Судебное толкование и судебное нормотворчество: проблема соотношения

Исследование нормотворческой деятельности суда невозможно без обращения к вопросам толкования норм права, так как именно к толкованию сводят такую деятельность противники признания судебного нормотворчества.

Под толкованием норм права в самом общем плане обычно понимается деятельность по установлению содержания правовых норм¹, часто обозначаемая как интерпретация. При этом данная деятельность направлена, с одной стороны, на уяснение смысла нормы самим интерпретатором, а с другой — на разъяснение этого смысла третьим лицам. В контексте исследуемой проблемы наибольшую актуальность представляют вопросы, связанные именно с разъяснением права органами судебной власти.

Функцию разъяснения действующего законодательства осуществляют все суды в процессе осуществления правосудия, обосновывая в мотивировочной части решений, приговоров, судебных актов апелляционной, кассационной и надзорной инстанций применение тех или иных нормативных положений для целей разрешения дела. Судебное толкование является разновидностью официального толкования права, которому присущи такие признаки, как властный характер и обязательность. «Властный характер актов официального толкования, — пишет Н. Н. Вопленко, — сообщает им государственную обязательность, что, в частности, выражается в их обеспеченности разнообразными средствами и способами юридической защиты, в том числе и мерами государственного принуждения»^[1][2]. При этом в зависимости от сферы действия судебное толкование подразделяют на казуальное и нормативное. Казуальное толкование осуществляется судом в рамках рассмотрения определенного дела в виде изложения мотивов принятого решения и направлено обычно на разъяснение лицам, участвующим в деле, смысла правовых норм, примененных судом в отношении имевших место фактических обстоятельств. В процессе казуального толкования нормы суд при необходимости осуществляет и ее конкретизацию. Так, например, применение норм, содержащих оценочные понятия, к спорным правоотношениям возможно лишь при условии их конкретизации судом. В отсутствие конкретизации единообразное понимание даже участниками процесса таких фраз, содержащихся в правовых нормах, как «достаточные основания полагать», «в исключительных случаях» и др., представляется достаточно затруднительным.

Ситуация еще более усложняется при отсутствии законодательной нормы, непосредственно регулирующей спорное правоотношение. В таких случаях возникает вопрос: какую норму должен истолковывать суд?

Действующее гражданское законодательство (ст. 6 ГК РФ) в случае неурегулированности отношений предусматривает возможность применения аналогии закона — законодательства, регулирующего сходные отношения, либо аналогии права, основанной на общих началах и смысле гражданского законодательства и требованиях добросовестности, разумности и справедливости. Российское процессуальное законодательство также допускает возможность использования аналогии (ст. 1 ГПК РФ, ст. 2 КАС РФ, ст. 3 АПК РФ). Применение уголовного закона по аналогии в Российской Федерации согласно ст. 3 УК РФ не допускается.

Таким образом, при применении аналогии закона суд распространяет действие нормы на иной круг отношений, нежели предусмотрен данной нормой, т. е., по сути, формирует новое правовое положение, на основании которого выносит решение. При обращении к аналогии права пределы усмотрения суда еще шире и зависят от понимания им общих начал и смысла законодательства и основополагающих категорий естественного права, которые подвергаются разъяснению в преломлении к фактическим обстоятельствам. Обязательность такого толкования ограничена рамками конкретного дела. Иные суды при рассмотрении аналогичных дел юридически не связаны более ранним толкованием. Однако на практике нижестоящие суды обычно стараются придерживаться разъяснений, данных ранее вышестоящими судами, хотя какиелибо законодательные требования по данному поводу отсутствуют. Такие разъяснения применяются нижестоящими судами не в силу их обязательности, а в силу авторитетности мнения вышестоящего суда, обладающего правом отмены судебных актов нижестоящих судов. При этом указанные разъяснения не могут обладать свойствами нормативности в силу отсутствия общего характера вырабатываемых правоположений. Данный момент подтверждается, в частности, тем, что в разных регионах может сформироваться различная судебная практика относительно разрешения одной и той же спорной ситуации^[3].

Вместе с тем в ряде случаев казуальное толкование, предпринятое судами, выступает в качестве нормообразующего. Прежде всего это относится к разъяснениям норм права, содержащимся в судебных актах, принятых высшими судебными органами при разрешении конкретных дел.

Во-первых, отказ нижестоящего суда следовать разъяснениям, данным высшими судами, признается нарушением единства судебной практики¹, что недопустимо с точки зрения действующего законодательства, согласно которому судебные постановления, нарушающие единообразие в применении и (или) толковании судами норм права, подлежат отмене или изменению (ст. 308.8 АПК РФ, ст. 391.9 ГПК РФ, ст. 341 КАС РФ). При этом неприменение нижестоящими судами разъяснений, данных судами апелляционной и кассационной инстанций, не относящимися к высшим, действующее законодательство не относит к нарушению единства судебной практики. Данный вывод подтверждается, в частности, п. 61.9 Регламента арбитражных судов, утвержденного постановлением Пленума ВАС РФ от 5 июня 1996 № 7^[4][5], согласно которому арбитражным судам следует иметь в виду, что только со дня размещения постановления Президиума ВАС РФ в полном объеме на сайте ВАС РФ практика применения законодательства, на положениях которого основано данное постановление, для них считается определенной. Аналогичный подход используется для целей определения момента, с которого считается определенной практика применения законодательства по вопросам, разъяснения по которым содержатся в постановлениях Пленума и информационных письмах Президиума ВАС РФ.

Указанные положения Регламента подтверждают особую роль разъяснений высших судебных органов в формировании единообразия судебной практики.

Во-вторых, Законом РФ от 23 декабря 2010 г. № 379-ФЗ в ст. 170 АПК РФ было внесено дополнение, согласно которому суды при вынесении решений вправе ссылаться в мотивировочной части не только на законы и иные нормативные акты, но и на постановления Президиума ВАС РФ. Сегодня положения данной статьи допускают ссылки как на постановления Президиума ВАС РФ, так и на постановления Президиума ВС РФ. Право суда ссылаться в мотивировочной части решения на постановления Президиума ВС РФ закреплено и в ст. 180 КАС РФ.

Таким образом, указанные изменения действующего законодательства официально подтвердили нормативный характер правовых позиций, формируемых высшими судами в процессе рассмотрения конкретных дел. Иными словами, в данной ситуации мы фактически сталкиваемся с трансформацией казуального толкования в нормативное.

Данный факт находит непосредственное подтверждение в судебных актах, когда суды рассматривают разъяснения высших судебных органов, изложенные в постановлениях по конкретным делам, в качестве нормативного толкования. «Выводы апелляционного суда, — гласит постановление ФАС Северо-Западного округа от 2 августа 2010 г. по делу № А56−62 505/2009¹, — согласуются с нормативным толкованием отдельных положений закона, изложенным в постановлении Президиума Высшего Арбитражного Суда Российской Федерации от 25.05.2010 № 16 678/09». «При таких обстоятельствах, — говорится в другом постановлении ФАС Северо-Западного округа от 27 августа 2012 г. по делу № А66−1568/2010^[6][6], — в постановлении Президиума ВАС РФ от 20.09.2011 № 7905/09 приведено следующее нормативное толкование положений статьи 17 Закона № 135-ФЗ».

