Напряжения в либеральном обществе

Эдуард Шит

Эдуард Шилз (1911 — 1974) — американский социолог, работал в русле Чикагской, затем Колумбийской школы, внес значимый вклад в разработку структурно-функционального анализа. Вместе сТ. Парсонсом создавал общую теорию действия (см.: Парсонс Т, Шилз Э. и др. К общей теории действия // Парсонс Т. О структуре социального действия. М.: Академический проект, 2000).

Э. Шилз рассматривал культуру как интегрирующий фактор общества, выделял в обществе центральную и вариантные культуры. Различал в обществе центр и периферию, несколько типов взаимосвязи между ними и, соответственно, несколько типов общества.

Ниже воспроизведено, ссокращениями, несколько подразделов обобщающей работы Э. Шилза «Общество и общества: макросоциологический подход» (1968), подготовленной для сборника статей под общей редакцией Т. Парсонса. Здесь отчетливо представлены взгляды Э. Шилза по проблемам центра и периферии в обществе. Они дополняют понимание процессов зрелой либерализации, изложенное в базовом пособии учебного комплекса (глава 18).

Н.Л.

[ЦЕНТР И ПЕРИФЕРИЯ]'.

Каждое общество, рассматриваемое под макросоциологическим углом зрения, может быть представлено как центр и периферия. Центр состоит из тех институтов (и ролей), которые осуществляют власть, будьте власть экономическая, правительственная, политическая, военная или культурная (вобласти религии, литературы, образования и т. д.). Периферия же состоит изтакихслоев, или секторов, общества,.

‘ Цит но: Шилз Э. Общество и общества: макросоциологический подход. Подразделы 111—VI // Американская социология: перспективы, проблемы, методы / Отв. рсд Г. В. Осипов. Пер. с англ. В. В. Воронина, Е В. Зиньковского. М., 1972. С. 348−359. Цитируемый текст иллюстрирует содержание главы 18 базового пособия учебного комплекса по обшей социологии.

которые воспринимают распоряжения и убеждения, вырабатываемые и назначаемые к распространению помимо них. Периферия слагается из множества сегментов; она, можно сказать, охватывает обширную сферу вокруг центра. Одни секторы общества более периферийны, другие — менее. Чем более периферийное положение они занимают, тем менее они влиятельны, менее созидательны, менее проникнуты культурой, исходящей из центра, и менее непосредственно охватываются властью центральной институциональной системы.

Центр не только заставляет повиноваться, но и завладевает вниманием. Он обладает властью притягивать умы, которая захватывает воображение и зачастую приковывает к себе все мысли людей. Он и сам стремится к этому — хотя, впрочем, в разной степени при различных режимах — и автоматически достигает этого в силу самого факта своего существования.

Следует в скобках отметить, что все общества, имеющие обширную территорию, обычно обладают также и пространственным центром, который является или считается местоположением центральной институциональной и центральной культурной систем. Большинство населения смотрит на центр (или центры) как на источник руководящих указаний, инструкций и распоряжений, касающихся поведения, стиля жизни и убеждений. Центр определенного конкретного общества может также быть в некоторых отношениях с центром других обществ (так, например, Париж в течение нескольких веков являлся культурным и художественным центром не только Франции, но и значительной части Европы, а также Африки, говорящей на французском языке).

Пока мы рассуждали об обществе вообще — почти как если бы все общества были одинаковы. Но общества отнюдь не одинаковы. Подобно тому как непохожи друг на друга семьи и семейные системы в разные эпохи в разных обществах и районах, подобно тому как непохожи друг на друга университеты и университетские системы, отличаются друг от друга и общества. С точки зрения нашего макросоциологического анализа наиболее интересно их отличие друг от друга в плане отношений между центром и периферией.

В одних обществах отношения между центром и периферией более интенсивны, в других — менее. Тогда как в некоторых обществах, где имеется главный центр, существуют также и второстепенные центры, наличие которых ослабляет центральную роль главного центра, в обществах того типа, на которых мы собираемся сейчас остановиться, существует центр, исключающий все прочие центры и стремящийся взять на себя их функции. Другими словами, периферия в рассматриваемом типе общества испытывает более интенсивное, более непрерывное вмешательство со стороны центра. В подобных обществах центр и периферия, кроме того, отделены большой дистанцией друг от друга: они редко сближаются, но зато из центра постоянно исходит направленный наружу поток распоряжений и убеждений, которыми деятели центра пытаются пропитать периферию. Именно к этому образцу стремились некоторые общества XX в. Элиты этих обществ старались навязать массе населения, вплоть до обитателей мельчайших и самых захолустных сельских районов, свои собственные убеждения по каждому вопросу; они также стремились добиться того, чтобы поведение масс полностью соответствовало образцам и предписаниям, исходящим из центра. Центр господствует над периферией и пропитывает ее — во всяком случае, он стремится к этому и в известной степени добивается успеха. Общество становится более интегрированным — от центра к периферии — в своих убеждениях и действиях.

