Человеческая деятельность и биологическая жизнедеятельность

Поскольку человеческая деятельность вбирает в себя и включает в снятом виде биологическую жизнедеятельность, унаследованную человеком от его животных предков, нас не может не интересовать внутреннее строение этой последней.

В поисках ответа на этот вопрос мы опираемся на методологическое положение К. Маркса об анатомии человека как «ключе» к анатомии обезьяны, поскольку «намеки… на более высокое у низших видов животных могут быть поняты только в том случае, если само это более высокое уже известно» (1, 40, ч. I, 42). Если же нам известно строение социокультурной деятельности человека, не вправе ли мы предположить, что биологическая жизнедеятельность ей изоморфна, поскольку первая непосредственно выросла из второй? Во всяком случае, следует учесть замечание Л. С. Выготского, что отличие поведения человека от поведения животного «мы должны искать не в наличии тех или иных функций, абсолютно новых для человека и полностью отсутствующих в животном мире (как, например, разум, психика и т. д.). Все функции человека имеют свои зачатки в животном мире» (32, 455).

Проверяя предположение об изоморфизме человеческой деятельности и биологической жизнедеятельности, можно установить, прежде всего, что животное уже обладает способностью не только изменяться само, приспосабливаясь к природе, но в известной мере и преобразовывать саму эту природу. Румынский биолог В. Сэхляну прямо говорит о наличии таких действий животного, которые выражают его приспособление к среде «путем изменения среды», а не только «путем изменения самого организма» (113, 235). По-видимому, такие действия во многих случаях более экономичны и биологически выгодны, чем адаптация организма к среде.

Правомерно также утверждать, что преобразовательная активность живого существа может выступать, как и у человека, в двух основных формах — материально-практической и отраженно-психической. Последняя необходима животному, поскольку она приводит к созданию моделей потребного будущего, без которых немыслимо никакое целенаправленное действие. Материально-практическая активность животного, в свою очередь, предстает в двух формах. Одна из них — реальное изменение предметной среды — выражается и в охоте животного, и в создании новых предметов, необходимых для самосохранения и сохранения популяции (например, муравейников и термитников, гнезд и нор, сотов и плотин). Наиболее биологически важной и поистине универсальной формой преобразовательной активности животных являются действия, которые мы назвали бы квазиизменением предметной среды. Речь идет о ситуациях, в которых, например, лань, убежав от тигра, или амеба, отодвинувшись от капли кислоты, меняет актуальную для нее в данный момент среду в целях самосохранения. Квазипреобразовательная активность имеет, следовательно, место тогда, когда животное изменяет свое окружение не абсолютно, но лишь относительно к самому себе. «Пользуясь координатами, фиксированными относительно животного, мы можем видеть, что оно обладает гораздо большим контролем над окружающей средой, чем это могло бы показаться…» — писал в этой связи У. Р. Эшби (140, 75).

Еще более очевидно наличие в жизнедеятельности животного коммуникативной активности, выражающейся в различных формах общения индивидов внутри популяции. Обобщая подобного рода явления, Р. Шовен говорит о «взаимодействии, основанном на взаимном восприятии двух особей. Представление о двух особях в противовес изолированной особи является основополагающим»; возникающий при этом эффект Р. Шовен называет «эффектом группы» (135, 147).

Таким образом, в истории каждого вида животных вырабатываются, с одной стороны, коммуникативные инстинкты — сексуальное влечение, родительское чувство, стадные и стайные инстинкты, координационный инстинкт, а с другой — специфические знаковые системы, «языки» животных, с помощью которых осуществляется их общение. И тут биологическая стадия развития деятельности создает известную базу для появлении потом в процессе антропогенеза гораздо более высоких психических регуляторов общения и бесконечно более совершенных знаковых систем.

Подобным же аналогом и предтечей человеческой деятельности является добывание животным познавательной информации из внешней среды. Ее необходимость определяется недостаточностью информации, получаемой индивидом генетически, для его успешного функционирования в постоянно изменяющихся условиях среды. Р. Шовен, называющий такую активность «исследовательской», считает ее «фундаментальной формой функционирования организма, присущей почти любому поведению» (там же, 11). П. В. Симонов находит возможным выделить у животных специфическую «исследовательскую» потребность, считая ее на основании экспериментальных данных «первичной» и «самостоятельной» и утверждая, что она «достаточно сильна для того, чтобы послужить основой так называемого латентного научения — выработки условных рефлексов без какого-либо дополнительного подкрепления» (107, 107—108). М. М. Камшилов рассматривает способность животного к извлечению информации об особенностях среды «как своеобразный аналог познания среды» (58, 92).