Похожую трансформацию мы наблюдаем и при формулировании правовых позиций, включаемых в обзоры судебной практики, утверждаемые президиумами высших судебных органов, обязательность которых не вызывает сомнения. Так, например, Верховный Суд РФ в своем постановлении от 18 ноября 2015 № 71-АД15−4^[6] указывает: «Утверждение подателя жалобы о том, что совершенное им деяние подлежало квалификации по части 3 статьи 12.8 Кодекса Российской Федерации об административных правонарушениях, являлось предметом рассмотрения судов и обоснованно отклонено со ссылкой на правовую позицию, изложенную в обзоре судебной практики Верховного Суда Российской Федерации за третий квартал 2013 года, утвержденном Президиумом Верховного Суда Российской Федерации 05.02.2014». По другому делу^[9] Верховным Судом РФ было частично отменено апелляционное определение судебной коллегии по гражданским делам Краснодарского краевого суда в связи с тем, что судом апелляционной инстанции при принятии решения не была учтена правовая позиция, содержавшаяся в обзоре законодательства и судебной практики Верховного Суда Российской Федерации за второй квартал 2005 г., утвержденном постановлением Президиума Верховного Суда Российской Федерации от 10 августа 2005 г.

В общей теории права наряду с казуальным выделяют официальное нормативное толкование, под которым понимают «официальное разъяснение, обязательное для всех лиц и органов, которые прямо подпадают под юрисдикцию органа, производящего толкование, и распространяющееся на весь круг случаев, предусмотренных толкуемой нормой»^[10]; «разъяснение смысла правовых норм, осуществляемое властным субъектом, распространяемое на широкий круг общественных отношений и характеризующееся неоднократностью применения»¹. Аналогичные подходы предпринимаются и в международном праве. Так, по мнению И. И. Лукашука, «нормативное толкование касается общего содержания нормы и относится ко всем случаям ее применения»^[11][12]. Согласно определению, данному С. С. Алексеевым, «нормативное официальное толкование — официальное разъяснение, которое, как и норма права, обладает общим действием, т. е. распространяется на неопределенный круг лиц и на неограниченное количество случаев („неисчерпаемость“ разъяснения). Такое разъяснение неотделимо от самой нормы, не может применяться независимо от нее и разделяет ее судьбу, т. е. в случае отмены нормы прекращает действие и ее разъяснение (хотя специальным актом действие разъяснения может быть распространено на новые нормативные положения)»^[13].

К нормативному официальному толкованию принято относить и нормативные разъяснения высших судебных органов, обладающие обязательной силой как для нижестоящих судов, так и для любых иных участников отношений, подпадающих под их действие. При этом весьма распространенным является мнение, в соответствии с которым нормативные разъяснения, даваемые Верховным Судом РФ, лишь уточняют и конкретизируют нормы толкуемого правового акта, но не содержат новых норм. «Нормативное толкование, — пишет А. С. Пиголкин, — это такая конкретизация, которая связана с разъяснением уже имеющейся нормы и состоит в объяснении и уточнении ее смысла, детализации ее содержания строго в рамках самого предписания»^[14]. Результатом такой деятельности являются не нормы, а правоположения — категория, предложенная советскими учеными и широко применяющаяся до настоящего времени в теории права, но так и не получившая закрепления на законодательном уровне. «Правоположение, — писали в 1975 г. С. Н. Братусь и А. Б. Венгеров, — это новое юридическое понятие, охватывающее такие юридические образования, как руководящие разъяснения и прецеденты толкования, понятие, приближающееся к правовым нормам, но не совпадающее полностью с ними»^[15].

Принимая во внимание данные специфические особенности правоположений, вырабатываемых высшими судебными инстанциями, А. Ф. Черданцевым было предложено иное их наименование — интерпретационные нормы или нормы о нормах. По мнению ученого, «это нормы-разъяснения. Они не должны содержать в себе ничего нового, что не входило бы в содержание самих интерпретируемых норм. С их помощью не должны вноситься изменения в закон или отменяться законы. Интерпретационные нормы — это положения intra legem (внутри закона), но не extra legem (вне закона)»¹. Вместе с тем автор указывал на практическую сложность разграничения процессов интерпретации и правотворчества. Так, в одной из своих работ он обращал внимание на то, что при выведении одних норм из других важно, чтобы выводимая норма была более конкретной, целиком поглощалась более общей нормой, из которой она выводится, и логически следовала из этой нормы, в противном случае интерпретация превращается в правотворчество^[16][17].

Основное отличие правоположений (интерпретационных норм) от норм права обычно связывают со следующими аспектами:

• • правоположения вырабатываются в процессе правоприменительной, а не законотворческой деятельности; они являются результатом толкования нормы и не должны привносить ничего нового в толкуемую норму;
• • правоположения привязаны к определенным нормам, находятся в своеобразной подчиненности и, следовательно, обладают поднормативным характером.

Однако указанные признаки при ближайшем рассмотрении оказываются весьма условными и не позволяют на практике установить четкое разграничение между этими двумя категориями.

Во-первых, сфера подзаконного нормотворчества исполнительных органов государственной власти также находится за пределами законотворческой деятельности. При этом потребность в необходимости урегулирования того или иного вопроса может возникнуть непосредственно в процессе правоприменения. Особенно наглядно это проявляется при принятии правовых актов, содержащих в себе одновременно элементы как нормативного, так и правоприменительного актов. Характерным примером такого рода правовых актов являются, например, указы Президента РФ и постановления Правительства РФ, вносящие изменения как в положения о той или иной комиссии, так и в их персональный состав^[18]. Не особенно принципиальны различия и в механизме разработки постановления пленума высшего судебного органа и подзаконного нормативного правового акта.

Во-вторых, правоположения, вырабатываемые в процессе правоприменительной деятельности, со всей очевидностью должны обладать меньшей юридической силой по сравнению с нормой права, однако на практике недопустимо действие подзаконного правового акта, противоречащего разъяснениям высшего судебного органа. Более того, правоположения судебной практики могут оказывать кардинальное влияние на действительность норм права, закрепленных в подзаконных нормативных актах. Так, например, Пленум ВАС РФ в п. 14 постановления от 22 октября 1997 г. № 18 «О некоторых вопросах, связанных с применением Положений Гражданского кодекса Российской Федерации о договоре поставки»¹ установил, что порядок приемки товаров по количеству и качеству, установленный инструкцией о порядке приемки продукции производственно-технического назначения и товаров народного потребления по количеству, утвержденной постановлением Госарбитража СССР от 15 июня 1965 № П-6, и инструкцией о порядке приемки продукции производственно-технического назначения и товаров народного потребления по качеству, утвержденной постановлением Госарбитража СССР от 25 апреля 1966 № П-7, может применяться покупателем (получателем) только в случаях, когда это предусмотрено договором поставки. В данном случае Пленум ВАС РФ своим постановлением фактически прекратил действие инструкций, относившихся не к правоприменительным, а к нормативным актам.

Следует также отметить, что значимость правоположения, закрепленного, например, в постановлении пленума высшего судебного органа, для целей регулирования ничуть не меньше, чем правило, содержащееся в подзаконном правовом акте. Сегодня это подтверждается и действующим законодательством, установившим право суда руководствоваться при вынесении своих решений правоположениями, вырабатываемыми высшими судебными органами. Данные изменения свели на нет один из главных доводов противников судебного нормотворчества, заявлявших, что «правоположения, не будучи юридическими нормами, не могут составлять основу правоприменительных решений»^[19][20].

