УПК РФ в контексте уголовно-процессуальной политики

С принятием и введением в действие УПК РФ реформирование уголовно-процессуального законодательства, осуществляемое уже свыше 30 лет, не только не завершилось, но, напротив, получило дополнительные импульсы. В декабре 2013 г. исполнилось 12 лет со дня принятия Кодекса, однако вряд ли его создатели в связи с этой датой вправе рассчитывать на поздравления, настоль велика его критика за погрешности, лакуны, эклектичность, внутреннюю противоречивость норм и поразительную нестабильность. Количество внесенных в него изменений и дополнений уже измеряется тысячами, и никто пока не попытался осмыслить цель всех этих корректировок. Ситуация становится трудноуправляемой. Дело дошло до того, что в 2013 г. глава комитета Государственной Думы по конституционному законодательству и государственному строительству В. Н. Плигин предложил вносить изменения в УК и УПК не чаще одного раза в год^[1].

Конечно, УПК РФ выполняет свое назначение — регулирует порядок уголовного судопроизводства на территории РФ. Он, безусловно, содержит немало прогрессивных институтов и норм. Однако Кодекс создавался в столь сложный, можно сказать, переходный период развития государства, что не чем иным, как УПК переходного периода, он быть и не может. (Кстати, переход от чего — понятно, а вот к чему, ясности нет.) В годы создания проектов УПК РФ основные направления уголовно-процессуальной политики казались ясны. Это: либерализация уголовнопроцессуального права; привнесение в законодательство институтов и норм, свойственных западной демократии, но неведомых уголовному судопроизводству эпохи СССР; защита прав личности и организаций, потерпевших от преступлений, и одновременная защита личности от незаконного и необоснованного обвинения и ограничения ее прав и свобод; расширение и упорядочение полномочий следователя, дознавателя, прокурора; сокращение сроков уголовного судопроизводства, его удешевление для бюджета и др. Конечно, и в сегодняшнем правотворчестве по определению должна существовать и реализовываться уголовно-процессуальная политика. По какова она? Единственная отчетливо выраженная в уголовном и уголовно-процессуальном законодательстве последних лет тенденция — ее вопиющее неравенство (несправедливость) в пользу «беловоротничкового» криминала. (Имеется в виду создание необоснованных привилегий для собственников при принятии решений о привлечении их к уголовной ответственности и применении мер уголовно-процессуального принуждения.) Наиболее доказательно, на наш взгляд, эта тенденция современной уголовно-процессуальной политики представлена в работах А. С. Александрова^[2].

