Античность. 
Этнолингвистика

Различение вещи и ее имени люди начали понимать довольно давно, как только философы задумались о природе языка. Центральное место в античной философской и гуманитарной мысли занимало противопоставление «природа vs установление человека (закон)», которое прилагалось и к языку. Что такое слова? Почему предметы называются так, а не иначе?

Является ли связь между словом и предметом, на который эго слово указывает, природной, или здесь имеет место результат договора между людьми? Говоря современным языком, философами ставился вопрос о произвольности языкового знака¹.

Сторонники природной, естественной, теории были убеждены в существовании непосредственной связи между звуком и значением. Отсюда проистекало их увлечение этимологией, т. е. выявлением «истинного» значения слова. Такой точки зрения на связь слова и вещи придерживался Гераклит, позднее — стоики. Убежденным сторонником противоположной точки зрения, согласно которой между словом и обозначаемой им вещью нет никакой сущностной связи, был Аристотель.

Научная дискуссия Взгляд на язык «по установлению» созвучен современным представлениям о произвольности языкового знака. Взгляд на язык «по природе» отражается в изучении символической связи между звуком и значением. Эта точка зрения, однако, вовсе не отброшена языкознанием. Языковой знак все же не абсолютно произволен. Иные, не символические, а фонетически мотивированные связи между звуковой оболочкой слова и его денотатом, называют звуковым символизмом. В последнее время звуковой символизм, иначе — фоносемантика, снова начал привлекать внимание ученых (в России фоносемантикой много занимался С. В. Воронин^[1][2]). Такая связь существует. Как писал А. П. Журавлев, «мы говорим о мягких и твердых согласных, несмотря на то что звук не может иметь осязательных характеристик. Тем не менее нам действительно представляется, что одни звуки мягкие, нежные, другие твердые, грубые»^[3].

Действительно, существует некая «естественная» связь между звуком и явлением. Например, звук [i] во многих языках ассоциируется с чем-то маленьким, а звук [о], напротив, с чем-то большим, увеличенным. Ср. англ, wee-wee, teeny ‘маленький, крошечный'; суффиксы в испанском — уменьшительный -itol-ita и увеличительный —onl-ona: Rosa (личное имя) — Rosita (‘малышка Роза') — Rosona (‘дылда Роза'); manzana — manzanita — manzona ‘яблоко — яблочко — яблочище'.

Сюда же относятся и звукоподражания. Это не только «ква-ква» и «ку-ку». Кстати, и они лежат в основе слов квакать, квакушка, куковать. Звукоподражательными являются слова рокот, шелест, шёпот, свист, щебет, шуршание, шипение, бульканье, рычание. Возникают справедливые сомнения в полной произвольности этих языковых знаков. Ср. также английский глагол to totter ‘ходить неверной походкой' и кхмерский totre.t ‘трястись, шататься', лат. bulla ‘пузырь' и индонезийское bulat ‘круглый'. Их сходство также не является совершенно случайным.

Высказывались предположения о том, что звуковой символизм проявляется и в указательных (дейктических) словах. Звук [i] связан во многих языках с чем-то близким к говорящему, [е] — с чем-то близким к слушающему, [а] — с далеким от говорящего, [и] — с находящимся вне пределов видимости. Например, в языке шошони (юто-ацтекская группа америндийских языков) дейктические наречия с соответствующими значениями выглядят так: itin — etin — atin — utin. В более кратких системах дейктические элементы, указывающие на близость, содержат гласные / или е, а указывающие на отдаленность — гласные, а или и: англ, this — that, фр. celui-ci — celui-la^[4].

Конечно, не все такие построения правдоподобны. Стоики, о которых пойдет речь ниже, находили звуковой символизм повсюду: мед приятен на вкус, поэтому латинское теI ‘мед' приятно на слух; напротив, резкое crux означает ‘крест' — орудие пытки и казни. Стоики усматривали звуковой символизм даже в местоимениях. Так, Авл Геллий пишет, что при произнесении слова vos ‘вы' губы вытягиваются вперед, к слушающему, а при произнесении nos ‘мы' прижимаются к зубам, т. е. к себе.

В целом, в звуковом символизме много неясного. Однако именно он стал основой одной из более или менее правдоподобных теорий происхождения языка.