В-третьих, достаточно распространенной в теории права является точка зрения, согласно которой нормы права могут содержаться только в нормативных правовых актах, являющихся результатом нормотворческой деятельности, осуществляемой в установленном законом порядке. Данный подход нашел отражение и в отдельных правовых актах, содержащих определение понятия нормативного акта. Так, в упоминавшемся постановлении Государственной Думы от 11 ноября 1996 г. № 781-П ГД под нормативным правовым актом понимается письменный официальный документ, принятый (изданный) в определенной форме правотворческим органом в пределах его компетенции и направленный на установление, изменение или отмену правовых норм.

Верховный Суд РФ в п. 9 постановления пленума от 29 ноября 2007 г. № 48 «О практике рассмотрения судами дел об оспаривании нормативных правовых актов полностью или в части»^[21] также выделил существенные признаки, характеризующие нормативный правовой акт, к коим отнес: издание его в установленном порядке управомоченным органом государственной власти, органом местного самоуправления или должностным лицом, наличие в нем правовых норм (правил поведения), обязательных для неопределенного круга лиц, рассчитанных на неоднократное применение, направленных на урегулирование общественных отношений либо на изменение или прекращение существующих правоотношений.

С учетом этих признаков суду при рассмотрении дела по существу надлежало, как указано в п. 17 названного постановления, выяснять порядок принятия нормативного правового акта, в частности, полномочия органа (должностного лица) на издание нормативных правовых актов и их пределы; предусмотренные правила введения нормативных правовых актов в действие, в том числе правила их опубликования, а также форму (вид), в которой орган (должностное лицо) вправе принимать нормативные правовые акты, что обусловливало возможность закрепления правовых норм лишь в актах, определенных действующим законодательством. Такой подход по существу направлен на ограничение круга источников права формальными признаками.

Тем не менее развитие судебной практики в последние годы внесло существенные коррективы в данную концепцию. Так, 30 июля 2013 г. ВАС РФ принял постановление пленума № 58 «О некоторых вопросах, возникающих в судебной практике при рассмотрении арбитражными судами дел об оспаривании нормативных правовых актов»¹, в котором указал на то, что, если оспариваемый акт содержит положения нормативного характера, нарушения требований к форме нормативного правового акта, порядку его принятия и (или) введения в действие не являются основанием для прекращения производства по делу, поскольку такой акт может применяться заинтересованными лицами, в результате чего могут быть нарушены права или законные интересы заявителя, а также иных лиц (п. 6.2).

Из этого положения следует, что отнесение правового акта, изданного органом государственной власти, к категории нормативныхзависит не от внешней формы акта, а от его содержания, что нашло отражение и в судебной практике. Так, ВАС РФ в деле о признании недействующим письма Министерства финансов РФ от 4 апреля 2012 г. № 03−03−10/34 как нормативно-правового акта^[6][23], удовлетворил требования заявителя, несмотря на то что согласно п. 2 Правил подготовки нормативных правовых актов федеральных органов исполнительной власти и их государственной регистрации, утвержденных постановлением Правительства РФ от 13 августа 1997 г. № 1009, издание нормативных правовых актов в виде писем и телеграмм не допускается. Отказывая в удовлетворении ходатайства Министерства финансов РФ о прекращении производства по делу в связи с тем, что оспариваемое письмо не является нормативным правовым актом, а лишь содержит разъяснения по вопросу применения законодательства, суд указал, что разрешение вопроса о подведомственности арбитражному суду дела по заявлению о признании недействующим нормативного правового акта зависит от конкретного содержания этого акта, характера правоотношений, по поводу которых возник спор, в том числе от того, затрагивает ли оспариваемый нормативный правовой акт права и законные интересы неопределенного круга лиц в сфере предпринимательской и иной экономической деятельности. При этом суд указал на то, что толкование, допущенное Министерством финансов в оспариваемом письме, в соответствии с которым устанавливается запрет на применение налоговой ставки 0 процентов по налогу на прибыль, приводит к формированию новых правил налогообложения в отношении дивидендов и изменяет порядок исчисления налога в отношении распределения прибыли.

Официальное признание возможности установления нормативных положений в актах, отличных по форме от относимых действующим законодательством к категории нормативных актов, подтверждено в постановлении Конституционного Суда РФ от 31 марта 2015 г. № 6-П «По делу о проверке конституционности пункта 1 части 4 статьи 2 Федерального конституционного закона „О Верховном Суде Российской Федерации“ и абзаца третьего подпункта 1 пункта 1 статьи 342 Налогового кодекса Российской Федерации в связи с жалобой открытого акционерного общества „Газпром нефть“». Данным постановлением письма Федеральной налоговой службы признаны обладающими нормативными свойствами, а содержащиеся в них разъяснения способными устанавливать (изменять, отменять) правила, обязательные для неопределенного круга лиц, рассчитанные на неоднократное применение и тем самым оказывающие общерегулирующее воздействие на налоговые отношения (п. 4.3). Во исполнение указанного постановления КС РФ был принят Федеральный закон от 15 февраля 2016 г. № 18-ФЗ «О внесении изменений в Арбитражный процессуальный кодекс Российской Федерации и Кодекс административного судопроизводства Российской Федерации в части установления порядка судебного рассмотрения дел об оспаривании отдельных актов»^[24], которым введены новые статьи в АПК РФ (ст. 195.1) и КАС РФ (ст. 217.1), содержащие правила рассмотрения дел об оспаривании актов, содержащих разъяснения законодательства и обладающих нормативными свойствами. Принятый закон официально подтвердил существование категории актов, положения которых обладают нормативными свойствами, но которые по своей форме отличаются от нормативных актов в их традиционном понимании.

Приведенные примеры позволяют сделать вывод о том, что положения, принятые органами государственной власти, устанавливающие.

(а также изменяющие или отменяющие) правила общеобязательного характера и рассчитанные на многократное применение, обладают всеми свойствами нормы права вне зависимости от формы акта, в котором это положение закреплено. Иными словами, основную роль в вопросе отнесения того или иного правила поведения к категории нормы права имеет содержание правила и юридические последствия его принятия, а не внешняя форма выражения. В этом контексте необходимо рассматривать и нормативные положения, создаваемые судебными органами.

В-четвертых, одним из важнейших аспектов проблемы, связанной с разграничением правоположений и норм права, является отсутствие в юридической науке единой позиции по вопросу пределов официального нормативного толкования. Акты официального нормативного характера, так же как и толкуемые ими нормы, обладают согласно распространенному в теории права мнению обязательной силой, обеспечиваемой государством, что, несомненно, сближает их с нормативными правовыми актами. Вместе с тем согласно данной точке зрения нормативные разъяснения не содержат и не должны содержать самостоятельных правовых норм. Они лишь уточняют, объясняют и конкретизируют положения толкуемого акта: кого касается действие нормативных предписаний, каковы права и обязанности субъектов права, что конкретно предписывает правовая норма, при каких условиях она должна осуществляться¹. «Главное отличие толкования от правотворчества, — отмечает О. В. Попов в своем диссертационном исследовании, — состоит в характере новшеств, вносимых в результате той или иной деятельности в систему права. Если официальное толкование несет новую информацию о правовой норме, расширяет пределы нашего знания о ней, то правотворчество имеет своим итогом новые регулятивные элементы, которых до этого в системе права не было. В ходе правотворчества происходит правопреобразование, заключающееся в изменении содержательной стороны права. Толкование не преобразует право, не меняет его содержание, а лишь раскрывает смысл существующих правовых норм, обеспечивая их реализацию в соответствии с тем, что имел в виду законодатель при их создании»^[25][26].

