своими интересами, лишь бы не стать врагами — общность существует. Так же точно — общность существует, пока её существование воспринимается её членами как высший, абсолютный интерес. Эта крайняя экзистенциальность войны как критерия приводит к тому, что восприятие общности, во имя которой война возможна и должна, на рациональном уровне весьма затруднено. Поэтому сама подобная общность (народ, нация, класс, государство) воспринимается чаще всего как ценность религиозная, недоказуемая и не нуждающаяся в доказательстве. Отсюда мы имеем возможность сделать два важных вывода:

Первый касается России. Двойная политическая аксиология приводит к тому, что на место высшей и абсолютной претендуют две ценности. Одна — всегда государство, вторая — время от времени меняется, порой в реальности затухает, но всегда эвентуально присутствует. Это значит, что в России любой политический противник путём выбора соответствующей аксиологической системы может быть переведён в категорию «враг».

Второй вывод имеет более широкое, методологическое значение. Он позволяет провести критерий политической сущности любого социального явления через категорию «враг». На наш взгляд, социальная сущность может быть определена как политическая, если она отделима от иных социальных сущностей по линии эвентуальной антиномии «враг — не-враг».

Ещё один аспект практической важности проблемы насилия в общественном сознании и юридической практике, на наш взгляд, наглядно демонстрируется известным «делом полковника Ю. Буданова». Ситуация, в которой оказался полковник Буданов характеризуется явной статусной неопределённостью: как военнослужащий, полковник воюет с врагом, не имеющим статуса врага. Враг не защищён законом, пока он не сдался и не стал военнопленным, преступник же врагом не является и защищён законом, будь он подозреваемым или осуждённым. Таким образом, полковник оказывается в ситуации безысходности: не воевать с врагом — значит изменить присяге, воевать — значит нарушить закон. По нашему убеждению, юридического решения эта проблема не имеет ибо находится на более высоком — политическом уровне.

6. В сегодняшнем российском обществе проблема политического насилия имеет два уровня — внешний и внутренний. На внешнем уровне проблема насилия приобретает цивилизационное звучание. Смысл её в том, чтобы найти критерии определения эвентуального врага. Привычное прежде определение в качестве врага всего «Запада» во главе с США уже не справляется с данной мировоззренческой нагрузкой. Проблемы Афганистана и Чечни показывают, что у России имеются те же противники и те же проблемы, что и у западного мира. Международный наркобизнес, терроризм, экологические проблемы техногенного порядка — все эти и другие факторы не позволяют провести линию друг/враг в меридиональном направлении. В то же время, в мировом распределении экономических ролей Россия расположена гораздо ближе к странам т.н. «третьего мира» — т. е. поставщикам сырья и дешёвой рабочей силы. Технологического же развития этих стран хватает лишь на то, чтобы, более или менее успешно организовывать первичную переработку своего сырья и производить ряд наиболее трудоёмких, но наименее дорогих операций в сфере производящей промышленности. Иными словами, культурно Россия ближе к Европе, а экономически — к Азии. Эта цивилизационная двойственность и выливается, на наш взгляд, в призыв к отказу от «двойных стандартов». Фактически же в политике нет двойных стандартов, стандарт там один, он состоит в поддержке союзников и подавлении врагов. Однако, определение критерия враждебности — задача отнюдь не тривиальная. Не случайно, на наш взгляд, ООН уже несколько десятков лет не может решить задачу.

321 определения насилия. Априорно-негативная окраска этого термина предполагает связь обозначаемого им явления с враждебной силой. ООН же, как всемирная организация ставит задачу формирования универсальных дефиниций, тогда как данная дефиниция универсальной быть не может, ибо отражает состояние, исключающее равенство противника. В этом положении любая формулировка в отношении насилия будет являться ограничением возможностей одних членов ООН в пользу других.

321 Насильственная преступность. М., 1997, с. 7.

Внутренний уровень проблемы насилия в её российском контексте, состоит в формировании мировоззренческой ценности своего национального состояния. Историческая традиция России до настоящего времени не смогла сформировать аксиологическую систему на базе своей национальной принадлежности. Наиболее полно национальная самоидентификация, на наш взгляд, осуществлялась в доордынский период. «Русь» тогда вполне отчётливо противопоставлялась «степи», варягам, «мурманам», «Великой Перми» и христианскому миру. Попытка религиозной самоидентификации как последнего оплота православия «третий Рим» оказалась несостоятельной в силу религиозной неоднородности, сложившейся в ордынский и послеордынский периоды. Свойственная всем феодальным обществам фрагментарная сословная самоидентификация, в силу указанных нами в § 2.4. причин не сменилась в ходе централизации страны национальной самоидентификацией, надолго сохранилась в виде антитезы «народ<->власть». На смену этой антитезе пришла классовая — «пролетариат<->буржуазия», так же не позволяющая сформировать устойчивую национальную самоидентификацию.

Сегодняшняя ситуация, на наш взгляд, несколько усугубляется тем, что, по словам Р. Дарендорфа, «.деятельность одних людей направлена на увеличение.

322 экономических ресурсов, а других — на расширение гражданских прав". Конфликт данных интересов не неизбежен, но для его избежания, по нашему убеждению, необходимо соблюдение одного непременного условия, а именноналичие внутренних ограничителей внутри общественного сознания. Только тогда деятельность государства по поддержке программы «увеличения экономических ресурсов» не будет восприниматься как угнетение и провоцировать политический конфликт в обществе.

Для преодоления антиномичности внутреннего самовосприятия россиянам традиционно требуется состояние крайней экзистенции, когда угроза национальному существованию становится очевидной для подавляющего большинства населения, ибо угроза доходит лично до большинства граждан. Это свойство национального мировоззрения, на наш взгляд, и явилось одной из причин того, что целый ряд войн, в которых Россия напрямую защищала свои национальные интересы, не были «поняты» её народом.

322 Дарендорф Р. Указ. соч. с. 237.

На наш взгляд, внятным и последовательным образом проблема политического насилия в сегодняшней России определена нынешним политическим руководством страны в виде проблем формирования национальной идеи, и выработки идеи социального партнёрства, к нашему сожалению пока не понятых и не поддержанных нынешней интеллигенцией. Суть поиска национальной идеи, на наш взгляд, как раз и состоит, в преодолении двойственности политической аксиологии. Практическая же сторона этого поиска, должна, на наш взгляд, заключаться в определении того, пусть умозрительного, критерия, в соответствии с которым в эвентуальном состоянии крайней экзистенции все россияне могут быть определены как «не-враги», все же иные в этом состоянии могут быть определены, как «враги». Другая ипостась национальной идеи, на наш взгляд, тесно связана с понятием национальной безопасности, по выражению Виньяса «.противостояние угрозам должно носить в т. ч. социальный характер, то есть — укреплять ценности и интересы, составляющие национальный образ жизни"323.

Дальнейшая научная разработка темы «Политическое насилие» возможна по следующим направлениям:

• Генезис и структура политического интереса как субстанции политического насилия.

• Определение понятийных различий между категориями «гражданская война», «восстание», «голодный бунт». В частности, перспективным представляется исследование именно бунта как формы насильственного политического действия, его социально-философского смысла и социально-исторической значимости.

• Анализ гандийской идеи «ненасилия» в свете неизбежности конфликта политических интересов и национально-политической самоидентификации.

• Эстетизация политического насилия.

323 Цит. по: Прохоренко И. Л. Национальная безопасность и баланс сил. Указ изд., с. 70.