Следует заметить, что и у Аристотеля под словом понималась лишь звуковая оболочка, тогда как значение не принималось во внимание. С точки зрения античных мыслителей звук был непосредственно связан с денотатом (с предметом окружающего мира), который обозначало слово в своем конкретном употреблении. Они, разумеется, понимали, что у слова есть значение, ведь слово (если это не имя собственное) может быть применимо к целому разряду объектов действительности. Философов занимала природа этих «общих понятий»: соответствуют ли они чему-то в реальном мире или являются порождением человеческого ума. Однако о возможности существования иной системы «общих понятий» они не задумывались. Система значений, свойственная их родному греческому, казалась единственно возможной и, следовательно, общей для всех языков.

Этим объясняется и отсутствие интереса со стороны античных греков и римлян к другим языкам, что, впрочем, было свойственно всем мыслителям древности, не только европейским. Такой же точки зрения придерживались в Древнем Китае и Древней Индии. Там ученые тоже не интересовались иностранными языками и не изучали их. Обычно отсутствие интереса к другим языкам объясняется презрением к «варварам», однако это не совсем так. Вавилоняне, египтяне, финикийцы и даже персы вовсе не были в глазах греков дикими варварами, тем не менее их языки также не изучались. Для греческого философа они не представляли никакого интереса, поскольку, по его мнению, отличались друг от друга лишь внешней звуковой формой, а по внутреннему строению являлись совершенно тождественными.

Не всегда очевидной была и произвольность языкового знака. Достаточно долго сохранялись представления о связи вещи с ее наименованием, как они сохраняются до сих пор в обыденном сознании. В античности существовала идея о том, что изначально имелись «истинные», «правильные» слова, которые действительно отражали сущность вещей. Затем в связи с общим упадком (наступлением железного века человечества) истинные слова подверглись искажению, и язык (слова) стал отражать не истину, а лишь человеческое «мнение». Иначе говоря, слова, по природе связанные с вещами, заменились на условные обозначения, и только у богов сохранилась первичная форма истинного языка.

С похожими представлениями связано появление специальных языков или регистров языка, предназначенных для ритуального использования: особый шаманский язык, непонятный обычным людям; языки церкви — латынь или старославянский; лукуми — язык обрядов сантерии на Кубе.

Как правило, это более архаичные формы языка либо языки, вышедшие из употребления. Их «древность» создает представление о них, как об «истинных» языках. В противоположность им слова обычных людей суть лишь «мнения». Они не выражают сущности вещей и не могут быть орудием познания действительности.

Отсутствие сущностной связи между словом и предметом было окончательно принято софистами, появившимися во второй половине V в. до н.э. в Греции. Это были странствующие учителя, ходившие из города в город. Они собирали вокруг себя юношей и обучали их. Софисты проповедовали крайний скептицизм в гносеологической области. Согласно их мнению, истину познать невозможно, да и вряд ли она существует. Задача выдающегося мужа состоит не в поисках истины и справедливости, а в том, чтобы добиться влияния и власти. Прямой путь к власти в условиях демократии — умение красиво и убедительно говорить. Софисты разработали теорию ораторского искусства и понятие языковой нормы, а также описали основные приемы демагогии. Софисту Протагору принадлежит известное высказывание: «Человек — мера всех вещей». Ему же приписывают такое выражение: «О богах я не могу сказать ни то, что они есть, ни то, что их нет».

Софисты полагали, что не только чувства, но и разум не позволяют нам узнать истину. Реальность лишь представляется нам, а все наши знания — лишь видимость знаний. Очевидно, что вопрос о характере связи между предметом, которая нам только «видится», и его наименованием, которое есть лишь «мнение», не имел для софистов никакого смысла.

Как и другие античные философы, софисты не могли поставить вопроса о категоризирующей функции языка, однако они впервые сформулировали вопрос о возможности передачи при помощи языка индивидуального эмпирического опыта. Такой опыт, как указывал Э. Сепир, в принципе непередаваем. Впервые это отметили софисты: даже если бы существующее было познаваемым, учил Горгий из Леонтин, то наше знание мы все равно не смогли бы передать с помощью слов другому человеку. Ибо как может человек передать словами то, что увидел? С точки зрения софистов, познание невозможно из-за глубочайшего разрыва между бытием и мышлением, как невозможно сообщение из-за глубочайшего различия между словом и явлением. Эти идеи предвосхитили идеи «релятивистов» средневековой Европы.

