Антология эстонской литературы

К жизни балтийских лимитрофов в эмиграции существует несколько особый и вполне понятный интерес: как-никак, ведь эти страны еще недавно были русскими областями и русские следы не могли не остаться в быте и культуре молодых государств. Внимание к ним — есть внимание к известным формам русского современного быта или к жизни, из русского бытия непосредственно вышедшей, с ним все же тесно связанной. Естественно и некое любопытство к литературам этих новых наций.

Складывается это любопытство из трех элементов, из трех смежных и переплетающихся вопросов: во-первых, что представляет собой, что может представлять словесность, развившаяся на наших глазах за чрезвычайно короткий срок; во-вторых, каково влияние на нее русской литературы; и, наконец, что осталось русского в жизни, описанной лимитрофными писателями. Вопросы довольно существенные, так что можно удивляться, как до сих пор не вышло русских переводов произведений этих писателей. Но факт остается фактом, и вот, едва ли не первые материалы для знакомства с одной из балтийских литератур, эстонской, приходится нам черпать из антологии, появившейся на французском языке^[1].

Выпущена она по инициативе эстонского пэн-клуба; из трех переводчиков, работавших над ней, один наш соотечественник Борис Вильде. Знакомясь с эстонской литературой впервые, мы едва ли имеем право критиковать выбор, сделанный пэн-клубом. Все же он нам кажется не очень удачным — в противном случае, пришлось бы заключить, что эстонская словесность еще очень незрела. Нельзя не пожалеть также, что антология ограничилась художественной прозой, оставив в стороне поэзию и эссеизм. Мало того, даже беллетристика представлена лишь новеллистами, что, впрочем, понятно, ибо включить в книгу отрывки из романов значило бы поневоле разрушить художественную цельность избранных произведений.

Вступительная статья Ореса знакомит нас с именами и основными направлениями, появившимися за сорок лет существования эстонской литературы, из коих лишь за последние двадцать лет она получила официальное признание. Главных потоков два: реалистический, вышедший из крестьянской литературы, не без влияния Золя и Толстого, и символический, на котором отразились русские веяния начала века. Повторим, однако, что по включенным в антологию повестям оба эти течения представляются несозревшими, порою граничащими с примитивом.

Самая форма новеллы, требующая особой четкости и законченности, не разработана. Символистические нотки, звучащие у Тугласа, Валлака, Кивикаса, особенно неубедительны. Повесть Валлака о злом крестьянине, сердце которого смягчил ребенок, даже кажется лубком. Несколько отдельно стоит повесть Эдуарда Вильде «Прощание Казановы», очень сырая, бескостная, но в которой сквозит личное лирическое переживание.

Реалистические повести сделаны лучше и порою даже достигают известной силы и убедительности. Такова, в частности, повесть Якобсона «Волки», описывающая переживания старого богатого фермера, чувствующего, что все члены семьи жаждут его смерти из-за дележа наследства. Есть в этом рассказе что-то от французской традиции, идущей от Бальзака через Бурже к мориаковскому «Змеиному гнезду».

Многие рассказы («Хозяин и работник» Метсанурка, «Маргаритки» Семпера и другие) посвящены эпохе гражданской войны и носят на себе следы несомненного влияния советской литературы героического периода: те же темы, тот же грубоватый и сырой пафос. Симпатии авторов, однако, никак не на стороне большевиков. Эти рассказы более ценны как документы об общности судеб и интересов русского эстонского населения, чем как литературные произведения. Но одно это обратит на них внимание русского читателя.

• [1] Antologie des conteurs ethsonians. Paris: Ed. de Sagittaire, 1937.