Вместе с тем приведенные суждения, которые, казалось бы, позволяют установить водораздел между нормами права и правоположениями, оказываются таковыми лишь на первый взгляд. В действительности, если фактор новизны взять за основу такого деления, то как тогда быть с так называемыми «дублирующими» нормами? В этом случае мы должны были бы заявить, что положения, закрепленные в п. 1 ст. 2 Федерального конституционного закона от 5 февраля 2014 г. № З-ФКЗ «О Верховном Суде Российской Федерации», не являются нормой права, так как, дублируя ст. 126 Конституции РФ, не вносят ничего нового.

Особенно широко распространено дублирование норм федерального законодательства в законах субъектов Российской Федерации. В таких случаях одно и то же положение является как нормой федерального, так и регионального закона. В этой связи критерий новизны, который предлагается считать одним из основных признаков нормы права, теряет смысл, так как нормы права в реальной действительности могут и не содержать этого «обязательного» признака нормативности.

С другой стороны, постановления пленумов высших судебных органов достаточно часто содержат новые регулятивные элементы. Так, например, в соответствии с п. 5 ст. 178 Федерального закона от 27 ноября 2010 г. № 311-ФЗ «О таможенном регулировании в Российской Федерации»¹ таможенный орган, проводивший таможенную проверку и выявивший неуплату или неполную уплату таможенных пошлин или налогов, составляет акт проверки и выносит решение в сфере таможенного дела, копии которых направляются в таможенный орган, в регионе деятельности которого был произведен выпуск товара, для выставления требования об уплате таможенных платежей. Однако п. 8 постановления Пленума ВАС РФ от 8 ноября 2013 г. № 79^[27][28] предусматривается возможность выставления требования плательщику не только тем таможенным органом, который выпустил товар, но и вышестоящим таможенным органом, проводившим ведомственный контроль. Можем ли мы здесь утверждать об отсутствии нового регулятивного элемента? Буквальное толкование текста закона не позволяет прийти к выводам, указанным в постановлении пленума, которое, по сути, дополнило законодательные положения.

Перечисленные выше доводы показывают, насколько сложным и в то же время актуальным является вопрос разграничения толкования и нормотворчества в деятельности судебных органов. Так, где же та граница, за которой толкование перерастает в нормотворчество? Какие из правоположений, выработанных судом, обладают нормативностью, а каким данное качество не присуще?

Прежде всего следует сказать, что правоположения неоднородны. «По своей ближайшей цели, — как указывает В. В. Лазарев, — они делятся на:

• 1) праворазъяснительные положения, которые или содержат развернутую интерпретацию нормы на основе использования всей совокупности приемов толкования, или более полно «высвечивают» один из аспектов государственной воли, выраженной в норме;
• 2) правоконкретизирующие положения, чья цель, не выходя за рамки закона, развить, детализировать, углубить содержание правовых предписаний;
• 3) правоположения по преодолению пробелов в праве"^[29].

Данная классификация, предложенная сорок лет назад, не потеряла своей актуальности и сегодня¹.

Праворазъяснительные положения являются самыми многочисленными. Они разъясняют содержание нормы в более понятных, развернутых формулировках, увязывая ее действие с особенностями конкретного дела. При этом такое разъяснение не вносит элемента новизны в регулирование правоотношения. Так, например, п. 3 ст. 15 Федерального закона от 10 декабря 1995 г. № 196-ФЗ «О безопасности дорожного движения»^[30][31] закреплено, что «допуск транспортных средств, предназначенных для участия в дорожном движении на территории Российской Федерации, за исключением транспортных средств, участвующих в международном движении или ввозимых на территорию Российской Федерации на срок не более шести месяцев, осуществляется в соответствии с законодательством Российской Федерации путем регистрации транспортных средств и выдачи соответствующих документов». Верховный Суд РФ в апелляционном определении от 17 мая 2016 г. № АПЛ16−143^[6] истолковал данное положение закона следующим образом: «Транспортное средство иностранного государства, как это следует из положений Федерального закона № 196-ФЗ и Конвенции, может быть допущено к участию в дорожном движении на территории Российской Федерации на срок не более шести месяцев, а по истечении этого срока данное транспортное средство должно либо покинуть территорию Российской Федерации, либо должно быть зарегистрировано в подразделениях Госавтоинспекции с заменой регистрационных документов, выданных иностранным государством». В данном случае мы можем видеть, что положение, разъясняющее норму закона, не привносит какого-либо дополнительного регулятивного элемента, а лишь раскрывает ее смысл иными словами.

Иное значение имеют правоположения, вырабатываемые судом в процессе конкретизации нормы либо в целях преодоления пробела.

При этом необходимо сказать, что в российской юридической науке до настоящего момента не сложилось единых подходов относительно юридической природы конкретизации. «Общая, цельная „картина“ данного феномена, — отмечает В. Н. Карташов, — представляется весьма расплывчатой»^[33]. Тем не менее из всего многообразия взглядов на данную проблему в отечественной юриспруденции можно выделить две наиболее распространенные точки зрения, которые рассматривают конкретизацию во взаимосвязи с различными стадиями правового регулирования.

Так, например, исключительно с правотворчеством связывают конкретизацию А. В. Аверин, В. В. Ершов, Г. Т. Чернобель¹. Однако многими учеными (С. С. Алексеев, В. М. Баранов, Н. А. Власенко, Н. Н. Вопленко, В. В. Лазарев, А. С. Пиголкин, В. П. Реутов, А. Ф. Черданцев, Г. Г. Шмелева и др.)^[34][35] наряду с правотворческой выделяется и правоприменительная конкретизация.

Под правотворческой конкретизацией понимается один из способов нормотворчества, когда на основе общих абстрактных юридических норм «создаются относительно новые, более конкретные и определенные правила поведения — конкретизирующие нормы права»^[36], характерной особенностью которых является то, что они должны «регулировать лишь те общественные отношения, которые входят в сферу отношений, охватываемых исходной нормой. Рассматриваемая конкретизация… не может опосредовать развитие права вширь (регулировать новые общественные отношения). Объем конкретизирующей нормы права всегда охватывается объемом нормы конкретизируемой»^[37]. При этом к субъектам правотворческой конкретизации обычно относят нормотворческие органы, законодательно наделенные соответствующей компетенцией.