Платон продемонстрировал противоположные взгляды на природу языка в диалоге «Кратил», где Сократ последовательно доказывает обе точки зрения: вначале о природной связи предмета и его наименования, а затем об условности такой связи. Правда, раздел, посвященный природному характеру слов, значительно больше по объему^[5]. Природная связь слова определяется тем, что слово является отражением внутреннего образа вещей (эйдоса). Эйдос — это «идея» вещи. При этом вещи имеют некую собственную устойчивую сущность, независимую от нас. Мир эйдосов — трансцендентальный мир идеальных истин. По сути дела, Платон говорит о природе «общих понятий». Он утверждает, что эти понятия не являются чистым конструктом человеческого ума, а реально существуют. Говоря современным языком, это означает, что обобщение происходит путем выделения существенных признаков предметов и что эти признаки реально существуют. Тем самым познание действительности возможно. Если слово дом может относиться к бесчисленному множеству предметов, значит, в таких предметах действительно есть нечто общее, и это общее где-то реально существует!

Однако, согласно Платону, такова лишь идеальная картина. В действительности по причине общего упадка истина, заключенная в языке, замутнилась, поэтому, чтобы выяснить истинное значение слова, приходится прибегать к этимологизации. У богов же сохраняется изначальная форма истинного языка. Таким образом, Платон не считает слово обычного языка источником знаний о предмете. Позднее, в седьмом письме, написанном уже в зрелые годы, его скептическое отношение к языку усиливается настолько, что слово оказывается негодным способом выражения мысли: «Потому-то всякий, имеющий разум, никогда не осмелится выражать словами то, что явилось плодом его размышления» (Платон, Седьмое письмо, 342).

Как видим, у Платона мысль о том, что связь между словом и обозначаемым им предметом является условной, ведет к идее непознаваемости мира. Слова не связаны с вещами, это лишь слова и ничего более; они даже не способны выразить человеческую мысль. Такой взгляд приближается к взгляду Горгия. По мысли Платона, тот факт, что язык оказывается посредником между человеком и реальным миром, а также между людьми, делает эти связи ненадежными.

Аристотель был противником Платона по многим вопросам, в том числе по поводу связи вещи с ее именем: он твердо отстаивал идею об условности связи между ними. В именах, но Аристотелю, нет ничего от природы. Слово само по себе не может быть ни истинным, ни ложным. Истина и ложь возникают тогда, когда слова соединяются между собой. Впрочем, Аристотель вовсе не считал язык непригодным для сообщения мысли. Правда, он нс занимался вопросами языка как такового. Высказывания Аристотеля о языке приводятся по другим поводам, в частности при рассмотрении науки логики. Для Аристотеля логика и грамматика — практически одно и то же, а коль скоро законы логики объективны, т. е. одинаковы для всех людей, то, следовательно, и грамматика их языков будет единой. Аристотель был уверен в том, что языки отличаются друг от друга лишь внешней звуковой формой, а по внутреннему строению тождественны между собой. Такое представление делало изучение иностранных языков занятием бесполезным для познания мира.

Изучение своего языка в античности также не проводилось, и тому также находится объяснение. Поскольку логика внутренне присуща мышлению, она является внешней по отношению к языку. Аристотель считал, что «семантическая сторона слова не только не специфична для того или иного языка, она не является специфичной для языка вообще, она не заключает в себе ничего специально языкового, а полностью соответствует внеязыковой реальности»¹.

Подобные представления привели к тому, что Аристотель, а вслед за ним и многие другие философы подменяли анализ реального мира анализом значений слов греческого языка. Как отмечает И. А. Перельмутер, «Аристотель полагает, что анализируя значение слова, он поступает так, как подобает поступать естествоиспытателю, в действительности же он производит исследование как лексикограф»^[6][7].

В «Метафизике» Аристотель анализирует понятие начало. Он пишет, что «началом называется то, по чьему решению двигается движущееся и изменяется изменяющееся, как, например, начальствующие лица в полисах…» При этом Аристотель анализирует не понятие ‘начало бытия', а значения греческого слова аухл ‘начало'. Если русское слово начало может иметь значение ‘власть' (ср. выражение: под началом кого-то), то ни английское beginning, ни немецкое der Beginn, ни латинское initium такого значения не имеют. Аристотель полагал, что совокупность значений слова (полисемия) отражает сущностную связь между явлениями реального мира, и принимал как должное то, что такая совокупность значений универсальна для всех языков.

Происходит то, о чем писал Э. Сепир: философские построения на поверку оказываются языковыми построениями. Тут стоит вспомнить, что одно из важнейших онтологических^[8] учений Аристотеля — учение о материи и форме. В соответствии с ним всякая вещь есть единство материи и формы, например, медь — это «материя» по отношению к шару («форме»), который из меди отливается. Вспомним, что писал Б. Уорф о языке хоии, где в противоположность языкам SAE нет существительных, обозначающих вещества как таковые. В европейских языках для того, чтобы указать, что перед нами не ‘однородная не имеющая границ масса', а лишь ее часть, употребляются названия этих «форм» (подробнее см. 3.1). Таким образом, философские построения Аристотеля, оказывается, имеют лингвистические истоки.

