Психологические аспекты проблемы «значения» в архитектуре

С начала существования архитектура была носителем разнообразных значений. В течение почти двадцати веков пространственная структура и пропорциональный строй сооружений отражали представления о строении космоса, обитаемого мира и жизни самым причудливым образом. Новая архитектура часто не говорит ничего. По отношению к архитектуре модернизма, например, высказывается мнение о том, что именно представители этого направления придали оттенок неоспоримости решениям ряда известных мастеров, так как не заметили разницы между архитектурой и другими искусствами («Демиургия в архитектуре, равнозначная трактованию общества как материала для реализации собственных намерений и видений») [260, с. 89]. Биологический детерминизм модернизма привел к тому, что потребитель видит не «новые идеи, выраженные новым языком», а комбинации объемов и плоскостей. Выяснилось со временем, что формальная артикуляция пространства недостаточна, так как не все равно, что будет играть роль доминанты в требуемом месте городской среды — административное здание IBM или собор Св. Марка. В таких или подобных выражениях критикуется «организация пространства», в котором культурный смысл заменен интуитивно понимаемым. Столь же подвержено критике понятие «правдивости» архитектуры, признаваемое демагогичным и сводимое часто к выражению внутренней структуры здания и его форме. Уязвимым оказалось и понятие соответствия формы ее функции, так как очень часто внутренняя форма находится в противоречии к внешней, а восприятие здания снаружи и изнутри различается по многим параметрам [260].

Архитектура в большом количестве случаев отказывается разговаривать с потребителем (вспомним наши жилые районы — так называемые районы массовой застройки), чаще всего он вынужден принимать то, что ему предлагается, не имея возможности выбора. Четко наметившееся в мировой практике строительства в течение последних двух десятилетий резко критическое отношение к районам массового жилого строительства связано и с невозможностью полноценного активно-деятельностного существования в этих районах. Умберто Эко выделял три основных возможных направления в деятельности проектировщика в конкретных обстоятельствах: архитектор (сознательно или бессознательно) подчиняет себя культурным предпосылкам данной системы. Усваивает нормы и социальную ситуацию. Для него это «объективные факторы». Он в них не слишком вникает и действует «на заказ»; проектировщик решает, что сможет склонить людей к совершенно новому образу жизни и поэтому создает новые значения в среде, формы, пространственные отношения и функции; архитектор стремится раскрыть «код» системы социально значимых пространственных ценностей. Он не считает эту систему абсолютной, окончательно данной ему, но рассматривает ее в диалектическом движении. Свой проект он выполняет с опорой на этот код, дополняя, однако, уже имеющуюся систему значений чем-то своим, не противоречащим основному коду, и в результате глубокая структура данной действительности не будет нарушена, хотя и появится новая форма.

Первая позиция не является творческой, вторая — еще более опасна, так как почти явно антигуманна, правильной представляется единственно третья, но она требует значительных усилий и, вероятно, таланта.

С точки зрения содержания человеческого восприятия и деятельности третья позиция также выглядит правильной, поскольку сможет обеспечить не только визуальную содержательность системы значений в среде, прочитываемых при беглом обзоре, но акцентирует более глубинные уровни восприятия у живущих в среде людей. Чтобы адекватно воспринимать пространственные ценности, человек должен «понимать» язык пространства, раскрывающий отнюдь не только его геометрическую структуру. Архитектурное пространство не является эвклидовым в восприятии человека, находящегося в ситуации «множественной действительности», в «неоднородном», подвижном, ограниченном и эмоционально насыщенном «пространстве, возникающем в сознании человека в результате взаимодействия с внешней средой» [258, с. 30].

Именно поэтому средства формирования архитектурного пространства не могут исчерпываться средствами формальной эстетики (равновесие, ритм, цвет и т. д.) и индивидуальным видением формы.