Таков один из типов модели односторонних отношений между центром и далеко отстоящей от него периферией. Другой тип гораздо чаще встречался в мировой истории. Он тоже характеризуется наличием большой дистанции между центром и периферией, но в обществе этого второго типа периферия преимущественно, то есть большую часть времени и в большинстве сфер действия и убеждений, лежит за пределами радиуса действия центра. Самые отдаленные от центра окраины периферии остаются вне его досягаемости, и, если не считать эпизодического сбора налогов и дани да возложения время от времени некоторых повинностей, периферия предоставлена самой себе. Эти отдаленные зоны периферии, в которых, возможно, сосредоточено большинство населения общества, имеют свои собственные относительно независимые центры. Более того, во многих важных отношениях эта модель находится на самой границе нашего представления о том, что является обществом. Здесь существует л ишь минимум общей культуры, а проблема законности возникает лишь от случая к случаю ввиду чрезвычайно нерегулярного характера действий правительства. Обычно в таких обществах слабо развита общественная политическая жизнь; та общественная жизнь, которая происходила в них, и вся их тайная политическая жизнь осуществлялись либо в самом центре, либо в самой непосредственной близости от его внешних кругов.

Эта модель была характерна для больших бюрократическиимперских обществ, которые, несмотря на устремления — то усиливающиеся, то ослабевающие — их правителей к более высокой степени интеграции, в общем и целом были минимально интегрированными обществами. Модель бюрократически-имперских обществ, напоминающая тоталитарные общества нашего века в том, что касается различия центра и периферии по высоте положения, полярно противоположна тоталитарным обществам в том, что касается объема господства и степени пропитывания периферии, которых домогался и фактически добивался центр.

Существует и промежуточная модель общества, характеризующаяся большой дистанцией между центром и периферией. Здесь эта дистанция заполняется целой лестницей уровней власти, каждый из которых в известной степени самостоятелен, но признает главенствующую роль большого центра. Примерами этой модели, характеризующейся наличием главного центра и множества субцентров, являются феодальные системы (и в меньшей степени федеральные системы). Феодальное поместье было маленьким квазиобществом. Его неполнота была обусловлена производным характером власти владельца поместья от власти феодала, стоящего над ним в иерархии знати, и зависимостью его культуры и культуры, которую он стремился привить своим подданным, от культуры королевства и связанного с ним религиозного института.

Кроме того, имеются общества, в которых центр и периферия не отстоят далеко друг от друга. Некоторые из так называемых традиционных или родоплеменных африканских обществ в определенных отношениях напоминали древнегреческий полис: почти все люди там лично зналидруг друга. В подобных обществах, даже когда правители и управляемые не соединялись в одном лице, оба эти слоя характеризовались связывавшим ихдругсдругом сильным чувством близости, взаимной привязанности. Они были «ближе» друг к другу.

Подобную близость правителей и управляемых, элит и масс можно обнаружить и в современных «массовых обществах». Эти последние гораздо более сложны и дифференцированы, чем прочие общества, где имеет место сходная близость. Вот почему обнаруживаемая современными «массовыми обществами» близость не проявляется в ситуациях личного контакта между обитающими в центре и обитающими на периферии. Ощущение приблизительного равенства скорее проявляется через представительные институты, а в конечном счете — через сознание близости, через убеждения в общности существования у всех или большинства членов общества определенных важнейших качеств, которые, как предполагается, приблизительно равномерно распределены между ними. Самые важные из них — это простой и не поддающийся определению факт человеческой сущности и ясный и очевидный факт членства в гражданском сообществе, находящий свое проявление в долгом проживании в нем.

IV.

Таково одно из главных отличий современных индустриальных обществ от обществ предшествовавших эпох и обществ Востока. Тогда как практически во всех крупных обществах, предшествовавших современному массовому обществу, и в большинстве малых обществ, переросших свою родовую основу, считалось, что харизма пребывает в центре, в современном массовом обществе считается, что харизма распределена более широко. Общая культура в современном массовом обществе включает в себя убеждение в том, что люди, как таковые, в силу самого своего членства в национальной сообшности и своего проживания на общей для них всех территории, имеющей определенную границу, обладают харизматическим качеством, которое ранее считалось достоянием элит центральных институциональных и культурных систем.

