Ценностное содержание политических отношений

Исторический фон «политической драмы» Нового времени достаточно хорошо представлен многочисленными научными исследованиями и художественными образами, воплощенными в литературе, живописи, скульптуре и кинематографе. Кардинал Ришелье и О. Кромвель, П. Робеспьер и Наполеон, О. фон Бисмарк и Дж. Гарибальди — это только краткий перечень имен, за которым стоят революции и войны, крушение престолов монархов и массовые политические движения. Не только очевидцы и ближайшие потомки, но и мы, люди XXI в., постоянно соприкасаемся с политическим наследием этой эпохи, ее великими «тенями» и символами.

При первом приближении за политическими бурями Нового времени стоит вековечная человеческая жажда власти, стремление расширить поле ее действия. Что культурного, если конечно не трактовать культуру предельно широко, можно усмотреть в политической практике «эпохи крови и пламени» (Н. М. Карамзин)? Как бы странно ни казалось, но именно в эту эпоху масштабных политических потрясений складываются реальные предпосылки проникновения ценностного содержания в политические отношения.

Для аксиологического подхода характерно представление, что высшие духовные ценности проявляются в политической деятельности только опосредованно. Политическая власть всегда связана с принуждением, и говорить о достижимости ее одухотворенности, очеловеченное™ достаточно проблематично. В сфере политики духовные ценности могут быть реализованы в лучшем случае в нормативно-значимой форме, поэтому «культурность» политики проявляется как некоторая «оформленность», «обработанность», нормированность, цивилизованность отношений между людьми по поводу использования институтов публичной власти. Оформленность эта, в силу отмеченных ранее причин, не может быть вполне устойчивой, она преимущественно внешняя.

Высшие духовные ценности проявляются в политической деятельности через систему норм морали и права. Право в политике выступает неким компромиссом силы и справедливости, конечно, при условии, что содержание правовых норм предполагает хотя бы «минимум нравственности». По сути, политическая культура и есть совокупность политико-правовых норм, включающих в себя ценностное содержание, реально влияющих на характер политических отношений. Условия для появления таких норм, как уже было отмечено выше, складываются именно в эпоху Нового времени, когда начинает доминировать ценностная установка на политико-правовое регулирование социальных отношений.

Как правило, развитые формы политической культуры, сложившиеся в эпоху Нового времени, принято называть либерально-демократическими. Но за ними прослеживается достаточно длительный и противоречивый процесс оформления новых политико-правовых ценностей, не завершившийся в ряде стран мира и поныне.

В становлении политической культуры Нового времени можно выделить три основных политических этапа:

• 1) период становления (Возрождение и Реформация);
• 2) эпоха абсолютизма и первых национальных государств;
• 3) собственно либеральная фаза — правового государства.

И хотя страны и регионы Европы проходили эти периоды отнюдь не синхронно, нельзя не обнаружить неких общеевропейских социально-политических тенденций. Стремление привнести в социальный строй правовые нормы, обеспечивающие возможность самоопределения личности в политике, начинает прослеживаться в культуре Ренессанса (Возрождения). «Поправки», которые вносит в этот процесс Реформация, окончательно подготавливают переход к новым способам ценностно-нормативного оформления власти.

В эпоху Ренессанса, расцвета городской цивилизации позднего Средневековья, оформляется новый идеал человека: самостоятельного, энергичного, стремящегося к земной любви, прижизненной славе и богатству. Возрождаются античные представления о политике, как искусстве управления людьми. Политический идеал многих мыслителей этой эпохи — Римская республика, в которой каждый свободный человек отвечал за судьбу государства, а государство — за сохранение общественного блага. Как известно, этот идеал не был вполне реализован в античности, и тем более он был нереален для Возрождения, пронизанного духом индивидуального самоутверждения. Парадокс Ренессанса заключался в том, что пробуждение человеческой активности происходило за счет разрушения ценностно-нормативного содержания традиционной христианской культуры. Применительно к сфере государственной это означало резкое повышение политической активности городского населения при утрате влияния традиционных форм легитимации власти. Новых, адекватных этим формам активности, способов достижения политического согласия в обществе еще не было, а старые уже не годились. Сфера политического резко обособляется от морали и религии. По сути, происходит политизация всей жизни, а это, в конечном счете, приводит к «войне всех против всех». Городагосударства захлестывает волна политического «витализма», в пожарах гражданских войн гибнут шедевры итальянского Возрождения. Очень показателен в этом отношении такой политический типаж как кондотьеры — воины-наемники, которым иногда воздвигали памятники известные итальянские скульпторы. Это были храбрые, уверенные в своих силах личности, активно участвовавшие в политике и одновременно жестокие, беспринципные и готовые за деньги совершить любое преступление. Они могли, обретя власть и богатства, содействовать процветанию ремесел и искусств, но могли превратить в кладбища города своих соперников.