Ощущение среды как «своей» неотделимо от причастности человека к тому, что в ней происходит. Польский ученый Ф. Знанецкий для определения взаимосвязи человека, выполняющего некоторую социальную роль и находящегося в некотором ограниченном пространстве, предложил термин «экологическая позиция», которая может быть освоена человеком в любых пространственных условиях: и в сельской усадьбе, и в городской квартире. Называя земельный участок, усадьбу, в которой живет семья, «одной из основных пространственных ценностей», Знанецкий показывает распределение социальных ролей среди обитателей усадьбы: семья — суверенный владелец территории как места, недоступного для посторонних; среди тех, кто имеет право входить на территорию — «избранные члены» маленького социального сообщества (усыновленные или включенные в семью в результате женитьбы); «слуги» (т. е. те, которые оказывают бытовые услуги) и «гости». Все остальные — «враги» или «пришельцы», чужаки, положение которых, даже в том случае, если они допускались на территорию, было специфичным, так как они не вписывались в систему уже распределенных социальных ролей на данной территории. В древних феодальных сообществах такие пришельцы часто выполняли работу, которую никто не хотел выполнять. В современных условиях неприкаянность «чужака» сравнивают с чувством одиночества в толпе большого города. Вспомним также ситуацию с «лимитчиками».

Проблема значения связывается в целом с призывом «к человеческому» пространству, содержащему ценности и смыслы, отвечающие перцептивным возможностям и особенностям человека. Ситуация ускоренного развития общества, потребности в соответствующей среде обитания, рождения новых ценностей, в том числе и пространственных, осваивается в настоящее время в философии, в художественной литературе, психологии и архитектуре. Необходимость создать среду, обладающую многими значениями и способную «пробудить повышенный перцептивный интерес», постулировалась Э. Холлом, А. Парром, И. Платом, Альдо ван Эйком, Р. Вентури, У. Моором, Р. Стерном, П. Грейвзом и многими другими. Понятие оптимальной перцептивной ценности пространства соотносится не только с наличием в нем визуально воспринимаемых символов (иконических знаков), но и с идентификацией пространства, соответствующим уровнем мобилизации, восприятия, активностью поиска сообщений в среде, что может быть противопоставлено состоянию перцептивной монотонии, возникающей при избытке простоты и «дефиците изменений». Имеет значение также учет форм и комплексов коллективного или личностного потребления к организации пространства [255].

В комплексы таких явлений Й. Гласберг (аргентинский архитектор, автор одной из теорий социосемиотики архитектуры) включает архитектурную среду и множество других явлений, связанных с ней, считая, что распространение семиотики на целый ряд областей знания (социологию, психологию, историю, историю культуры, экономику, географию) поможет распознать механизмы возникновения тех или иных носителей значений в том или ином месте. Гласберг разделяет ситуации, в которых один и тот же объект может быть увиден (воспринят) по-разному: видение проекта исполнителем и видение уже существующего объекта потребителем. Второй случай следует оценивать как более сложный, так как в процессе постоянного проживания в доме, например, многие оттенки значений, принимавшиеся во внимание проектировщиком, как бы теряют свой смысл, стираются и воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. В случае же, когда человек воспринимает архитектуру несколько отстраненно, на некотором расстоянии (приезд в незнакомый город), значимые элементы пространства сразу фиксируются сознанием и поэтому активно выполняют коммуникативную функцию [263]. Эта точка зрения отражает понимание значения в архитектуре как явления, обращенного к глубинным психическим структурам человека.

Вопрос различий в прочтении значений нашел отражение в теоретических воззрениях японского архитектора Арата Исодзаки, считающего, что смысл архитектуры находится за пределами ее физических свойств. Исодзаки создал собственную теорию, которую он назвал «метафорической манерой» и согласно которой между значением в сознании автора-архитектора (концепт метафоры) и значением в сознании воспринимающего человека (метафора в индивидуальном воображении) существует сложная диалектическая зависимость, выражающаяся в постоянном движении, изменении в сфере чувственных образов, на основе чего и формируется слой значений, создающих калейдоскоп представлений о среде в сознании людей [254].