В 1998 г. накануне принятия УПК РФ В. Т. Томин задавался этим же вопросом, который формулировался уже в названии статьи «Современная российская уголовнопроцессуальная доктрина: есть ли она и, если есть, чему служит?»^[3]. Отвечая на него, Валентин Тимофеевич отмечал, что в России того периода времени насаждается доктрина заботы о правах и свободах человека, которая служит интересам злочинца, законоослушника в ущерб законопослушному гражданину, в частности, пострадавшему от преступления^[4]. Составить представление об уголовно-процессуальной политике дня сегодняшнего в условиях хаотичных, противоречивых и непоследовательных преобразований в законодательстве более сложно. Существуют в УПК РФ и методологически неверные, на наш взгляд, позиции и формулировки, например определение в его ст. 74 понятия доказательств, поглотившее в себе источники доказательственной информации. Сюда же могут быть отнесены «лишние» в нормативном акте идеологемы^[5] (презумпция невиновности, свидетельский иммунитет и др.). В связи с перманентной корректировкой норм настораживают различные правовые конфигурации, так или иначе умаляющие исполнение прокуратурой (прокурорами) своего основного предназначения в досудебном производстве — уголовного преследования, а также надзорных функций. Основания прекращения уголовных дел и уголовного преследования «рассыпаны» по всему Кодексу. Чрезмерно широк круг лиц, обладающих значительными процессуальными иммунитетами даже при решении вопроса о возможности (а скорее невозможности) привлечения их к уголовной ответственности за преступления, никак не связанные с их статусом. Не одну страницу занял бы перечень норм, требующих хирургического или терапевтического вмешательства законодателя (например, ?. 1 ч. 2 ст. 75, признавший недопустимыми доказательствами показания подозреваемого, обвиняемого, данные в ходе досудебного производства в отсутствие защитника, включая случаи отказа от защитника, и не подтвержденные этими лицами в суде; ч. 4 ст. 173 УПК РФ, запрещающая проводить повторный допрос обвиняемого по тому же обвинению в случае его отказа от дачи показаний на первом допросе, и др.). Встречаются в тексте Кодекса и ничем не оправданные «технические» погрешности. Так, в п. 1 ст. 5 УПК РФ «Основные понятия, используемые в настоящем Кодексе» определяется термин «алиби», в п. 3 понятие «близкие лица», в ?. 401 словосочетание «следователь-криминалист», хотя в «настоящем Кодексе» эти дефиниции не употреблены ни разу. В п. 47 ст. 5 УПК РФ следователь называется стороной обвинения, но в заглавии гл. 6 УПК РФ он именуется участником со стороны обвинения. Понятия далеко не тождественные. Однако более болезненно включение в нормативный акт «скороспелых» новелл. Быстрота разработки и принятия законов при отсутствии надежных ориентиров таит в себе опасность их несовершенства. Поспешность в этом случае сопровождается недостаточно качественной экспертизой проектов нормативных актов и, следовательно, неустраненными в них неточностями и ошибками. Таковым, например, в недалеком прошлом было возрождение в России в 1993 г. суда присяжных, осуществленное в рамках так называемой судебно-правовой реформы. Неожиданно быстрое включение в УПК РСФСР раздела 10 «Производство в суде присяжных» без солидной доктринальной проработки и широкого обсуждения в юридической периодике этого непростого для традиционного судопроизводства тех лет института повлекло за собой рождение крайне неудовлетворительной совокупности судоустройственных и судопроизводственных норм. Они грешили и рассогласованностью ряда правовых установлений с общими принципиальными положениями уголовного процесса, и даже несовершенством отдельных формулировок с позиций российской юридической фразеологии. Порой складывалось впечатление, будто то или иное правило заимствовано из законодательства другого государства и напоминает подстрочный перевод иноязычного текста, который хочется элементарно отредактировать. Потребовались немалые усилия, чтобы привести в оптимальное состояние институт альтернативного судопроизводства в УПК РСФСР, а затем и в УПК РФ. В действующем Кодексе многократно корректировались нормы, регламентирующие применение мер пресечения, взаимоотношения следователей, дознавателей и прокуроров, особый порядок судебного разбирательства («сделка о сотрудничестве»; она же «сделка с правосудием», «сделка о наказании», «договорное признание вины»), особенности производства по уголовным делам в отношении отдельных категорий лиц. Однако в завершении их реформирования точку ставить рано.

Симптоматичен еще один настораживающий факт: даже в учебной и справочной литературе по уголовному процессу одни и те же нормы зачастую толкуются по-разному. Первооснову для неоднозначных позиций ученых-процессуалистов в значительной степени предоставляет сам УПК РФ.

• [1] В Госдуме предлагают ввести мораторий на частые изменения и дополнения в УК и УПК. URL: ria.ru/politics/20 131 118/977807704.html
• [2] См. лекцию 5 «Новое — буржуазное — уголовное и уголовно-процессуальное право России» .
• [3] Цит. по: Томин В. Т. Избранные труды. С. 530−540.
• [4] Там же. С. 533.
• [5] Идеологемы (идеи-нормы) в уголовно-процессуальном праве в нашем понимании — формулировки нормативных актов, не имеющие статуса принципов и не регулирующие никаких правоотношений.