Разумность веры и религиозные ценности

Формализация и стандартизация касались не только производства и быта, но и мировоззрения, верований, отношений между людьми. Уже было упомянуто о рассудочном, функциональном отношении к Богу, утверждавшемся в буржуазном обществе. Христианская Церковь после ее распада на католицизм и протестантские конфессии не только устояла, но и вроде бы обрела доминирующее мировоззренческое положение. Но в то же время распространившийся материалистический атеизм, развитие естественных и точных наук подрывали основания веры. Церковь, приспосабливаясь к новой ситуации, сама не то чтобы «онаучивалась», но «приземлялась», стараясь не вступать в конфликт с наукой, с прогрессом. Люди XIX в. посещали церкви, исполняли обрядность, но эмоциональность веры явно угасала. Религиозность становилась трезвой. Уже в середине XIX в. датский философ Серен Кьеркегор выступил с беспощадной критикой «христианства профессоров», слишком разумного христианства, да еще с Церковью, в коей процветали плохо скрываемые разврат, чревоугодие, лицемерие. И если Вольтер в XVIII в. ополчался именно против Церкви, против суеверий, то у Кьеркегора, также критиковавшего Церковь, сомнение вызывала уже истинность и ценность христианства в том виде, в котором оно существовало, а именно христианства, лишившегося страстной веры, выбравшего трезвое, корыстное и пошлое существование без стремления к истинным ценностям духа, воплощением которых и является Бог. И действительно, вера XIX в. — спокойная, разумная, «полезная» и формальная — как бы перестает быть воистину религиозной верой.

В XIX в. начинается вообще процесс крушения ценностей, долго считавшихся абсолютными, что ярко выразил Ф. Ницше, — крушения ценностей и устойчивых сложившихся связей, мировоззренческих и иных систем.

Гегелевская философская система, о которой шла речь выше, ставшая мировоззренческой вершиной всего развития европейской мысли, быстро начала подвергаться нападкам с самых разных сторон и фактически разлагаться. Ее исходно разъедали противоречия. Ученики и последователи Гегеля истолковывали ее в разных смыслах: и в христианском, и нехристианском. Постепенно немецкие мыслители пришли не только почти к атеизму (Л. А. Фейербах) и к прямому атеизму (Маркс, Энгельс), но и к отрицанию разумности как принципа человеческого бытия и действия, основы гармоничного и целостного бытия, единства противоположностей. Уже у М. Штирнера речь шла о примате воли над интеллектом, над разумом. В ту же сторону эволюционировала философия Шеллинга, с ее сдвигом к иррационализму во взглядах на познание, на человека, на искусство. То же самое уверенно и очевидно выразил Шопенгауэр, который, исходя из примата воли, утверждал необъяснимость свободы, ее фактическую неразумность, немотивированность действий, поведения человека. Из этого следовало многое. Но в нашем контексте важно подчеркнуть то, что яснее всего прозвучало у Штирнера, открыто заявившего, что кажущиеся разумными основания человеческой морали, совести — обманчивы, иллюзорны, что конкретный реальный человек по природе своей аморален. Штирнер до Ницше выразил то, что было характерным для бытия и развития нравственности и нравственной культуры в XIX в.