Куртуазная лирика. 
Система лирических жанров

Куртуазные поэты создали свою систему лирических жанров, восходящую к народным истокам и в то же время усложненную в соответствии с эстетическими установками провансальских поэтов. Ведущее место в этой системе занимала канцона, жанр сложный, изысканный, призванный уже формой своей передавать утонченность куртуазного чувства. Канцона представляла собой большой по объему текст, вмещающий в своей структуре пять-семь строф, часто завершающихся так называемыми торнадами (посылками). Если каждая строфа содержала, как правило пятьдесять стихов, то торнады представляли более укороченную строфу из трех-четырех стихов, причем повторяющих метрическую структуру и рифмы заключительных стихов последней строфы. Назначение торнады предполагало вывод или обращение. Она могла, таким образом, содержать указание на имя воспеваемой дамы, чаще зашифрованное под условным именем — «сеньялем». Так, в одной кансоне Гильом Аквитанский называет свою даму «Воп Vezi» — «Добрый Сосед». Бернарт де Вентадорн в своих песнях может назвать даму «Отрадой Глаз» или «Опорой Вежества». Нам также известно, что прославленную внучку Гильома, Элеонору Аквитанскую, Бернарт называл «Жаворонком» .

Уже само обозначение жанра (канцона — итал. «песня») подчеркивало его музыкальность. Последняя создавалась самой структурой строфы, которая распадалась на две или три метрически различные группы, создающие определенный мелодический рисунок за счет «восходящей» и «нисходящей» интонации и чередования длинных и укороченных строк. Часть с «восходящей интонацией», в свою очередь, делилась на «два шага», отмеченные сходным расположением строк и иногда тождественностью рифм. Связь между «восходящей» и «нисходящей» частями поддерживалась рифмой: первая рифма нисходящей части должна была «подхватывать» последнюю рифму восходящей части. М. Л. Гаспаров связывает принцип чередования строк разной длины в канцоне с ее истоками, восходящими к хороводной народной песне: «хоровод под напев двигался на полкруга, потом под напев (того же ритма) возвращался попятным движением к исходному положению, а потом, наконец, под напев нового ритма совершал полный оборот. Эта структура — две короткие части одинакового строения и одна длинная иного строения — сохранилась и в строфе литературной канцоны». Приведем пример из канцоны мастера «изысканного стиля», трубадура Пейре Овернского (Peire d’Alvernhe, ок. 1149−1168). Перевод канцоны «О том, как в любви наступила зима» выполнен исследователем и переводчиком поэзии трубадуров А. Г. Найманом, стремящимся сохранить строфические особенности текста.

Короток день и ночь длинна, Воздух час от часу темней;

Будь же, мысль моя, зелена И плодами отяжелей.

Прозрачны дубы, в ветвях ни листа, Холод и снег, не огласится дол Пением соловья, сойки, клеста.

Но надежда мне все ж видна, В дальней и злой любви моей:

Вставать одному с ложа сна Горько тому, кто верен ей;

Радость должна быть в любви разлита, Друг она тем, кто тоску поборол, И тех бежит, в чьих сердцах темнота…

Другим важнейшим жанром куртуазной поэзии была сирвента, структурно соответствующая жанру любовной канцоны, но отличающаяся от нее тематикой общественного содержания: политической и нередко сатирической. В сирвентах трубадуры затрагивали вопросы войны, феодальных усобиц, взаимных отношений. Достоинства и недостатки той или иной персоны или даже целой социальной группы обсуждались в сирвенте со всем пылом, без всякого сдерживания негативных эмоций. Так, к примеру, один из наиболее известных мастеров сирвенты Бертран де Борн (Beitran de Born, ок. 1182/1195−1215) выражал в одной из своих сирвент крайнюю неприязнь к черни.

Мужики, что злы и грубы, На дворянство точат зубы, Только нищими мне любы!

Любо видеть мне народ Голодающим, раздетым, Страждущим, не обогретым!

Пусть мне милая солжет, Ежели солгал я в этом!

(Пер. А. Сухотина) Однако чаще сирвенты были «персональными» и обличали не только нравственные пороки противников, но и их поэтическую бездарность. Так, уже упоминавшийся выше Пейре Овернский запечатлел в своей сирвенте сатирическую «галерею трубадуров» .

…О любви своей песню Роджьер На ужасный заводит манер -.

Первым будет он мной обвинен;

В церковь лучше б ходил, маловер, И тянул бы псалмы, например, И таращил глаза на амвон.

И похож Гираут, его друг, На иссушенный солнцем бурдюк, Вместо пенья — бурчанье и стон, Дребезжание, скрежет и стук;

Кто за самый пленительный звук Грош заплатит — потерпит урон.