В этих противоречиях ренессансной личности, по видимому, и кроется «загадка» творчества великого мыслителя этой эпохи Макиавелли, который испытывал симпатию к республиканскому устройству, где «граждане, соревнуясь друг с другом, заботятся как о частных, так и об общественных интересах»^[1]. И одновременно в своем известном трактате «Государь» (1532 г.) он утверждает, что забота о процветании и могуществе государства должна доминировать над всеми действиями государственных лиц, и что для достижения этой цели оправданы все средства. Политическая жизнь Возрождения подготавливала переход к новой, более устойчивой форме организации обществ — абсолютной монархии с ее специфическими ценностными нормативами.

Отчетливо это прослеживается в идейном наследии гения северного Возрождения Эразма Роттердамского. Дорога к республиканскому, правовому идеалу и у него лежит через преобразование теократического строя в сильную, светскую, по сути, абсолютную власть монарха. В дальнейшем, уже в XVII—XVIII вв., такая монархия получила очертания «просвещенного абсолютизма». Сохраняя формально многие черты традиционной теократии (от греч. 0во<; — бог и e^owria — власть), монархии ряда европейских стран (Франции, Испании) к XVII в. приобретают принципиально новые черты.

Установка на рациональный абсолютизм получила наибольшее развитие и признание во Франции, где абсолютизм, укрепившийся после религиозных войн XVI в. и феодальной усобицы второго десятилетия XVII в., воспринимался почти всеми слоями общества как фактор стабильности, мира и покоя. Традиционные ссылки на божественное происхождение монархии были рассчитаны больше на необразованную публику. Для «просвещенной» части общества более убедительно звучали рассуждения о необходимости обуздать присущие человеку страсти силой разума, воплощением которого является государство во главе с королем. Этот «политический разум» служит всему обществу, поэтому общество заинтересовано в том, чтобы король подавлял любое сопротивление, порожденное «неразумными» страстями. Размывание представлений Средневековья о слитности власти монарха с божественной, означало не только усиление власти земного самодержца, но вело к установлению более четких критериев собственно «государственного» и «общественного».

Политическая жизнь периода абсолютизма тяготеет ко всеобщей регламентации, стремится поставить под повседневный контроль хозяйственную, религиозную, художественную сферу жизнедеятельности. Все они должны быть упорядочены при безусловном приоритете государственного начала перед частным и групповым. Поэтому этап абсолютистской политической культуры иногда резко противопоставляют следующему — либеральному. Ведь абсолютизм, как и теократия, подавляет в публичной жизни личностно-индивидуальное. Но при этом, обуздывая и рационализируя стихию индивидуализма Возрождения, абсолютизм не только закрепощал общество, а также подготавливал основу для укоренения принципиально новых норм взаимоотношения человека и государства. Это отчетливо проявляется в характере отношений монарха и подданных. На смену рыцарской верности приходит идеал дворянского служения. Дворянин служит не лицу, точнее не столько лицу (монарху), сколько стране и государству, как и самодержец. При этом оба не забывают о собственном самоутверждении. Государство, а не Бог, стоит над ними, законы же такого служения предполагают правовые гарантии для дворянина. Буржуа служит государству в лице монарха как работник, дворянин — утверждая себя как человек чести и высоких достоинств. Под влиянием Просвещения проводятся реформы законодательства, предполагающие элементы разделения властей и законодательных гарантий от прямого насилия и государственного вмешательства в частную жизнь. Этим процессам, конечно, сопутствуют и кровавые публичные казни, массовые каторжные работы, уголовные преследования «неморального поведения». Однако идет и процесс секуляризации политики, нарабатываются формы легальной регламентации общественных отношений. Регламентация, в конечном счете, оборачивалась дифференциацией сфер культуры, противостоянием общества и государства, сеяла сомнения в непогрешимости и вечности монархического устройства, открывала дорогу к преодолению резких сословных ограничений, содействовала приливу способных людей в ранее недоступные сферы деятельности. Завершились эти процессы, как известно, Великой французской революцией и оформлением под ее влиянием светского законодательства, даже в тех странах, где формально сохранились все атрибуты традиционной монархии.

