Преступление как вид деяния (действие, бездействие)

Если не считать Руководящие начала по уголовному праву РСФСР 1919 г., где преступлением объявлялось «нарушение порядка общественных отношений», то можно утверждать, что такое смещение акцента было свойственно и советским уголовным кодексам, в которых первоначально преступление формулировалось как некоторого рода действие и бездействие (уголовные кодексы РСФСР 1922 и 1926 гг.), а с принятием в 1958 г. Основ уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик было непосредственно увязано с деянием как таковым. При этом в последнем случае в скобках специально пояснялось, что деяние сеть совершение лицом действия или бездействия. В принципе сходное решение вопроса нашло свое отражение и в ныне действующем УК РФ, в ст. 14 которого закреплено: «Преступлением признается виновно совершенное общественно опасное деяние, запрещенное настоящим Кодексом под угрозой наказания». Отказавшись от пояснений значения термина «деяние», законодатель в части решения интересующего нас вопроса сохранил преемственность: деяние есть родовая, а признаки «общественная опасность», «виновность» и «запрещенность настоящим Кодексом под угрозой наказания» есть видовая специфика понятия преступления.

О конкретном содержании, взаимосвязи и значении признаков, отличающих уголовно наказуемое деяние от иных, далее речь пойдет особо. Здесь же уместно задуматься над тем, почему представления о преступлении как некоторого рода деянии с некоторых пор оказались более предпочтительными, чем ранее существовавшая трактовка этого понятия как определенного нарушения закона, права и т. п. Очевидно, что одна из причин — желание перенести акцент с юридической (формальной) стороны преступления на фактическую, т. е. на ту, которая, безусловно, носит первичный характер. Что же касается другой причины, то она, думается, связана с решением вопроса о возможности наказуемости так называемого «голого умысла», т. е. самого намерения, мысли, желания совершить какой-то поступок. Во времена безраздельного господства религиозного мировоззрения, не усматривающего принципиальной разницы между помыслами и поступком как таковым, казалось вполне оправданным, как это предписывалось Соборным Уложением 1649 г., «казнить смертию» в случаях, когда, например: «Будет кто каким умышлением учнет мыслить на государьское здоровье злое дело, и про то его злое умышленье кто известит…». С развитием общественной мысли однако приходит осознание того, что за свои помыслы и мысли человек может отвечать лишь перед божеским, но никак не светским судом. В материалистической философии выдвигается положение о том, что «законы, которые делают главным критерием не действия как таковые, а образ мыслей действующего лица, — это не что иное, как позитивные санкции беззакония… Лишь постольку, поскольку я проявляю себя, постольку я вступаю в область действительности, — я вступаю в сферу, подвластную законодателю. Помимо своих действий я совершенно не существую для закона, совершенно не являюсь его объектом». Выраженная в трудах многих представителей просветительной философии XVIII—XIX вв. и получившая свое отражение в «Наказе Комиссии для сочинения нового Уложения» Екатерины II идея наказуемости только за содеянное была воспринята уже в первых отечественных работах по уголовному праву. Однако руководствуясь не столько религиозными, сколько политическими соображениями, законодатель не спешил к практическому воплощению этой идеи, а потому еще в Уложении о наказаниях уголовных и исправительных 1845 г. счел возможным сохранить статью, устанавливающую ответственность за: «всякое умышление и преступное действие против жизни, здравия или чести Государя Императора и всякий умысел свергнуть Его с Престола, лишить свободы и Власти Верховной, или же ограничить права оной, или учинить Священной Особе Его какое либо насилие». Лишь Уголовное Уложение 1903 г. отказалось от подобного рода статей, реализовав тем самым идею ненаказуемости «голого умысла» .

В настоящее время положение о том, что без деяния не может быть преступления, стало аксиомой, а потому сама мысль об обоснованности построения соответствующих дефиниций воспринимается как само собой разумеющееся. Вместе с тем вряд ли можно спорить с тем, что ставшее уже классическим определение преступления в качестве некоторого рода деяния является безупречным, по крайней мере, с точки зрения требований, предъявляемых к наиболее распространенному в пауках способу конструирования определений: путем указания на ближайший род и видовые отличия. Имея в виду данные требования, неизбежно придется признать, что в дефинициях преступления, усматривающих в качестве его родового понятия «деяние», последнее (деяние) охватывает своим содержанием все элементы состава преступления, к которым принято относить объект, субъект, объективную и субъективную стороны. Кстати, в таком значении термин «деяние» собственно и мыслится как в теории уголовного права при характеристике понятия преступления, так и в ряде норм УК РФ 1996 г. (например, в ст. 8). В итоге в науке и законодательстве получила распространение предельно широкая трактовка смысла этого термина, в которой каждая из отдельных элементов состава преступления воспринимается как структурная, составляющая часть деяния. Однако существует и иная, предельно узкая трактовка, обнаруживающаяся всякий раз, когда в литературе идет речь нс о самом понятии преступления, а о его составе. Обособляя в последнем объект, субъект, субъективную и объективную стороны, теория уголовного права с термином «деяние» здесь увязывает уже только один элемент — объективную сторону, и даже не всю ее (помимо деяния она предполагает также место, время, способ посягательства и др.), а только непосредственно касающуюся действия (активного поведения, телодвижения) или бездействия (пассивного поведения, отсутствие должного телодвижения). Сколько бы при этом ни подчеркивалась неразрывность связи деяния либо действия или бездействия со всеми другими элементами состава преступления, суть интерпретации термина «деяние» останется прежней: им в любом случае охватывается лишь внешнее поведение, которое соотносится с прочими элементами состава преступления нс как целое и часть, а как самостоятельные части некоторого целого, именуемого составом преступления.