Психологическим проблемам языка архитектуры уделяет внимание в своих работах М. Крампен^[1]. Его книга «Значение в городской среде» («Meaning inthe Urban Environment». — London, 1979) написана как психологическое исследование. Крампен также считает, что необходимо развести содержание восприятия значений архитектурной среды ее творцом и ее потребителем (обитателем города). Эксперименты Крампена касаются психологического исследования семиологических познавательных структур сознания. Участникам эксперимента (испытуемым) предлагалось разделить предъявлявшиеся им изображения зданий на шесть категорий (административное здание, фабрика, многоэтажный жилой дом, церковь, школа, дом для одной семьи). Эксперимент осуществлялся в четыре этапа: на первом были предъявлены лишь линейные очертания зданий с указателями масштаба, на втором — к изображению были добавлены этажи, на третьем — окна, на четвертом — представлены натурные фотографии объектов. Выяснилось, что функциональность утилитарная (назначение здания) и семантическая не совпадают. Здание, решенное в элементарных формах, семантически не функционально, так как многозначно. Отсюда следует необходимость наличия деталей и членений, дополняющих простой объем. Крампен обнаружил также, что люди узнают о функциональном назначении здания с помощью следующих «указателей»: величины (ее определяет количество этажей, а также размеры и размещение окон), члененности здания (однородности его объема и элементов), различных стилистических признаков и деталей. Он построил гипотетическое изображение семиотической взаимосвязи между уровнем значений (область обозначаемого) — активностью малых и больших групп испытуемых, определявших социальные функции зданий, и уровнем обозначающего (материальными характеристиками зданий) (рис. 41).

• 1 — крупное регулярное членение на этажи; 2 — усложнение путем добавления; 3 — немногочисленные окна; 4 — различные формы окон; 5 — многочисленные балконы; 6 — большие дома; 7 — то же, с башней; 8 — простой фасад; 9 — этажи, вытянутые по горизонтали; 10 — мелкие регулярные членения на этажи;
• 11 — школа; 12 — увеличение малых групп; 13 — индивидуальные дома; 14 — квартиры; 15 — жилой многосемейный дом; 16 — церковь; 17 — большие группы; 18 — подразделение больших групп; 19 — фабрика; 20 — административное

здание Крампен исследовал также эмоциональные оттенки восприятия архитектуры, выясняя, каким образом субъективно воспринимаются и оцениваются форма и значение. Он стремился выявить внутреннюю семиотическую структуру обозначающего. Испытуемым предъявлялись изображения восемнадцати домов в Карлсруэ, относящихся к двум различным историческим стилям (конец XIX в. и 1948—1959 гг.) Применяя метод семантического дифференциала, он выяснил реакции на фасады предъявленных домов (в определенной шкале предпочтений) людей со средним образованием и реакции на те же объекты людей с начальным образованием. Оказалось, что люди со средним образованием значительно выше оценивали «старые» фасады в сравнении с «новыми». Предпочтения людей с начальным образованием также склонялись к «старым» фасадам, но в меньшей степени. Крампен выяснил, что в данном случае уровень образования влияет на эстетические оценки в том смысле, что люди с начальным образованием мыслили более в категориях практических (комфортность нового дома), чем эстетических, что повлияло также и на отношение к стилевым особенностям зданий. Исследование Крампена подтвердило различие оценок в разных социальных группах.

В процессе экспериментирования Крампен обнаружил также подтверждение положения о влиянии речевых факторов на перцепцию и тезис о том, что наблюдатель может «видеть» объекты архитектуры в той степени детализации, который им освоен в речевом описании, т. е. он видит то, что может назвать, что еще раз подчеркивает роль социально-образовательного уровня в визуальных оценках среды.

Крампен сравнивал и возможности методик исследования: оценки тех же 18 домов изучались в одном случае с помощью методики, применяемой в лингвистике для выяснения богатства языка: в другом — с помощью измерения в битах, принятого в теории информации. Крампен подтверждает значительное совпадение результатов, полученных с помощью применения обеих методик, однако, отдает предпочтение все же первой методике, считая ее более тонкой применительно к исследованию восприятия фасадов зданий.

В определении оценок стилевых особенностей зданий Крампен использовал также методы информационной эстетики, подобные тем, которые в 30-х гг. нашего столетия применял Г. Биркгоф, определявший количественное выражение эстетической меры как М = О: С (где О — величина порядка, а С — величина сложности). Согласно формуле Биркгофа, фасады домов, построенных после 1945 г., должны обладать большей эстетической информацией, чем те, которые были возведены до 1900 г. Это отношение явилось обратным к результату, полученному в битах, что естественно, так как степень упорядоченности фасадов более новых домов выше, чем в построенных в XIX в. Возрастание упорядоченности приводит к парадоксальному выводу о том, что чем более скучен фасад, тем большей ценностью с точки зрения эстетической информации он обладает. Формула Биркгофа находит самооправдание в ограничении случаев приложимости. Крампен же пришел к выводу, что наилучшим методом исследования объективных различий в оценке фасадов является метод tupe — token — ratio, применяющийся в лингвистике.