Что же представляет собой упомянутое харизматическое качество? Это такое качество, которым обладает либо отдельный человек, либо класс, либо род, либо совокупность ролей. Данным качеством обладают в силу «связанности» с «метафизической сущностью» или «проникнутое™» ею. Эта метафизическая сущность представляет собой творение человеческого разума, который сознает, что некоторые веши в жизни имеют особо важное значение — настолько важное, что они требуют к себе почтения, уважения, пиетета. Коренное их значение обусловлено их «абсолютным» характером — абсолютным в смысле чего-то предельно справедливого, доброго и сильного.

На протяжении большей части истории человечества понятие «абсолютное» символизировалось в виде понятия «божество»; и даже теперь, в эпоху, когда, по крайней мере, образованные классы менее религиозны в любом традиционном смысле, чем когда бы то ни было раньше, эта концепция абсолютного по-прежнему сплошь и рядом определяется в категориях, носящих на себе отпечаток религиозных образов. Но независимо оттого, формулируется ли эта метафизическая сущность втрадиционных религиозных категориях или в категориях современной политической теории, трактующей о «правах человека» либо «суверенитете народа», факт остается фактом: население периферии изменило свой статус по отношению к центру. Оно приобрело некоторые из основных качеств, которые некогда считались монополией центра и доступ к которым, как полагали, был возможен только лишь через посредство центра, как это имело место при отправлении священниками религиозных обрядов либо при предоставлении светскими правителями титулов, рангов и привилегий.

Попытка объяснить данную перемену увела бы нас далеко в сторону. Здесь достаточно будет сказать, что ей в значительной степени способствовали экономический прогресс по пути повышения производительной способности национального хозяйства, перемены в политических институтах и идеях, придавшие обитателям периферии большее влияние и вес, более широкое распространение образования и сдвиги в религиозных верованиях в сторону большего равенства.

V.

Важным следствием этого начавшегося на Западе сдвига в культуре современных обществ явилась деколонизация — рост националистических движений на колониальных территориях и создание многочисленных новых государств в Азии и Африке. Перед тем как попасть под империалистическое господство европейских стран, Азия состояла из обществ того типа, который, как говорилось выше, характеризовался большой дистанцией между центром и периферией. В странах с феодальными либо бюрократически-имперскими режимами контакт между правителями и управляемыми осуществлялся лишь эпизодически, а чувство близости, привязанности между ними было крайне слабо. Центр не пропитывал периферию.

В подобных условиях непрочной интеграции приход нового иностранного правящего класса, с негодованием встреченный прежними правителями, на первых порах был с безразличием воспринят периферией. Иностранное правление и постепенное частичное включение колониальных обществ в экономическую систему, государственный строй и культуру западного общества вызвали в обществах, находившихся под колониальным господством, весьма важные сдвиги. Создание небольшого класса образованных людей, урбанизация, некоторое усовершенствование методов ведения сельского хозяйства и какая-то, пусть незначительная, степень индустриализации — все это вызвало к жизни некоторые из тех же самых тенденций, которые в прошлом действовали в более широком масштабе в Западной Европе и в Америке. Здесь и там на колониальных территориях (и у отдельных людей и организаций) стало возникать стремление к созданию общества, более сходного с обществом, развившимся на Западе. Правда, в какой-то мере это стремление обусловливалось самим содержанием западного образования и западной политической мысли. Однако это культурное влияние было лишь частью более широкой картины.

Начали изменяться основные установки. Возникло стремление к образованию общества с большей близостью между центром и периферией. Те, кто мечтал о таком сокращении дистанции между центром и периферией, между элитой и массой, видели препятствие в самой этнической чужеродности элиты. Тот факт, что центр был всего-навсего центром политической и экономической власти и не являлся вместе с тем центром культурных ценностей, еще более обострял сознание непреодолимого отчуждения периферии от центра.