Относительно судебных органов в отечественной доктрине распространена точка зрения, согласно которой они могут осуществлять лишь правоприменительную конкретизацию. «В процессе правоприменительной конкретизации судебными органами содержание и действие юридической нормы, — пишут Н. А. Власенко и М. В. Залоило, — индивидуализируются применительно к отдельному обстоятельству, факту или их совокупности, вырабатываются конкретные формы реализации дозволенного нормой общего типа поведения»^[38]. Иными словами, сторонники признания правоприменительной конкретизации основываются на том, что «индивидуальное предписание, содержащееся в правоприменительном акте, является частным (единичным) случаем предписания, установленного в нормативно-правовом акте»¹, т. е. суд, исходя из особенностей конкретной фактической ситуации, может конкретизировать норму права с целью ее применения к рассматриваемому делу. По сути, в данной ситуации мы сталкиваемся с конкретизацией в форме обычного казуального толкования, так как именно при осуществлении казуального толкования правовой нормы должны учитываться фактические обстоятельства каждого конкретного дела. В теории права устоявшейся является точка зрения, согласно которой под казуальным толкованием содержания нормы принято понимать выяснение и уяснение действительного юридико-регулятивного смысла данной нормы применительно к конкретным обстоятельствам рассматриваемого дела^[39][40].

Иное значение имеют правоконкретизирующие положения, созданные высшими судебными органами при осуществлении нормативного толкования. Нормативный, общеобязательный характер таких положений, получивших в теории права наименование интерпретационных норм, а в настоящее время именуемых также правовыми позициями, всегда признавался отечественной доктриной. Однако данные правоположения обычно не признавались правовыми нормами, а судебные акты, их содержащие, — источниками права. Некоторые ученые поддержали идею выделения наряду с нормативными и индивидуальными актами в качестве самостоятельного вида интерпретационных актов как результата нормативного толкования^[41]. «Очевидно, — пишет А. С. Пиголкин, — что интерпретационный акт имеет определенное нормативное содержание — он носит общеобязательный характер, распространяется на тот или иной комплекс, серию случаев, действует на заранее неперсонифицированный круг субъектов права. В этом он во многом схож с нормативным актом. Но главная функция нормативного акта — это устанавливать новые нормы права либо изменять или отменять действующие. Этого свойства у интерпретационного акта нет. Он лишь объясняет и уточняет объем действия и содержание действующих норм»^[42]. В юридической литературе в качестве специфических признаков интерпретационных актов выделяют следующие: они не создают новых норм права; не имеют самостоятельного значения и действуют в единстве с толкуемыми нормативно-правовыми актами; разделяют юридическую судьбу толкуемых актов^[43].

Представляется, что перечисленные признаки не бесспорны.

Во-первых, как уже отмечалось ранее, существуют нормы права, не обладающие элементом новизны (дублирующие нормы).

Во-вторых, многие нормы подзаконных актов, так же как и общеобязательные положения, содержащиеся в актах высших судебных органов, создаются в целях детализации другой нормы права и не могут выходить за пределы детализируемой нормы и противоречить ей. В соответствии со ст. 115 Конституции РФ Правительство РФ может издавать постановления и распоряжения только на основании и во исполнение Конституции, федеральных законов, нормативных указов президента, из чего следует, что указанные постановления и распоряжения не должны выходить за рамки актов, на основании которых они приняты. Тем не менее сегодня в юридической науке акты, принимаемые органами исполнительной власти, относятся к категории общепризнанных источников права.

В-третьих, детализирующее норму положение также обладает новизной. Ограничения, присущие процессу создания интерпретационных норм, сводятся к тому, что конкретизирующие норму положения не должны быть новыми по отношению к конкретизируемой норме в том смысле, что не должны противоречить ее содержанию либо изменять ее. При этом зачастую значение таких конкретизирующих положений заключается в том, что без них невозможно урегулировать определенные отношения, правильно применить закон. Ярким примером тому являются постановления высших судебных органов, раскрывающие содержание оценочных понятий. Более того, в некоторых случаях даже общепринятым понятиям суд придает иное содержание, отличное от общепризнанного. Так, например, Пленум Верховного Суда РФ № 13 и Пленум ВАС РФ № 14 в своем совместном постановлении от 8 октября 1998 г. «О практике применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о процентах за пользование чужими денежными средствами»¹ установили, что при расчете подлежащих уплате годовых процентов число дней в году (месяцев) принимается равным соответственно 360 и 30 дням (п. 2).

В-четвертых, нормы подзаконных актов, принятые на основании конкретного законодательного положения, также следуют судьбе этого положения. Отмена закона влечет за собой и отмену принятого на основании его подзаконного акта. И напротив, на практике нередко наблюдается иная картина в отношении постановлений пленумов высших судебных органов, раскрывающих содержание законодательных норм. Так, например, 27 января 1999 г. Пленум Верховного Суда РФ принял постановление № 1 «О судебной практике по делам об убийстве»^[44][45], которым дал судам разъяснения по применению ст. 105 УК РФ. Пункт 22 данного постановления гласит: «В связи с принятием настоящего постановления признать утратившим силу постановление Пленума Верховного Суда Российской Федерации от 22.12.1992 г. № 15 „О судебной практике по делам об умышленных убийствах“ и считать недействующими на территории Российской Федерации постановления Пленума Верховного Суда СССР от 27.06.1975 г. № 4 „О судебной практике по делам об умышленном убийстве“ и от 22.09.1989 г. № 10 „О выполнении судами руководящих разъяснений Пленума Верховного Суда СССР при рассмотрении уголовных дел об умышленных убийствах“». Из данного положения вытекает, что названные постановления утратили силу и прекратили свое действие только с 27 января 1999 г., несмотря на то, что разъясняли положения УК РСФСР 1960 г., утратившего силу с 1 января 1997 г. На необходимость использования разъяснений Верховного Суда СССР и Верховного Суда РФ, принятых до вступления в силу УК РФ 1996 г., обращают внимание в своих заявлениях Председатель Верховного Суда РФ и Генеральный прокурор РФ¹.

Наряду с детализацией суды при разрешении дел сталкиваются с проблемой пробелов в праве. При этом восполнение пробела судом, рассматривающим дело, обычно не влечет за собой создания нормативного положения, так как суд конструирует правило для данной конкретной ситуации и действие этого правила исчерпывается вместе с разрешением дела. Однако когда такому правилу придается характер общеобязательного путем включения в постановление пленума или в постановление Президиума Верховного Суда, а также в обзор судебной практики, утверждаемый Президиумом Верховного Суда, то в таком случае мы имеем дело с формированием новой нормы, так как созданное правило, с одной стороны, регулирует отношение, не урегулированное иными нормами права, а во-вторых, оно будет в обязательном порядке применяться всякий раз при возникновении аналогичной ситуации.