Другим «достижением» абсолютизма можно считать оформление идеи национального государства, выводившей общество на новый уровень нормативного регулирования политических отношений. Уже «просвещенные» монархи все чаще были вынуждены выступать от лица всего народа, а не как носители божественной или сословной власти. После победы реформационного движения и буржуазных революций в ряде стран начинают складываться национальные государства, где определяющим принципом политического взаимодействия становится конституционализм, т. е. идея равенства членов общества перед законом и, соответственно, правовая фиксация границ полномочий государства в отношениях с гражданами, его ответственность перед ними. Формы правления и характер политического режима в таких государствах могли варьироваться (республика, монархия, олигархия, режим личной или групповой диктатуры), но для всех них была характерна нацеленность на правовое согласование интересов личности и общества. Характерна в этом отношении фигура Наполеона, чья власть держалась не только на харизме или неприкрытой силе, а и на способности выражать интересы нации как совокупности разумных эгоистов, объединяемых рациональным законодательством. Наполеон своими военными походами расширял не только пространство личной власти, но и правовое поле для политических и экономических прав личности, в том числе и в тех странах, где вступали в силу кодексы законов, созвучных духу французских. Пока Наполеон выражал национальные интересы, он был непобедим.

Ростки политического либерализма начали пробиваться именно на почве национальной государственности, обеспечившей более широкие возможности для политического выбора человека. Особое место в становлении более совершенных форм нормативного регулирования политических отношений занимает Реформация, религиозная революция XVI в., вызванная в немалой степени потребностью обуздать стихию своеволия Возрождения. Характерно, что в странах, где победило реформационное движение, переход к стадии национальной государственности происходил значительно скорее и фактически минуя стадию абсолютизма. Какая же связь существует между этим религиозным движением и вполне светскими формами либерально-демократического устройства?

Как известно, в соответствии с религиозными установками реформаторов католической Церкви (протестантов), смертным не дано проникнуть в замысел Бога и посягать на его величие. Перед Божьей милостью все равны, сословная принадлежность не может служить свидетельством «избранности». Героизм состоит не в рыцарских подвигах, а в каждодневном, терпеливом труде во славу Бога и надежде на Спасение. Постепенно требование свободы совести (освобождения от посредников в отношениях с Богом), равенства и простоты, распространяемые первоначально на католическую Церковь, достаточно органично стало перерастать в требование «естественных», дарованных Богом прав, — на жизнь, распоряжения плодами собственного труда, собственность. Из протестантского убеждения, что между человеком и Богом нет посредников, следовало, что если власть не гарантирует свободу совести и связанных с ней неписаных прав, то народ обязан устранить помехи на пути истинной веры. Так вызревает убежденность, что основа общества — не государство, а добровольные объединения граждан, связанных обязательствами друг перед другом и перед Богом. Государство же вторично по отношению к гражданским общинам и есть результат земного договора между народом и королем.

Постепенно суровые нормы протестантской общины (аскетизм, умеренность; уважение к собственности, обретенной каждодневным, упорным трудом; личная ответственность за взятые обязательства и т. п.) начинают влиять и на характер политических отношений. Так, непобедимая армия Кромвеля, одного из лидеров английской революции XVII в., подала петицию в парламент об отмене принудительной мобилизации, аргументируя это тем, что христианин может участвовать только в тех политических акциях и войнах, справедливость которых подтверждает его совесть. «С этой точки зрения войско наемников следует считать относительно нравственным, поскольку наемный солдат ответственен за свою профессию перед Богом и своей совестью»^[2]. Здесь очевидно принципиальное отличие между наемниками-протестантами и кондотьерами, так как первые действуют с ориентацией на моральные нормы, вторые же — исключительно из соображений индивидуальной выгоды.

Наделяя мирскую деятельность статусом божественного предназначения, протестантизм и от политической деятельности требует высокого профессионализма, самоотдачи, служению благим целям. Конечно, протестантскими фанатиками во славу Бога было совершено немало кровавых злодеяний, но, освобождая человека от принудительного диктата внешней религиозности и произвола феодальных владык, вырабатывая, первоначально в религиозной форме, способы внутренней саморегуляции, Реформация подготавливала цивилизационное поле для качественно новых социокультурных ориентаций в политической сфере. Очевидно влияние Реформации на становление гражданского общества, обладающего высокой степенью автономии по отношению к государству, а значит, способного его контролировать. На этой основе начал складываться политико-правовой порядок, учитывающий значимость как религиозно-нравственных стремлений личности, так и ее повседневных интересов. Со временем, развитие способности к самопринуждению, опирающемуся на строгий гражданский контроль, позволили исключить из политической практики наиболее жесткие формы государственного насилия. Многие исследователи политики именно с протестантским социокультурным наследием связывают либеральный характер политических систем, сложившихся в Швейцарии, Голландии, США и ряде других стран. Политическая организация этих стран обеспечивает достаточно высокую степень свободы личности, но сочетает ее с развитой системой контроля со стороны гражданского общества за поведением граждан. Поэтому степень вмешательства государства в частную жизнь относительно невелика, по сравнению с теми странами, где гражданский контроль не развит.