Росту национальных настроений соответствовал рост убежденности в том, что общество должно состоять из тех, кто разделяет общий опыт длительного проживания на определенной территории. Если бы англичане или голландцы прочно обосновались в Индии или Индонезии, как это делали в прошлом завоеватели, вместо того чтобы служить в качестве временных агентов, представляющих далекие и территориально оторванные районы земного шара, националистические движения не приобрели бы столь широкого размаха. Но иностранные элиты так никогда и не стали составными частями обществ, которыми управляли; они оставались частью других обществ. По этой причине они не могли быть включены в зародившееся новое требование образовать самостоятельное гражданское общество. Наряду с этими событиями происходили изменения и в структуре обществ метрополий, которые сделали более понятной и приемлемой идею, что общества должны быть самостоятельными, что центр и периферия должны быть ближе друг к другу и что культура центра должна пропитывать периферию. Было вполне очевидно, что культура центра в колониальных странах не способна пропитать периферию. (Более того, колониальные политические власти, как правило, старательно избегали любых попыток пропитать ее.) Оба эти движения, действовавшие одновременно и в одном и том же направлении, настроили общественное мнение стран-метрополий в пользу предоставления колониям независимости. Эти настроения, само собой разумеется, были сильнее в Соединенном Королевстве, чем во Франции и Нидерландах — в той мере, в которой Соединенное Королевство дальше продвинулось в направлении создания современного массового общества. Португалия, внутренний государственный строй которой представляет собой гибрид бюрократической олигархии и тоталитаризма, меньше всех склонна сочувствовать стремлениям населения колоний к образованию самостоятельных и, значит, самоуправляющихся обществ.

Ни одному из бывших колониальных обществ не удалось преобразоваться после получения независимости в современное массовое общество, гражданское в своей политической жизни. Ближе всего подошла к этому типу общества Индия, потому что и в колониальные времена это общество было наиболее модернизированным в смысле наличия крепкой местной политической элиты, обширного класса интеллигенции, значительного среднего класса и формирующегося городского пролетариата. И вот в разных слоях индийского общества началось движение за образование самостоятельного общества, где членство и права определялись бы длительным проживанием на территории Индии. Применительно к основам общества сказывалось действие изменившегося представления о том, кого следует считать членом общества; применительно же к высшему уровню действовало убеждение, что пригодность тех, кто должен управлять территорией, определяется в пределах границ этой территории. Раз население призвано создать общество, его правители должны быть живым свидетельством его самостоятельности.

Те самые особенности, которые сделали возможным для Индии принятие иностранного господства, мешают ей продвигаться в направлении создания современного общества, во всяком случае, в настоящее время. Убеждение в том, что харизма обретается в наследственных правителях, в землевладельцах, в этнических группах, родах и кастах, преграждает Индии путь к созданию гражданских условий современного массового общества. Одной из главных причин этого убеждения является нищета наряду с глубоко укоренившейся центральной культурной системой, которая в течение столетий существовала в отрыве от центральной институциональной системы.

То же самое можно сказать mutatis mutandis и о многих других новых государствах Азии и Африки. Они еще не стали обществами в современном смысле слова, и поэтому героические усилия, предпринимаемые некоторыми из их политических деятелей и многими из их гражданских служащих с целью поощрения экономического развития этих государств, пока не увенчались особым успехом.

VI

Теперь несколько заключительных замечаний.

Все человеческие коллективы имеют тенденцию замыкаться, обеспечивая свою самостоятельность. Они стремятся через посредство своих властей создать и поддерживать определенную индивидуальность, установить свои границы и оградить свою целостность. Они стараются сохранить свою численность и предотвратить утечку членов. В очень многих из таких коллективов эта тенденция выражена слабо, потому что их члены, вступившие в них с ограниченными и специальными целями, не позволяют, чтобы притязания коллектива становились слишком настоятельными. Кроме того, в крупных обществах открыто плюралистического типа люди являются членами многих коллективов, заявляющих конкурирующие и противоречивые притязания на их время, лояльность и послушание, которые никак не могут быть удовлетворены одновременно. Удовлетворение требований одного коллектива практически всегда влечет за собой отказ удовлетворить требования других.

Однако есть такие виды коллективов, в которых тенденции к замыканию выражены сильнее, чем в других. Таковы изначальные коллективы, например семьи, племена и деревни. Там, где люди определяют с вое членство и воспринимают других членов применительно к определенным изначальным качествам или характерным чертам — таким, как общие биологические характеристики (например, происхождение от общих родителей или предков) или общность территориального местоположения (например, семейного очага или деревни), — требования замкнутости получают более сильный сочувственный отклик. Впрочем, даже эти коллективы не могут быть полностью замкнутыми: экологические нужды, мощное давление извне и сила индивидуальных привязанностей и желаний прорывают границы, создаваемые процессом замыкания.