«Суд, — отмечали еще в 70-е гг. прошлого века С. Н. Братусь и А. Б. Венгеров, — применяя аналогию, создает норму как основу решения дела для данного конкретного случая, сходную с другой нормой, при применении аналогии закона или норму, опирающуюся на общие принципы, при применении аналогии права. Если применяемое судом положение становится правилом, которым руководствуются другие суды при разрешении таких споров, и если это правило воспроизводится в постановлениях пленумов верховных судов или первоначально формулируется ими и данным правилом руководствуются суды в своей деятельности, то нет никаких оснований отрицать тем самым в этой специальной области правотворческое значение судебной практики»^[46][47]. Так, например, в постановлении Пленума Верховного Суда РФ от 18 ноября 1992 г. № 14 «О судебной защите прав военнослужащих от неправомерных действий органов военного управления и воинских должностных лиц» разъясняется, что военнослужащие имеют право обжаловать указанные действия в военные суды, которые рассматривают дела по таким жалобам применительно к правилам, установленным действовавшим тогда Законом СССР от 2 ноября 1989 г. «О порядке обжалования в суд неправомерных действий органов государственного управления и должностных лиц, ущемляющих права граждан». «Основываясь на рассматриваемом постановлении Пленума Верховного Суда РФ как на источнике права, — пишет Председатель Верховного Суда РФ В. М. Лебедев, — военные суды рассмотрели много дел, связанных с нарушением прав военнослужащих (незаконным увольнением со службы, понижением в должности или звании, невыплатами денежного содержания и др.)»¹. Это постановление, по мнению В. М. Жуйкова, «явилось источником права и положило начало функционированию в Вооруженных Силах РФ судебной власти: оно впервые поставило под судебный контроль действия и решения органов военного управления и воинских должностных лиц; конкретизировало положения Конституции РФ о праве на судебную защиту применительно к отношениям, возникающим из воинской службы; наделило военные суды компетенцией рассматривать гражданские дела по жалобам военнослужащих на действия органов военного управления и воинских должностных лиц, нарушающих их права; определило порядок рассмотрения таких дел. …Совершенно очевидно, что если бы Пленум Верховного Суда РФ не принял названное постановление либо военные суды посчитали бы его необязательным, то военнослужащие в нарушение Конституции РФ оказались бы лишенными права на судебную защиту»^[48][49].

Заполнение правового вакуума высшими судебными органами по своей сути является не чем иным, как формой правотворчества. Отказ суда в такой ситуации от данной функции неминуемо повлечет за собой нарушение прав человека. Так, например, Президиум Верховного Суда РСФСР, основываясь на положениях Декларации прав и свобод человека, принятой Съездом народных депутатов СССР 5 сентября 1991 г., своим постановлением от 1 ноября 1991 г. признал право каждого на обжалование избранной в отношении его меры пресечения, несмотря на то что порядок реализации данного положения декларации в УПК РСФСР урегулирован не был. Это решение фактически наложило на судебные органы обязанность самостоятельно создавать процессуальные нормы, регулирующие порядок судебной проверки законности и обоснованности содержания под стражей. На момент внесения соответствующих изменений в УПК РСФСР 23 мая 1992 г. в судах уже имелась значительная практика рассмотрения таких жалоб^[50].

В другом своем постановлении от 9 ноября 1994 г. Президиум Верховного Суда РФ пришел к выводу о том, что право на судебную защиту, без каких-либо ограничений, принадлежит в равной степени не только каждому человеку и гражданину, о чем прямо указано в ст. 46 Конституции РФ, но и любой организации (объединению граждан). Данный вопрос в Конституции РФ или в ином законодательстве не решен, поэтому постановление Президиума Верховного Суда РФ восполнило существенный пробел в регулировании права на судебную защиту и вполне может рассматриваться в качестве источника права¹.

С учетом изложенных доводов можно сделать вывод о том, что интерпретационным нормам или правовым позициям, принимаемым высшими судебными органами, присущи те же самые признаки, что и любым иным нормам права. А основная причина непризнания судебного нормотворчества заключается, на наш взгляд, в опасении, что вторжение суда в область нормотворчества неизбежно приведет к нарушению баланса между различными ветвями власти. Такое опасение очень четко выразил А. С. Пиголкин в одной из своих работ: «Признать нормативное толкование правотворчеством — это значит причислить к рангу правотворческих органов такие, которые по закону не имеют полномочий творить право (например, Верховный Суд, Высший Арбитражный Суд и т. п.)»^[51][14]. Однако в последующем позиция ученого по этому вопросу претерпела кардинальное изменение. Уже в 2004 г. он пишет: «…в судебной практике немало примеров, свидетельствующих о том, что акты разъяснения не обязательно связаны с толкуемым актом и по своей юридической силе могут быть приравнены к источникам права — подзаконным актам. Так, с 1 июля 2002 г. вступил в действие новый Трудовой кодекс (ТК) Российской Федерации; при этом до сих пор в судебной практике применяются постановления Пленума Верховного Суда Российской Федерации по ряду вопросов, подпадающих под сферу действия КЗоТ РСФСР и не противоречащих Трудовому кодексу. По нашему мнению, это указывает на то, что разъяснения пленумов высших судов обладают самостоятельным юридическим значением и приравниваются к нормативному источнику — подзаконному акту. …Таким образом, исходя из усиливающейся роли практики высших судов страны, следует пересмотреть традиционный подход к ней и допустить при определенных условиях судебный прецедент в качестве источника права»^[53].

Проведенный анализ дает возможность для более четкого представления о соотношении судебного нормотворчества и судебного нормативного толкования. Согласно общепризнанному подходу судебные акты, в которых дается нормативное толкование, обладают общеобязательным характером. При этом большая часть выводов, излагаемых судом в таком акте, направлена на формирование единых подходов в понимании содержания и применения конкретной нормы. В данном контексте толкование, являясь разъяснением действующей нормы, несмотря на свою общеобязательность, не противопоставляется нормотворчеству. Иная ситуация возникает, когда судом вводятся новые элементы, непосредственно не вытекающие из текста нормы, а выводимые, например, из цели, ради достижения которой существует норма (телеологическое толкование). В таких случаях грань между толкованием и нормотворчеством стирается, а следовательно, и проведение разграничения между этими явлениями в зависимости от субъекта нормотворчества становится невозможным, так как юридическая сила такого нормативного положения ничем не отличается от положения нормативного акта, принятого несудебным органом.

Из сказанного можно сделать вывод, что акты судебного нормативного толкования включают в себя как результаты толкования, так и нормотворчества. В этой связи представляется необходимым, прежде всего на уровне доктрины, изменить сформированные еще в советское время концептуальные подходы к нормативному толкованию с учетом его двойственной природы и четко определить, в том числе и в законодательстве, что нормативное толкование служит не только разъяснению норм, но и их развитию путем введения новых регулятивных элементов.

Несколько в ином свете проблема соотношения судебного нормотворчества и судебного толкования рассматривается в международном праве. Международные суды, как и национальные, в процессе разрешения споров вынуждены осуществлять толкование международноправовых норм, применяемых в деле. Более того, право толкования международных договоров международными судами является широко признанным и получило официальное закрепление во многих международных актах. Такие положения закреплены прежде всего в учредительных документах международных судебных учреждений. В соответствии с п. 2 ст. 36 Статута Международного Суда ООН государства могут в любое время заявить, что они признают без особого о том соглашения, ipso facto, в отношении любого иного государства, принявшего такое же обязательство, юрисдикцию Суда обязательной по всем правовым спорам, касающимся толкования договора. Ранее аналогичные полномочия принадлежали и Постоянной палате международного правосудия. Так, например, Версальским договором, заключенным 28 июня 1919 г.^[54], стороны предусматривали возможность апеллировать к суду, учрежденному для этой цели Лигой Наций в случае разногласий по поводу толкования статей договора (ст. 380—386), относящихся к регулированию правового положения Кильского канала. Положения, касающиеся возможности сторон в случае возникновения споров, затрагивающих толкования договора, обращаться за их разрешением в международные судебные органы были включены в том числе и в договоры, заключенные до создания Международного Суда. В качестве примера можно назвать Парижскую конвенцию по охране промышленной собственности 1883 г., Бернскую конвенцию по охране литературных и художественных произведений 1886 г., Устав Международной организации труда 1919 г. Данный подход сохраняется и сегодня. Многие двусторонние или многосторонние договоры содержат положения о признании юрисдикции Международного Суда в отношении правовых споров относительно толкования или применения этих договоров. В настоящее время действует более 300 договоров, предусматривающих юрисдикцию Международного Суда ООН либо в отношении споров, касающихся толкования или применения договора, либо в отношении всех споров между сторонами¹.