Об этом подробнее Э. Бенвенист проанализировал лингвистические истоки философского понятия бытие у древнегреческих философов: «…за аристотелевскими терминами проступает всеобъемлющее понятие «бытие». Однако и это понятие отражает весьма специфическое свойство языка. В греческом языке не только имеется глагол «быть»… но он и употребляется в этом языке в высшей степени своеобразно. На него возложена логическая функция — функция связки (уже сам Аристотель отмечал, что в этой функции глагол «быть» не означает, собственно говоря, ничего и играет всего-навсего соединительную роль). В силу этого глагол «быть» получил более широкий смысл, чем любой другой. Кроме того, благодаря артиклю глагол «быть» превращается в именное понятие, которое можно трактовать как вещь; он выступает в разных обличьях, например как причастие настоящего времени, которое может субстантивироваться и в основном своем виде, и в некоторых своих разновидностях (то ov ‘сущее'; ‘сущие'; о/ ovreg ‘подлинно сущее; истинное бытие' (у Платона)); он может служить и предикатом к самому себе, как в выражении то л qv eivai, указывая на идею-сущность какой-либо вещи, не говоря уже о поразительном многообразии конкретных предикатов, с которыми он образует конструкции при помощи предлогов и падежных форм… И это следует подчеркнуть, ибо только в таких своеобразных языковых условиях могла зародиться и расцвести вся греческая метафизика «бытия»… Разумеется, язык не определял метафизической идеи «бытия», у каждого греческого мыслителя она своя, но язык позволил возвести «быть» в объективируемое понятие, которым философская мысль могла оперировать…

Мы лучше поймем, что речь здесь идет главным образом о языковом явлении, если рассмотрим, как ведет себя то же самое понятие в другом языке. С этой целью полезно сопоставить греческий с языком совершенно иного типа…

В выбранном нами для сопоставления языке эве (разговорный язык в Того) понятие, обозначаемое по-французски словом etre ‘быть', распределяется между несколькими глаголами. Прежде всего, имеется глагол луё, который указывает, как мы сказали бы, на тождество субъекта и предиката…

Другой глагол, /е, выражает собственно «существование»… Таким образом, всякая пространственная или временная определенность передается с помощью /е. Глагол wo ‘делать, совершать, производить действие', употребляясь с некоторыми названиями веществ, близок к etre ‘быть' в конструкции с прилагательным, обозначающим вещество: 1no + ке ‘песок' дает wo ке ‘быть песчаным'… Когда предикатом является слово, обозначающее должность или сан, употребляется глагол du…

Таким образом, практически функциям французского глагола etre приблизительно соответствуют пять разных глаголов. Здесь имеет место не разделение на пять участков той же семантической зоны, а иная дистрибуция, результатом которой является иная структура всей области…

Описание этих фактов языка эве содержит долю искусственности. Оно сделано с точки зрения французского языка, а не в рамках самого исследуемого языка, как подобало бы. В языке эве эти пять глаголов ни морфологически, ни синтаксически друг с другом никак не связаны. Но в этом и состоит преимущество такого «эгоцентрического» сравнения: оно объясняет нам нас самих; оно показывает нам, что многообразие функций глагола «быть» в греческом языке представляет собой особенность индоевропейских языков, а вовсе не универсальное свойство или обязательное условие для каждого языка. Мы затрудняемся сказать, какое место занимает глагол «быть» в миросозерцании эве, но a priori ясно, что там это понятие должно члениться совершенно иначе. Тот факт, что язык есть упорядоченное единство, что он имеет внутреннюю планировку, побуждает искать в формальной системе языка слепок с какой-то «логики», будто бы внутренне присущей мышлению и, следовательно, внешней и первичной по отношению к языку. В действительности же это путь наивных воззрений и тавтологий"^[9].

Нив коей мере не желая принижать величие Аристотеля, чьими идеями человеческая мысль питалась почти два тысячелетия, мы лишь хотели показать, насколько важно осознание лингвистической составляющей мышления, зависящего тем самым от системы значений конкретного языка.