Одна из главных черт исторического развития, или эволюции, заключается в разрушении некоторых изначальных оснований замкнутости. Родственная и племенная общность утратила свое относительное значение. Уменьшилась также и роль местной общности. Впрочем, это еще не означает полной сдачи позиций. Что касается местной общности, которая является особой разновидностью общности территориальной, то эта категория сохранилась, изменив свое содержание. Центр тяжести территориальной общности переместился с небольшой местности на более обширную территорию — большую, чем та, которую любой средний человек способен узнать непосредственно, на основе своего собственного опыта. Этому сдвигу в сторону более широкой территориальной общности благоприятствовали экологические перемены, вызванные укрупнением рынков и усовершенствованием техники транспорта и связи. Образование помогло сделать наглядным существование более обширной территории. Расширившаяся деятельность и повысившаяся эффективность правительств помогли людям составить ясное представление о той более широкой территории, на которой они живут.

Этому формированию представлений о более обширной территории сопутствовало уменьшение значения чисто биологического критерия близости между людьми. Отчасти он был заменен территориальным критерием близости, который в качестве местной общности до сих пор был связан с биологическим критерием.

Пока правительства были слабы и неэффективны и пока они не могли помышлять об абсолютном господстве над своими подданными (даже если и считалось, что они обладают неограниченной властью), общества не могли не иметь многочисленных второстепенных центров, вокруг которых в известной степени создавалась замкнутость. Главный центр в таких обществах, как бюрократические империи и феодальные системы, был недостаточно внушителен. Он не мог завладеть воображением своих подданных, потому что неспособен был осуществлять свою власть всепроникающим и эффективным образом.

Однако, после того как изменилось содержание чувства близости, а правительства стали более активными и сильными, главный центр общества начал подчинять себе менее важные центры. Ему так и не удалось полностью уничтожить эти второстепенные центры — даже в обществах, правители которых стремились к тоталитарному господству; но сдвиг в сторону преобладания главного центра все-таки произошел. Этот сдвиг с неизбежностью изменил круг понятий, охватываемых тенденцией к замкнутости. Теперь замыкалось то, что проявлялось среди обитателей более обширной территории. Место родственной связи и принадлежности к деревне и племени стало занимать гражданство. Биологические изначальные критерии не были полностью упразднены. Сохраняется семья, а этническая общность даже выдвинулась на первый план, заменив собой расширенную родственную и родовую общность.

Этническая общность представляет собой умозрительный конструкт, причем, когда более широкая территориальная общность стала главным критерием для распознания своих соотечественников, этническая общность сублимировалась и трансформировалась в общность национальную. Даже когда национальная общность освобождалась от этнической (или расовой) общности, в концепции национальной общности по-прежнему оставалось много от мифологии, поскольку она является плодом воображения.

Независимо от того, является она мифологической или нет, национальная общность образует ныне существенный компонент — компонент культуры — современных обществ. В некоторых из этих обществ, например обществах Азии и Африки, которые не стали еще обществами в современном смысле слова и для которых по сей деньтипичны слабости центра и значительная сила родовых, этнических и местных субцентров, национальная общность еще недостаточно упрочилась в широкой массе населения. По этой причине центр остается слабым. Впрочем, если административный аппарат и аппарат по поддержанию порядка будут укреплены (или останутся сильными), а экономика приобретет общенациональный либо рыночный характер, главный центр покорит периферию и завладеет умами живущих там. Тем самым центр мало-помалу станет не только центром институциональной системы, но также и центром культурной системы. Таким способом новым государствам, возможно, удастся стать современными — то есть интегрированными — обществами, каковыми в настоящее время хотят их сделать некоторые члены их элит.

Интегрированные общества, в которых прочно утвердились системы власти, институциональные и культурные системы, могут стать гражданскими обществами, характеризующимися широким распространением добродетелей, требуемых для эффективных гражданских отношений. Это может произойти в тех случаях, когда замыкание вокруг центра сопровождается сближением центра и периферии. Именно по этому пути шли в течение последних полутора столетий страны Западной Европы, Соединенные Штаты и Австралия, а в меньшей степени — Япония и Канада. В этих странах взаимный обмен между центром и периферией и сопутствующее этому обмену повышенное чувство близости привлекли в центр более значительную долю населения и до некоторой степени уничтожили границу, отделявшую в прошлом центр от периферии.

Хотя это и не является единственной возможной альтернативой, мы не сможем коснуться других альтернатив в краткой главе, в которой и без того уже было затронуто столь много сложных проблем.