Тем самым Реформация, осуждая греховность светского индивидуализма Возрождения, сходится с ним в принципиальном моменте — в стремлении освободить человека от внешних авторитетов, наделяя его правом, по собственному усмотрению, прислушиваясь к слову Священного Писания, выбирать образ жизни. Это обуславливает постепенную и мучительную эволюцию власти от «права на смерть» и телесные наказания к надзору и к формированию внутренней самодисциплины и самоконтроля над душевными состояниями, полагает французский исследователь генеалогии (от греч. ysvsaXoyia — родословная) власти Фуко.

Не удивительно, что стремление к рационализации политической жизни, сомкнувшееся на просторах Нового Света с требованиями самореализации по высоким христианским нормам (совестливостью, честностью, справедливостью), вернулось в XVIII в. в Европу в виде либерально-демократического идеала человека периода Великой французской революции.

Таким образом, в эпоху, пришедшую на смену политической стихии Возрождения и Реформации, политика обретает новые измерения. Именно в этот период государственность начинает осознаваться политикой, т. е. сферой приложения способностей большого числа людей, организующих свою социальную жизнь в соответствии со своими интересами. Власть приобретает публичный характер, а люди из подданных превращаются в граждан. Как отмечает Гвардини, «политическая деятельность начинает представляться чем-то таким, что заключает свои нормы лишь в себе»^[3]. Возникают первые республики (от лат. Reipublicae — общее дело), преимущественно в регионах, где победила Реформация. Даже традиционная монархия, как уже отмечалось, пытается преобразоваться в «просвещенный» абсолютизм. Для него характерен светский характер централизации и регламентации жизни. Монарх стремится выступать не от имени Бога или дворянства, а от лица всего общества, нации.

Политические отношения все более приобретают «прозрачность», отделяются от иных отношений.

Развитие рыночных отношений, разграничение функций Церкви и государства, рационализация мировоззрения привели к окончательной оформленности не только хозяйственной сферы, но и политической. Одновременно с укреплением и совершенствованием государственной машины возникают новые институты политики, связанные с притязанием «человека экономического» на участие в осуществлении публичной власти (парламенты, конституции, партии и т. п.). Сфера политического все более приобретает характер соревнования многообразных групп за власть. Сам же политический процесс начинает описываться в терминах механизма, действующего по объективным законам или в духе теории рыночного обмена: политические лидеры и активисты рассматриваются как продавцы и покупатели политического капитала. Политический человек рассматривается как «разумный», «рациональный», «эгоистический» человек, преследующий свои, в основном социально-экономические интересы, и борющийся за власть с целью их максимального удовлетворения. «Механизмы» такой политики и призваны обеспечить оптимальную интеграцию несовпадающих групповых интересов. Чтобы столкновение групповых интересов не привело к разгулу стихии насилия, необходимо подчинение социальной конкуренции определенным правилам (законам). По отношению же к «нарушителям» этих норм, государство вправе применять насилие. Так насилие приобретает более цивилизованные формы. Например, претерпевает изменения иерархия наказаний за нарушение общественного порядка. На первый план начинает выдвигаться заключение в тюрьму, т. е. лишение свободы, как важнейшей ценности. Да и сама тюрьма начинает рассматриваться не только как место телесных страданий, но и испытательное учреждение, призванное вернуть к законопослушной жизни нарушителей «общественного договора». Эффективность политической деятельность все более ставится в зависимость от степени рациональности организации публичной власти и «разумности» законов, используемых для достижения целостности общества.