Третий — де Вентадорн, старый шут, Втрое тоньше он, чем Гираут, И отец его вооружен Саблей крепкой, как ивовый прут, Мать же чистит овечий закут И за хворостом ходит на склон…

(Пер. А. Наймана) Подобно тому, как канцоны прямо или же через доверенное лицо переправляли к адресату, сирвенты посылали врагу, и они нередко воспринимались как вызов, па который отвечали действием или словом. Такова, к примеру, сирвента «О том, что невыносимо», написанная трубадуром Монахом Монтаудонским (Monge de Montaudon, ок. 1193−1210) как шутливое продолжение «сатиры» Пейре Овернского. Пародийный эффект в сирвенте Монаха Монтаудонского создается за счет сохранения принципа сатирического «ряда», однако «ряд» этот наполняется уже объектами «внеперсональными» и заметно сниженными в проявлении своем:

Хоть это и звучит не внове, Претит мне поза в пустослове, Спесь тех, кто гак бы жаждет крови, И кляча об одной подкове;

И, бог свидетель, мне претит Восторженность юнца, чей щит, Нетронут, девственно блестит, И то, что капеллан небрит, И тот, кто, злобствуя, острит.

Претит мне гонор бабы скверной И нищей, а высокомерной;

И раб, тулузской даме верный И потому ей муж примерный;

И рыцарь, о боях и проч.

И как до рубки он охоч Гостям толкующий всю ночь, А сам бифштекс рубить не прочь И перец в ступке натолочь…

(Пер. А. Наймана) Заметим, однако, что при всей противоположности содержания канцона и сирвента, бывало, сближались в тех случаях, когда строфы с политической и военной тематикой включали в своем составе и похвалы возлюбленной. Подобным соединением мотивов отмечены, к примеру, отдельные образцы поэзии трубадура Пейре Видаля (Peire Vidal, ок. 1183- 1204). В качестве примера приведем отрывок из сирвенты, в которой трубадур выпрашивает у своего покровителя коня:

Жаль, нет коня, а будь я на коне, Король бы почивать мог в сладком сне, На Балагэр спустился бы покой;

Я б усмирил Прованс и Монпелье, И те, что еле держатся в седле, В Кро не посмели б учинить разбой.

А встреть я близ Тулузы, на реке, Бойцов с дрожащим дротиком в руке, Услышав «Аспа!» и «Оссо!» их вой, Их в быстроте превосходя вдвойне, Ударю так, что к крепостной стене, Мешаясь, повернет обратно строй.

Губители людей достойных, те, Кто в ревности погряз и клевете, Кто радость принижает волей злой, Узнают, что за мощь в моем копье.

Я ж их удары, шпаг их острие, Приму как на павлиньих перьях бой.

Сеньора Вьерна, Милость Монпелье, И эн Райньер, любите шевалье, Чтоб славил он Творца своей хвалой.

(Пер. А. Наймана) Своеобразную разновидность «персональной сирвенты» представляет жанр плача, нацеленный на прославление достоинств и подвигов умершего лица. Куртуазные поэты оплакивали своих высоких покровителей или собратьевтрубадуров. Изредка этот жанр предназначался и для оплакивания возлюбленной Дамы. Один из наиболее известных текстов Бертрана де Борна содержит его плач по своему политическому кумиру, рано умершему сыну Генриха II Плантагенета — Джефри, герцогу Бретонскому, которого при жизни Бертран дс Борн побуждал к восстанию против отца. Герцогу Джеффри было суждено умереть в самый разгар военных действий (1183), но не от боевых ран, а от горячки.

Славился своими плачами также трубадур Сордель (Sordcl, ок. 1220−1269). Среди его плачей выделяется плач, посвященный Блакацу (ум. 1236), провансальскому сеньору, который снискал известность своей щедростью и покровительством по отношению к трубадурам, а также отличался поэтической одаренностью. Среди собратьев-трубадуров этот плач вызвал резонанс содержащимся в нем мотивом «съеденного сердца»^[1]. Сордель в своем плаче призывал ряд современных властителей к «вкушению» сердца умершего с целью укрепления мужества. Трубадур Бертран д’Аламон (Bertran d’Alamanon, ок. 1229−1266), к примеру, по-своему возражал Сорделю, предлагал делить сердце не между трусами, а между достойными Дамами. Заметим, что позднее Данте в своей «Божественной комедии» выводит Сорделя как общего для них с Вергилием спутника по Чистилищу. Примечательно, что в ходе этого путешествия трубадур показывает Данте и Вергилию души тех правителей, которых он представил в своем плаче по Блакацу.

Куртуазные поэты не только часто пели полемику друг с другом, но и нередко культивировали формы с внутренней диалоговой природой. Так, своеобразный диалог-спор представлял собой жанр тенсопы. Трубадуры спорили на темы рыцарского этикета и касались не только тонкостей куртуазной любви, но и предпочтительных форм ее изображения. К примеру, они могли обмениваться мнениями, что лучше: быть мужем Дамы или ее любовником, предпочесть служение Даме или бранной славе и т. д. В области поэтического творчества наиболее значимой была полемика о различиях «простого» и «темного» стиля. Нередко генсону сочиняли два поэта, и они же совместно ее исполняли. Так, известностью пользуется тенсона, в которой два поэта — Рамбаут д’Ауренга и Гираут де Борнейль — рассуждают о мотивах своего пристрастия к разным стилям: первый отстаивает достоинства «темного» стиля, изысканной, утонченной манеры, — trobar cius, второй отдает преимущество простой и ясной, более доступной поэзии — trobar lieu. Приведем фрагмент из указанной тенсопы, в которой обращает на себя внимание подчеркнуто учтивая манера спорящих.