Право толкования международных соглашений официально включено в компетенцию и иных международных судов, таких как: Международный трибунал по морскому праву (ст. 22 Статута), Европейский Суд по правам человека (ст. 32 Конвенции о защите прав человека и основных свобод), Межамериканский Суд по правам человека (ст. 62 Американской конвенции о правах человека). За судами интеграционных объединений (Суд ЕС, Экономический Суд СНГ, Суд Евразийского экономического союза) признается право толкования не только договоров, но и иных актов, принимаемых в рамках объединения и его институтов (ст. 19 Договора о Европейском союзе, п. 5 Положения об Экономическом Суде Содружества Независимых Государств, ст. 112 Договора о Евразийском экономическом союзе, п. 46 Статута Суда Евразийского экономического союза).

Вынесенные Судом решения, в том числе и по вопросам толкования международно-правовых норм, имеют для сторон обязательную силу, что также нашло отражение в учредительных документах. Данный подход в международном праве никем не оспаривается. Не вызывает возражений и тот факт, что в процессе такого толкования суд может осуществить развитие толкуемой нормы и сформулировать положения, непосредственно не вытекающие из текста договора. Однако многие специалисты в области международного права, основываясь на формулировке уставов и статутов международных судов, перекочевавшей в них из ст. 59 Статута Международного Суда ООН, согласно которой решение суда обязательно лишь для участвующих в деле сторон и лишь по данному делу, стоят на позиции, что «судебное толкование обязательно только для сторон и только по данному делу»^[55][56]. Такой подход вызывает ряд возражений.

Прежде всего следует заметить, что в ст. 59 речь идет о судебном решении, а не о толковании. Буквальная трактовка ст. 59 Статута, как уже отмечалось ранее, означает лишь обязательный характер постановляющей части решения для сторон по делу. Вопрос толкования норм, предпринятого Судом в процессе разрешения спора, не охватывается формулировкой указанной статьи. Толкование имеет отношение к применяемой Судом норме. При этом толкуемая норма может быть не только двусторонней, но и многосторонней. Соответственно, если итогом предпринятого международным судом толкования являются новые конкретизирующие либо закрывающие пробел положения, направленные на развитие нормы права, то вряд ли такое толкование будет обязательным лишь для спорящих сторон. Данное толкование будет обязательным всякий раз, когда суд будет обращаться к этой норме в будущем. Невозможно представить, чтобы одно положение многостороннего договора толковалось бы по-разному в зависимости от участников спора. Такой подход будет противоречить и п. b ч. 3 ст. 31 Венской конвенции о праве международных договоров 1969 г., согласно которому при толковании международного договора наряду с его контекстом должна учитываться последующая практика применения договора, которая устанавливает соглашение участников относительно его толкования. Признание государствами юрисдикции суда по вопросам толкования и применения международно-правовых актов свидетельствует о достижении такого соглашения.

При этом в отличие от внутригосударственного права в международном праве отсутствует подзаконное нормотворчество, в связи с чем роль официального толкования, осуществляемого в том числе международными судами, достаточно велика. В этой связи действия участника международного спора, противоречащие выводам, изложенным международным судом в его прежних решениях, обычно признаются противоправными. Если бы выработанные судами правоположения не обладали нормативностью, то они и не должны были бы применяться в последующих делах. Существующая же практика говорит нам об обратном.

С другой стороны, если признать, что международные суды прибегают к ссылкам на свои прежние решения в силу одной лишь их авторитетности, то из этого также вытекают определенные последствия.

Во-первых, авторитетность своих выводов основывается исключительно на самоуважении суда. В международном праве отсутствует судебная иерархия, которая послужила бы основой разграничения судебных решений на более или менее авторитетные. При этом важность правоположений, содержащихся в решениях международного суда, признается как самим судом, так и участниками процесса. Это следует из того, что суд в принятом решении ссылается на свои прежние выводы, а стороны, с одной стороны, используют прежние решения для подкрепления своих доводов, а с другой — после вынесения решения принимают изложенные в решении доводы суда как юридически обязательные для себя. Однако складывающаяся картина свидетельствует о том, что выводы, изложенные судом впервые, после их повторного применения получают признание в качестве обязательных в отношении государств — участников спора, в котором указанные выводы применены в качестве прецедентных норм, т. е. без повторения мотивов, на основании которых суд пришел к таким выводам изначально. Таким образом, чем чаще суд ссылается на прежнее решение, тем шире становится круг субъектов, в отношении которых выработанное судом положение становится юридически обязательным.

Во-вторых, суд, исходя из «авторитетности» своего решения, не будет изменять выработанное им правоположение при возникновении аналогичных споров. В противном случае будет подорван тот самый «авторитет» как вынесенного решения, так и самого суда. Возникнет вопрос о правомерности вынесенного решения. Учитывая, что решение должно выноситься на основании международного права, отказ суда от выработанной ранее позиции может быть допустим только в связи с существенными отличиями обстоятельств рассматриваемого дела, что нашло отражение в концепции так называемого «живого» права. В силу этого обеспечивается единообразие в подходах международных судов при осуществлении толкования и применения международноправовых норм.

Из вышесказанного можно сделать некоторые обобщающие выводы, характерные как для международного, так и для внутригосударственного права.

• 1. Выводы, к которым пришел суд в результате официального толкования нормы, являются юридически обязательными.
• 2. В обеих системах права в процессе судебного толкования формируются нормативные положения.
• 3. Круг субъектов, для которых такое толкование является обязательным, ограничивается не фактом участия в деле, а связанностью толкуемой нормой.
• 4. Не все положения, сформулированные судами в процессе толкования нормы, являются нормами права.

Не возражая принципиально против использования понятия «нормативное толкование» в международном праве, в том числе в отношении судебного толкования, предлагаемого некоторыми исследователями^[57], представляется необходимым уточнить взгляды на его правовую природу. Под судебным нормативным толкованием и в международном, и во внутригосударственном праве следует понимать процесс, охватывающий как толкование норм в обычном его понимании, направленный на уяснение и разъяснение нормы, так и нормотворческую деятельность, осуществляемую судами в процессе осуществления судопроизводства и ограниченную предметом рассматриваемого спора.

В этой связи следует отметить, что разграничение судебного толкования и судебного нормотворчества зависит прежде всего от содержания конкретного созданного судом правоположения, а для внутригосударственного права — и от уровня судебной инстанции его выработавшей. При этом как в международном, так и во внутригосударственном толковании одни и те же судебные акты могут одновременно выступать и как акты толкования, и как самостоятельные источники права, содержащие новые правовые нормы.