Постепенно меняются представления о характере взаимоотношений политической власти и общества, что выразилось в распространении идей «естественных прав» человека, «общественного договора», «народного суверенитета». В свете этих установок государство рассматривается как человеческое, а не божественное установление, а люди обладают естественными правами на собственность, жизнь, свободу объединений. Для того чтобы обеспечить защиту своих неотъемлемых прав и свобод, люди договариваются (заключают общественный договор) и создают государство, которому делегируют полномочия принятия законов, поддержания порядка и правосудия, межгосударственных отношений. В политических документах первых республик (американской, французской), ориентированных на эти идеалы, народ провозглашается в качестве безусловного источника власти (соверена). Именно он наделяется правом изменять государственный строй в соответствии с его представлениями о безопасности и счастье. Соответственно, важной нормой эффективности деятельности государства и одновременно способом контроля за его деятельностью провозглашается разделение власти на законодательную, исполнительную и судебную. Эта норма призвана была содействовать профессионализации политической деятельности и одновременно противодействовать концентрации власти в руках немногих.

В Новое время появляются регулярная армия, суд присяжных (проявление народного суверенитета в судебной власти), политические партии (посредники между обществом и государством), «разумно» организованные «исправительные» учреждения (тюрьма и каторга), полиция (законодательно оформленный контроль над поведением) и т. п. Упрочение этих норм, организаций и идеальных установок протекало на фоне грандиозных политических потрясений: крушения монархических режимов, гражданских и религиозных войн, террора революционеров и реставраторов монархического строя. Участники политических процессов мучительно искали ответа на вопрос: как совместить стремление к личностному самоопределению с политической целесообразностью и нравственными идеалами? Как обеспечить легитимность власти, когда подорваны традиции? Что в этих условиях составляет основное содержание политических ценностей-норм?

Постепенно в качестве универсального механизма согласования многообразных социальных интересов все интенсивней начинает использоваться «позитивное право», которое не столько запрещает, сколько «рекомендует» и «советует», а традиционные способы ценностно-нормативного оправдания политического принуждения видоизменяются и дополняются новыми, опирающимися на веру в обязательность законодательного установления, деловую компетентность. Конечно, такая «добровольность» не исключала мотивов страха перед карающими органами. Может сохраняться и вера в особую миссию государства, но все же ведущим мотивом добровольного подчинения здесь выступает убежденность в разумности и справедливости правовых норм, учитывающих многообразие социальных интересов^[4]. Зарождение таких политико-правовых норм создало предпосылки для вытеснения крайних форм «витализма» из политических отношений и для ограниченного проникновения в них ценностного начала. Постепенно, прежде всего в тех обществах, где наиболее полно получили развитие либеральные политические принципы, на роль базовой ценностинормы политической культуры начинает претендовать идеал правового государства.

В основе идейных исканий либерализма лежит установка на утверждение ценности человеческой личности, вера в существование высших истин разума, в соответствии с которыми можно обеспечить социальный прогресс (от лат. progressus — развитие нового, передового). В свете этих исходных установок, либерализм решает и проблему публичной власти. Политика — дело личностей: не человек для государства, а государство для человека. Символическим отображением идеала государства в классическом либерализме является образ «государства — ночного сторожа», т. е. такого, которое не вмешивается в частную жизнь человека и стоит на охране его «неотчуждаемых прав» (на жизнь, свободу и собственность). Государство не может быть могущественней личности, а поэтому должно быть регламентировано законом, который охраняет ее свободы. Государственные органы — не более, чем участники договорных отношений, и не вправе сами их нарушать. Государство — «не голова» общества, а скорее «шляпа», которую можно сменить, если она плохо защищает от «непогоды». В соответствии с подобными ценностными установками видится и государственная система, которая предполагает верховенство законодательных органов над исполнительными, наличие избирательной системы и т. п.

Политическая деятельность, по аналогии с экономической, рассматривается как соревнование. Важным условием такой соревновательности является наличие свободного избирателя и единых правовых «правил игры», которые предполагают защиту естественных прав каждого. Чтобы предотвратить возможность нарушения этих правил и разгула стихии необходимо «правовое государство», где «действует свобода, основанная на законах» (Ясперс). Следовательно, либеральная установка на «государство-минимум» («ночного сторожа») необходимо предполагает ценностный норматив «правового государства». Правовое государство — своего рода «судья» на правовом поле политики, которому запрещено действовать в пользу какого-либо отдельного участника, а вменяется в обязанность следить за тем, чтобы никто не нарушал правил договоренности, закрепленных в Конституции.