Гираут, зачем тогда, чудак, Трудиться, зная наперед, Что труд усердный попадет Не к знатокам, А к простакам, И вдохновенных слов поток В них только вызовет зевок?

— Линьяурс, я — из работяг, Мой стих — не скороспелый плод, Лишенный смысла и красот.

Вот и не дам Своим трудам Лишь тешить узенький мирок, Нет, песни путь — всегда широк!

— Гираут! А для меня — пустяк, Широко ль песня потечет, В стихе блестящем — мне почет.

Мой труд упрям, И буду прям, -.

Я всем свой золотой песок Не сыплю, словно соль в мешок!..

(Пер. В. Дынник) Диалоговая структура отличает также жанр пастурели. В генезисе этого жанра слились две традиции: античная (эклога Феокрита, римская сатура) и фольклорная средневековая (весенние, свадебные песни). На фоне идеального пейзажа, чаще всего весеннего или летнего, разворачивается описание встречи рыцаря с пастушкой. Разговор между этими представителями разных сословий развивается в духе содержательного и стилевого контраста, создающего комическую тональность. Рыцарь, пытающийся соблазнить пастушку, соединяет свои домогания с формулами утонченной куртуазии. Но крестьянская девушка оказывается устойчива против грубой лести и с насмешкой парирует реплики навязчивого кавалера, который остается ни с чем. Один из ранних образцов пастурели находим в поэзии трубадура XII в. Маркабрюна.

(Пер. А. Наймана) Диалоговой структурой и фольклорным генезисом отмечен также жанр альбы — «песни на рассвете» (прованс. alba — утренняя заря). Происхождение песни связывают с фольклорными свадебными и женскими песнями. Нередко альба строится как лирический монолог героини, сетующей на наступающее утро, разлучающее ее с возлюбленным. В структуре песни характерно повторение слова «альба» в конце каждой строфы.

(Пер. В. Дынник) Приведенный фрагмент одной из ранних провансальских альб, принадлежащих неизвестному автору, на русском языке известен в прекрасном переводе В. Дынник по первой строке «Боярышник листвой в саду поник…». Упомянутая альба отличается страстностью монолога лирической героини и насыщенностью природных образов, напоминающих о традиции весенних песен. Свидание происходит в саду под кустом боярышника, своей листвой прикрывающего влюбленных. Альба передает атмосферу тайного свидания, когда на заре, которую часто возглашает пение птиц, влюбленные должны расстаться. Альба может представлять также и диалог влюбленных, содержащий горестную жалобу на неумолимость времени и предстоящую разлуку. Традиция Альбы отчетливо ощущается в шекпировской трагедии «Ромео и Джульетта» в сцене утреннего расставания влюбленных (Акт III, сцена 5):

Джульетта.

Ты хочешь уходить? Но день не скоро:

То соловей — не жаворонок был, Что пением смутил твой слух пугливый;

Он здесь всю ночь поет в кусте гранатном.

Поверь мне, милый, то был соловей.

Ромео:

То жаворонок был, предвестник утра, -.

Не соловей. Смотри, любовь моя, -.

Завистливым лучом уж на востоке Заря завесу облак прорезает.

Ночь тушит свечи: радостное утро На цыпочках встает на горных кручах.

Уйти — мне жить; остаться — умереть.

(Пер. Т. Л. Щепкиной-Куперник) Важную роль в альбе может играть также страж или друг, покровительствующий влюбленным и напоминающий им о наступающем утре, таящем угрозу разоблачения. Приведем отрывок из знаменитой альбы XII в., принадлежащей трубадуру Гирауту де Борнелю. Эта альба целиком строится как монолог стража, надежного друга рыцаря:

" Прелестный друг, сном долгим вас корю, Проснитесь — иль проспите вы зарю, Я вижу, свет звезды с востока хлынул, Уж близок день, час предрассветный минул.

Заря вот-вот займется" .

" Прелестный друг, увидьте наяву Бледнеющую в окнах синеву И верный ли, решите, я глашатай;

Проснитесь — или я ваш враг заклятый!

Заря вот-вот займется" .

" Прелестный друг, я песней вас зову, Проснитесь — ибо, спрятавшись в листву, Приветствует зарю певец пернатый:

Ревнивца месть за сон вам будет платой -.

Заря вот-вот займется" .

" Прелестный друг, я не встаю с колен С тех пор, как вы ушли: всю ночь согбен, К Спасителю взываю многократно, Чтоб невредимо вы прошли обратно:

Заря вот-вот займется" …

(Пер. А. Наймана).

Круг понятий и проблем

Жанры: канцона, торнада, сеньяль, сирвента, плач, диалоговые формы, тснсона, пастурель, альба.

Задание для самоконтроля

Расскажите о Бернарте де Вентадорне, Бертране де Борне, Сорделе, Маркабрюне.

• [1] Подробнее о мотиве «съеденного сердца» и его литературных обработках см.: Жизнеописания трубадуров. М., 1993. С. 702−704.