Крампен проверял также степень совпадения суммарных эстетических субъективных оценок фасадов с данными объективных измерено

ний тех же фасадов, что имело отношение к семиотической структуре архитектурного стиля (рис. 42). Затрагивалась проблема, интересовавшая еще Декарта: вопрос оптимальной меры сложности стимулов окружения, определяемой между полюсами «очень простое» и «очень сложное». Исследования Крампена привели к выводу, что упрощенная архитектура зданий разного типа, предлагаемая взамен даже хотя бы вместо доходных домов XIX в., не является лишь результатом ограниченных экономических и технических возможностей, но следствие идей, опирающихся на превратные представления о потребностях человека по отношению к среде.

В целом Крампен весьма критически относится к трактованию зданий и среды как объектов, подобных литературному тексту. Аналогия состоит лишь в том, считает он, что и язык и архитектурные объекты относятся к системным образованиям. Он подчеркивает обоснованность положения о том, что восприятие архитектуры связано с классификацией объектов, и плодотворность концепции двойной классификации (денотация и коннотация).

К числу нерешенных проблем психологии архитектуры Крампен относит трудности, сопровождающие выяснение индивидуальных разлиний в определении характера восприятия архитектурных объектов, развитие интеграции различных отраслей науки о знаках, проблемы исторических изменений, имеющих место в семиотических структурах, а также вопросы изменения активности людей, связанной с их конкретной историей.

По отношению к практике проектирования Крампен подчеркивает необходимость целостного формирования «образа города». Причем, с психологической точки зрения он видит среду города как наполненный значениями фон жизни, обеспечивающий необходимый набор полезных стимулов и информации. Именно поэтому цель обучения будущих архитекторов и градостроителей — развитие умения создавать такую среду. Продуктивное обучение возможно, как считает Крампен, только через эксперимент, подобный тем, о которых шла речь. Обучение архитектора не должно быть нацелено лишь на умение продуцирования вариантов формальных решений объекта проектирования, т. е. на ответ «как мы решаем проблемы среды», но также и на то — «что» заслуживает внимания в городской среде.

Крампен выяснял механизмы, с помощью которых архитектурная среда в настоящее время приобретает значения, а также — каким образом эти значения удерживаются в сознании жителей и в результате чего эти значения утрачиваются в современном обществе. Основной его позицией является убеждение в том, что проблема значения — одна из центральных в жизни человека, так как жизнь без значений приводит к самоуничтожению личности [269].

К числу факторов, имеющих весьма важное значение в определении психологических требований к организации архитектурного пространства, относятся и такие, как формы контактов между людьми, отношение их к занимаемой территории, определение границ территории, ее контроль и т. д. При всей очевидности значения этих вопросов следует отметить возможность различных (часто противоположных) характеристик отношения людей к качествам среды. Так, положение о том, что ухоженный контролируемый и малопосещаемый участок жилой среды тем самым как бы «застрахован» от посещения злоумышленников, опровергается другой точкой зрения, согласно которой криминогенность среды значительно снижается в тех местах, которые не только специально не контролируются, но посещаются значительным количеством случайных людей (прохожих) [277].

Важный момент в рассуждениях о значении среды и ее элементов для человека, на что обращают внимание Гласберг и Крампен, — решения, кажущиеся удовлетворительными в процессе проектирования (имеются в виду градостроительные планировки), не находят адекватного отражения в восприятии осуществленного в натуре объекта. Поэтому вопрос о соотносимости формально-композиционной структуры пространства с реальным восприятием людей, живущих в нем, пока остается в значительной степени открытым. Можно отметить наличие некоторых основных групп аспектов проблемы «человек — архитектурная среда», отчетливо обозначившихся к настоящему времени. Первая группа включает вопросы, связанные с ролью и местом психологического знания и психолога как специалиста в процессе выбора проектных решений и его взаимодействия с автором-архитектором. Вторая — с определением самого архитектурного пространства как объекта проектирования во взаимодействии с восприятием и деятельностью людей. Третья — с вопросами формирования специалиста-архитектора в процессе обучения, достаточно подготовленного к решению архитектурно-психологических задач.

• [1] Мартин Крампен — член немецкого семиотического общества, профессор факультета визуальной коммуникации Высшей школы изящных искусств в Берлине.