Суть правового государства в ценностном плане иногда сводят к ограничению деятельности государства правом, в котором выражается власть суверенного народа. Эта традиция достаточно отчетливо представлена уже в творчестве Ж.-Ж. Руссо. Однако, наличие правовой регламентации, ориентированной на выражение интересов «народа», само по себе не может служить надежной гарантией цивилизованной практики государства, что отчетливо показала Французская революция. Ни великие декларации о власти народа, ни конституции, закрепляющие суверенитет народа, не предотвратили властного «самоуправства», «своеволия», стремления к привилегиям. Так что ни власть, ни само право, ни абстрактный «народ» не могут быть самодостаточными реальными гарантами исполнения законов. Это отчетливо понимали многие теоретики правового государства. Право само нуждается в легитимации, одобрении и поддержке, источник которой коренится в видимых и понятных всем идеалах социальной справедливости. На роль таких идеалов в Новое время выдвигаются свобода и равенство. Ценностно-нормативная основа первых буржуазных конституций отображается формулой: «Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах». Этот идеал свидетельствовал о стремлении утвердить в качестве безусловной ценности — ценность человека.

Применительно к политике это означало правовое закрепление личностных свобод человека. Правовое государство — там, где принимаемые законы соответствуют жизненно важным правам человека. Такой политико-правовой порядок, по мнению теоретиков правового государства, призван был обуздать как государственный произвол, так и стихию индивидуального самоутверждения. Никто не имеет права посягать на эти свободы. При такой постановке вопроса уже не кажутся тавтологией слова Канта о том, что правовое государство — там, где действуют правовые законы и произвол одного (лица) совместим с произволом другого с точки зрения всеобщего закона свободы. Правовое государство, как ценностно-нормативный порядок политики, предполагает, что государство ограничивает свой произвол, признавая права граждан. Человек же признает право государства требовать от него соблюдения прав других людей. Между государством и гражданами, между самими гражданами устанавливаются отношения равноправного партнерства. Политическая свобода, как важнейший ценностный компонент правового государства, не означает свободы политического произвола или анархии. Политическая свобода подразумевает осознанную политическую активность и ответственность за сохранение и развитие политико-правового порядка, терпимость (толерантность) по отношению к политическому выбору других. Все эти ценностинормы, оформившиеся в идеологической и политической практике либерализма, составили со временем ядро политической культуры современной цивилизации Запада.

Ценностный норматив правового государства Нового времени свидетельствовал о беспрецедентной попытке найти согласие между политикой и культурой, личностью и государством. В качестве основы для такого согласия и выступил «правовой закон», который в идеале соединил свободу и равенство, права и обязанности, политическую целесообразность и нравственную ответственность за жизнь другого. Конечно, правовое государство не может рассматриваться как ценность-идеал, ведь значимость человеческого существования измеряется здесь «политической свободой», которая предполагает «легальное насилие» по отношению к тем, кто не соблюдает гражданских обязанностей. Но нельзя не отметить и того, что такой ценностный норматив обеспечивает возможности для реального, а не декларативного проникновения этических критериев в политику. Право граждан на выбор форм власти, открытая дискуссия с ее представителями и т. п. существенно видоизменили традиционные институты власти, создали новые, позволявшие предотвратить политическое зло (насилие) в его «абсолютных» проявлениях.

В Новое время формируется новый образец человека политического — свободного и инициативного, равного в политических правах с другими, располагающего правом собственности, по отношению к своей жизни и имуществу.

Конечно, процесс утверждения либерально-демократических ценностных установок в политике шел противоречиво и трагично: сначала в борьбе с традициями теократии, а затем — с установками абсолютизма и национального государства на безусловный приоритет государства над обществом и личностью. Причем следы этого противоборства, только уже в несколько иных формах, прослеживаются вплоть до середины XX в.

Да и сам либерализм Нового времени был внутренне противоречив. Оборотной стороной автономизации и рационализации политики стало нарастание формализма и обезличивание политических отношений. Лицемерие, продажность, бюрократическая волокита довольно быстро стали естественными спутниками новых демократий и причиной их внутренней неустойчивости. Происходит резкая поляризация общества, сопровождающаяся масштабными социальными конфликтами, нашедшими свое отражение в росте социалистических идеологий. Предстоял длительный процесс проникновения новых ценностно-правовых норм в реальную политическую практику, прежде чем к середине XX в., либерально-демократические ценности, вобрав в себя позитивные моменты консервативных и социал-демократических ценностных установок, стали доминировать в политической культуре Запада.

• [1] Макиавелли Н. Рассуждения о первой декаде Тита Ливия // Макиавелли Н. Государь: сочинения. М., 1998. С. 195.
• [2] Вебер М. Избранное: образ общества. М., 1994. С. 248.
• [3] Гвардини Р. Конец Нового времени С. 254.
• [4] См.: Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С. 647.