Стоики среди философских школ, сформировавшихся в эллинистический период (III—I вв. до н.э.), внесли наиболее значительный вклад в изучение языка. Представители этого философского направления полностью отождествляли вещь и ее имя. Они считали, что слова воспроизводят звуки, издаваемые предметами, и выражают впечатления, какие предметы производят в душе человека. Слова выражают подлинную сущность предмета с помощь природных звуков. А раз название предмета отражает его сущность, следовательно, анализируя слова, можно проникнуть в самую сущность вещи. Потому стоики очень увлекались этимологией, которую понимали как поиск «истинного значения слова». Как результат, стоики создали учение о частях речи, открыли наречие и артикль, разделили буквы на гласные и согласные, разработали учение о падежах и дали им названия (названия наших падежей — перевод с греческого, мы пользуемся названиями, которые дали им стоики). Кроме того, стоики, что важно для этнолингвистики, различали внешнюю и внутреннюю речь.

Эпикур сделал еще один существенный шаг в представлениях о языке: он нашел консенсус между осмыслением языка как природного явления и людского установления. Кроме того, Эпикур впервые стал принимать во внимание, пусть еще совершенно умозрительно, существование других языков. Он писал: «Названия первоначально были даны вещам не по соглашению, но так как каждый народ имел свои особые чувства и получал свои особые впечатления, то сами человеческие природы выпускали каждая своим особым способом воздух, образовывавшийся под влиянием каждого чувства и впечатления, причем влияет также разница между народами в зависимости от их места жительства. Впоследствии у каждого народа, с общего согласия, были даны вещам свои особые названия, для того чтобы сделать друг другу словесные обозначения менее двусмысленными и выражаемыми более коротко. Кроме того, вводя некоторые предметы, ранее не виданные, люди, знакомые с ними, вводили и некоторые звуки для них». Эпикур, по сути, предвосхитил одну из теорий возникновения языка: через звуковой символизм, трудовые выкрики и пр.

Следует отметить, что в классический период греки не создали ни одного собственно лингвистического сочинения. Грамматики греческого языка появились только в эллинистический период, когда встал вопрос об обучении не-греков греческому языку. Ранее существовала лишь филология, т. е. толкование и исправление старых текстов. Эти сочинения не поднимали философских вопросов о соотношении языка и культуры, языка и мышления. Иные языки по-прежнему не входили в круг интересов грамматистов.

То же касается и римского языкознания. В первые века нашей эры появились латинские грамматики, целью которых была кодификация латинского языка, широко распространявшегося на завоеванных землях. Грамматики носили также практический характер. Были выработаны понятия о частях речи, о склонении и спряжении, установлены основные морфологически выраженные категории для каждой из частей речи. Были созданы те грамматические описания, которые в течение многих последующих столетий служили образцом для написания грамматик других языков, как европейских, так и неевропейских. Разумеется, в этих грамматиках, а также в сочинениях филологов, толкующих старые тексты, имплицитно (т.е. в скрытом виде) содержались представления их авторов о языке. Поскольку «настоящими» языками продолжали считаться лишь греческий и латинский, а данные иных языков игнорировались, смысловая составляющая языка никак не могла быть признана относительной; она казалась абсолютной, единственно возможной и, следовательно, общей для всех языков.

• [1] «На всех улицах и площадях и при встречах в частных домах образованные люди живообсуждали вопрос о том, на чем основаны имена — на природе или на законе». Подробнееоб этом см.: Перельмутер И. А. Греческие мыслители V в. до н.э. Платон. Аристотель. Философские школы эпохи эллинизма // История лингвистических учений. Древний мир. Л., 1980. С. 110−130.
• [2] См.: Воронин С. В. Основы фоносемантики. Л., 1982.
• [3] Журавлев А. П. Фонетическое значение. Л., 1974. С. 15.
• [4] В языке бамаиа наблюдается обратная картина: имеется две параллельных пары дейктических наречий уап ‘здесь' — yen ‘там', tan ‘так (как здесь)' — ten ‘так (как там)'.
• [5] Анализу диалога Платона «Кратил» посвящено гигантское количество литературы, см. об этом у И. А. Перельмутера.
• [6] Перельмутер Я. Л. Греческие мыслители V в. до н.э. Платон. Аристотель… С. 165.
• [7] Там же. С. 167.
• [8] Онтология (от греч. дп, род. п. ontos — сущее + -.логия), раздел философии, в котором рассматриваются всеобщие основы, принципы бытия, его структура и закономерности (БСЭ).
• [9] Беивенист Э. Общая лингвистика. М., 1974. С. 111—114. (Курсив наш.)