• [1] См.: Алексеев С. С. Право: азбука — теория — философия. С. 128; Венгеров А. Б. Теория государства и права. М., 1998. С. 533; Кашанина Т. В. Юридическая техника. М., 2008. С. 339; ПиголкинА. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения // Закон: создание и толкование. М., 1998. С. 66.
• [2] Вопленко Н. Н. Виды и акты официального толкования права // Ленинградскийюридический журнал. 2008. № 2. С. 36.
• [3] См.: Обзор Верховного Суда Российской Федерации практики рассмотрениясудами дел, связанных с осуществлением гражданами трудовой деятельности в районах Крайнего Севера и приравненных к ним местностях (утв. Президиумом ВерховногоСуда РФ 26.02.2014).
• [4] Постановление Президиума Верховного Суда РФ № 25-пв04 от 23.03.2005 г. //Бюллетень Верховного Суда РФ. 2005. № 9.
• [5] Вестник ВАС РФ. 2003. № 3.
• [6] СПС КонсультантПлюс.
• [7] СПС КонсультантПлюс.
• [8] СПС КонсультантПлюс.
• [9] Определение Верховного Суда РФ от 06.10.2014 № 18-КГ14−123 // СПС КонсультантПлюс.
• [10] Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения. С. 68.
• [11] Вопленко Н. Н. Виды и акты официального толкования права. С. 38.
• [12] Лукашук И. И. Международное право. Общая часть. М., 1996. С. 203.
• [13] Алексеев С. С. Право: азбука — теория — философия. С. 140.
• [14] Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения. С. 70.
• [15] Братусь С. Н., Венгеров А. Б. Понятие, содержание и формы судебной практики //Судебная практика в советской правовой системе. М., 1975. С. 65.
• [16] Черданцев А. Ф. Толкование советского права. С. 157.
• [17] Черданцев А. Ф. Вопросы толкования советского права. Свердловск, 1972.С. 42—43, 46.
• [18] См.: Указ Президента РФ от 04.07.2014 № 489 «О внесении изменений в Положение о Комиссии при Президенте Российской Федерации по делам инвалидов и в составэтой комиссии, утвержденные Указом Президента Российской Федерации от 21 августа2012 г. № 1201» // СЗ РФ. 2014. № 27. Ст. 3756.
• [19] Вестник ВАС РФ. 1998. № 3.
• [20] Теория государства и права / под ред. В. М. Корельского и В. Д. Перевалова. М., 1997. С. 375.
• [21] Российская газета. 2007. 8 дек.
• [22] СПС КонсультантПлюс.
• [23] Решение ВАС РФ от 29.11.2012 № ВАС-13 840/12 // СПС КонсультантПлюс.
• [24] СЗ РФ. 2016. № 7. Ст. 906.
• [25] Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения. С. 69.
• [26] Попов О. В. Теоретико-правовые вопросы судебного правотворчества в РоссийскойФедерации: дис. … канд. юрид. наук. Тольятти, 2004. С. 20.
• [27] СЗ РФ. 2010. № 48. Ст. 6252.
• [28] Вестник ВАС РФ. 2014. № 3.
• [29] Лазарев В. В. Правоположения: понятие, происхождение и роль в механизме юридического воздействия // Правоведение. 1976. № 6. С. 4.
• [30] См.: Лазарев В. В. Нормативная природа судебного прецедента // Журнал российского права. 2012. № 4. С. 92−99.
• [31] СЗ РФ. 1995. № 50. Ст. 4873.
• [32] СПС КонсультантПлюс.
• [33] Карташов В. Н. Технология юридической конкретизации (методологическийаспект проблемы) // Конкретизация законодательства как технико-юридический приемнормотворческой, интерпретационной, правоприменительной практики. Нижний Новгород, 2008. С. 69.
• [34] Аверин А. В. Конкретизация права и правоприменение // Конкретизация права: теоретические и практические проблемы. М., 2015. С. 347; Ершов В. В. Конкретизацияправа: теоретические и практические проблемы // Конкретизация права: теоретические и практические проблемы. М., 2015. С. 51—52; Чернобель Г. Т Закон и подзаконныйакт // Закон: создание и толкование. М., 1998. С. 51—52.
• [35] Алексеев С. С. Общая теория права. Т. 1. С. 344; Баранов В. М., Лазарев В. В. Конкретизация права: понятие и пределы // Конкретизация законодательства как техникоюридический прием нормотворческой, интерпретационной, правоприменительнойпрактики. Нижний Новгород, 2008. С. 21; Власенко Н. А. Конкретизация в праве: природа и пути исследования // Конкретизация законодательства как технико-юридический прием нормотворческой, интерпретационной, правоприменительной практики. Нижний Новгород, 2008. С. 68; Вопленко Н. Н. Официальное толкование норм права.М., 1976. С. 25; Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемысоотношения. С. 70; Реутов В. П. Конкретизация правовых норм — понятие и виды //Шестой пермский конгресс ученых-юристов. Пермь, 2015. С. 31; Черданцев А. Ф. Правовое регулирование и конкретизация права // Применение норм советского права. Свердловск, 1974. Вып. 30. С. 37; Шмелева Г. Г. Конкретизация юридических норм в правовом регулировании. Львов, 1988.
• [36] Шмелева Г. Г. Указ. соч. С. 32.
• [37] Там же. С. 48.
• [38] Власенко Н. А., Залоило М. В. Конкретизация и толкование права как творческоесодержание судебной практики // Журнал российского права. 2016. № 8. С. 52.
• [39] Шмелева Г. Г. Указ. соч. С. 66.
• [40] См.: Нерсесянц В. С. Общая теория права и государства. М., 2012. С. 491.
• [41] Черданцев А. Ф. Толкование советского права. С. 157; Пиголкин А. С. Толкованиенорм права и правотворчество: проблемы соотношения. С. 70—71.
• [42] Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения. С. 71.
• [43] Шайхутдинов Е. М., Шафиров В. М. Интерпретационные акты (теоретико-прикладное исследование). Красноярск, 2007. С. 16.
• [44] Вестник ВАС РФ. 1998. № 11.
• [45] Бюллетень Верховного Суда РФ. 1999. № 3.
• [46] Комментарий к Уголовному кодексу Российской Федерации / под ред. Ю. И. Скуратова, В. М. Лебедева. М., 1999. С. 798.
• [47] Судебная практика в советской правовой системе. С. 48—49.
• [48] Лебедев В. М. Судебная власть в современной России: проблемы становления и развития. С. 203.
• [49] Жуйков В. М. К вопросу о судебной практике как источнике права // Судебнаяпрактика как источник права. М., 2000. С. 85 — 86.
• [50] Жуйков В. М. Судебная защита прав граждан и юридических лиц. М., 1997.С. 55—57.
• [51] Жуйков В. М. Судебная защита прав граждан и юридических лиц. М., 1997. С. 169.
• [52] Пиголкин А. С. Толкование норм права и правотворчество: проблемы соотношения. С. 70.
• [53] Глобализация и развитие законодательства: очерки. С. 56—57.
• [54] Версальский мирный договор. М., 1925.
• [55] Документ ООН А/68/963.
• [56] Лукашук И. И. Международное право. Общая часть. М., 1996. С. 202.
• [57] Лукашук И. И. Современное право международных договоров: в 2 т. Т. 1. С. 641.