Неоднозначность смыслового содержания термина «деяние» выступает источником многих научных дискуссий, в том числе и по вопросу о соотношении данного термина с тем, что принято считать виновностью. Раскрывая это соотношение и нередко отмечая недопустимость так называемого объективного вменения, ученые не могли не обратить внимания на то, что в прежде действующих отечественных уголовных правовых актах в определении понятия преступления ничего не говорилось о виновном характере деяния. Некоторые из них увидели в этом несовершенство законодательной формулировки, и не более того. Сравнительно чаще, однако, утверждалось, что в выделении признака виновности в определении понятия преступления нет необходимости, поскольку, по мнению одних, общественно опасное деяние может быть совершено лишь виновно, а, по мнению других, оно охватывается признаком уголовной противоправности и дополнительное упоминание о виновности создает неправильное представление о том, что возможно совершение деяний, являющихся уголовно противоправными и невиновными одновременно. Между тем, закрепляя основание уголовной ответственности, например, в УК РСФСР 1960 г., законодатель явно ориентировался на то, что ее возложение предполагает наличие двух условий: во-первых, совершения деяния (в литературе оно иногда называлось объективным основанием ответственности), во-вторых, вины в его совершении (субъективное основание уголовной ответственности). Поскольку в ст. 7 того же Кодекса при определении понятия преступления ничего не говорилось о виновном характере деяния, то решение вопроса о соотношении деяния и виновности, по сути дела, оставалось открытым. Впервые включив в ст. 14 виновность в число самостоятельных признаков понятия преступления, УК РФ 1996 г. явно исходит из того, что признак виновности не охватывается термином «деяние» и именно поэтому требует обязательного упоминания в данной статье. Совершенно иной вывод о соотношении терминов «деяние» и «виновность» приходится делать при толковании ст. 8 УК РФ. Объявляя основанием уголовной ответственности «совершение деяния, содержащего все признаки состава преступления, предусмотренного настоящим Кодексом», она дает основание считать, что понятием «деяние» охватывается и признак «виновности». В итоге в ныне действующем УК РФ решение вопроса о соотношении интересующих нас понятий оказалось открытым, а точнее — противоречивым.

Преступление как вид посягательства

Если не иметь в виду деяние, то в прошлом нередко на роль отправного понятия при определении преступления в уголовно-правовой науке выдвигался термин «посягательство», но с разными, порой противоположными мотивировками. Желая акцентировать в преступлении его способность не только причинять, но и создавать угрозу причинения вреда, в свое время В. Д. Спасович полагал, что словом «посягательство» охватываются «и совершенные правонарушения, и покушения на правонарушения, и даже приготовления к правонарушениям». Из иного толкования исходила ?. Ф. Кузнецова, которая, отстаивая мысль, что в действительности нет преступлений, не влекущих за собой нанесения ущерба, отмечала: «Посягательство немыслимо без нанесения ущерба… В этой связи нам представляется более правильным определять преступление не как действие или бездействие, лишь направленное на причинение вреда правоохраняемым объектам (это характеристика лишь преступного действия), а как общественно опасное посягательство на социалистические общественные отношения» .

Столь же неоднозначно термин «посягательство» был интерпретирован и в плане его взаимосвязи с внутренней, психической стороной преступления. По мнению Н. С. Таганцева, она остается за пределами содержания данного термина, и потому о преступлении правильнее говорить как о некоторого рода деянии. ?. П. Карпушин и В. И. Курляндский ориентировались на иное толкование: отдав предпочтение определению преступления в качестве некоторого рода посягательства, они пояснили, что можно было бы рассматривать преступление и как общественно опасное деяние. Поскольку же, по их мнению, общественно опасное деяние (объективно опасное) может совершить и невменяемый человек, и малолетний, то термин «посягательство» более полно подчеркивает и объективную и субъективную общественную опасность^[1].

Преступление как вид отношения между людьми

Не претендуя на изложение всех известных отечественной уголовно-правовой науке вариантов использования различных терминов в качестве родового понятия (в том числе как разновидности общественно опасного поведения), следует обратить внимание и на такой подход, в соответствии с которым преступление есть отношение лица к другим лицам и к обществу в целом.

Надо сказать, что такая трактовка преступления в отечественной науке высказывалась неоднократно, правда применительно к проблеме иного рода — к предмету уголовного права. Видимо, этим обстоятельством объясняется то, что задача построения соответствующей дефиниции понятия преступления в литературе пока не ставится. Более того, соглашаясь с тем, что всякое преступление есть отношение индивида к кому-либо, в литературе (В. С. Прохоров) высказываются возражения против того, чтобы такого рода отношение считать общественным. С нашей же точки зрения, достоинство такого рода определений преступления и состоит в том, что в отличие от его характеристики как вида правонарушения или деяния, акцентирующих соответственно юридическую или физическую (психофизическую) природу, признание преступления отношением между людьми выдвигает на первое место общественную, социальную природу понятия преступления.

• [1] Карпушин Μ. П., Курляндский В. И. Уголовная ответственность и состав преступления. М., 1974. С. 89.