Психическая активность животного, осуществляющая процессы отражения внешнего мира, не ограничивается познавательными операциями. Факты свидетельствуют о том, что животному, как и человеку, жизненно необходимо получение двух типов информации: информации о собственных, объективных свойствах предметной среды, и информации об их значении для живого существа.

Получение последней обеспечивается полезностно-ориентационной активностью животного, его избирательным отношением к предметам среды. Оно выражается в «активном выборе условий, обеспечивающих выживание» (там же, 78—79), в способности животного дифференцировать предметы окружающей среды по критерию их вредности и полезности и «правильно реагировать, выбрав нужный объект среди нескольких однородных» (28, 92). Чем выше стоит организм на эволюционной лестнице, тем более развита у него эта способность.

Как видим, биологическая жизнедеятельность развертывается в тех же четырех главных направлениях, что и человеческая деятельность. Показательно, что изоморфность этих двух систем, обусловившая их генетическую связь, давно уже замечается исследователями. Не случайно советский приматолог Н. А. Тих завершила свое капитальное исследование «Предыстория общества» словами: «Труд, познание и общение имеют свои ближайшие истоки в сообществе предлюдей…» (117, 301). Материал, представленный в работе Н. А. Тих, позволяет распространить процитированный вывод ее автора и на выделяемый нами четвертый вид деятельности.

Интересна в этой связи и структура книги Н. Ю. Войтониса «Предыстория интеллекта». Первая глава книги посвящена характеристике «ориентировочноисследовательской» деятельности обезьян, вторая — анализу обусловливающих мотивацию их поведения «установок направленности», третья — описанию способности обезьян употреблять орудия, четвертая — «стадным взаимоотношениям» обезьян. Нетрудно заметить, что Н. Ю. Войтонис вычленил здесь, исходя из самого эмпирического материала, именно те четыре вида активности, о коих идет речь в нашем исследовании.

Правомерен вопрос: почему же у животного возникают те же четыре направления жизнедеятельности, которые свойственны человеку? Потому, считаем мы, что хотя понятие «биологическая форма движения материи» используется обычно для обозначения жизни и животных и растений, между этими двумя формами биологического бытия существует различие грандиозного значения. Если активность растения выражается главным образом в росте, поскольку корневая система привязывает его к одному месту, предельно ограничивая возможности каких-либо иных активных действий, то животное обрело свободу перемещения в пространстве. Это был первый шаг истории от мира необходимости к миру свободы, так как благодаря возможности свободного перемещения организм смог развертывать свою активность в неизвестных растению направлениях — в общении с себе подобными, в сборе сверхгенетической информации, в избирательном поведении, в преобразовании внешней среды.

Понятно, что у животного возникает отсутствующая у растений нервная система и высший ее продукт — психика. Растению не нужен столь сложный блок управления по той простой причине, что его прикрепленность к одной точке в пространстве делает достаточными те механизмы управления его активностью, которые заложены в генетическом коде. Что же касается животного, то свобода перемещения в такой степени обогащает и варьирует его индивидуальный опыт, ставя его всякий раз в какую-то особенную ситуацию, что генетическая программа не способна предусмотреть оптимальное поведение индивида в таких условиях. Вот почему свобода перемещения в пространстве вызывает потребность в таком значительно более сложном механизме управления этим поведением, который был бы способен собирать информацию в самом ходе жизнедеятельности его носителя (особи) и преобразовывать эту информацию, конкретизируя, а отчасти и корректируя веления генетической программы инстинктов.

Процесс антропогенеза открыл перед человеком новый спектр степеней свободы, вернее — поднял его свободу на новый уровень: человек смог выбирать не только направление перемещения, место отдыха, вид пищи или партнера, но и направление социальной деятельности, место в обществе, конкретный вид и род занятий, выбирать по нравственным, политическим, научным основаниям каждый свой поступок. И, в отлично от животного, человек знает, что он свободой, он обладает самосознанием свободы.

Вот почему превращение обезьяны в человека было преобразованием биологической активности в социальную деятельность, шедшим одновременно по всему фронту (в процессе труда, общения, познания и ценностного ориентирования) и трансформировавшим всю систему, а не одно ее звено за другим. Проблему первичности материальной практики по отношению к духовной деятельности следует рассматривать не хронологически, а гносеологически: первая является основополагающей, порождающей вторую и направляющей ее развитие, а вторая, отраженная, обслуживает первую, играя роль управляющей подсистемы в общей системе активности и деятельности. Такое понимание вопроса было обосновано в свое время еще К. Р. Мегрелидзе (85, 47, 120, 144—145), а в наши дни — Ю. М. Бородаем (97, 230—231), А. А. Малиновским (125, 159—164).

Вместе с тем исторический процесс превращения биологической активности животных в деятельность общественного человека вел к дифференциации ее основных видов, к нарастанию самостоятельности каждого и к возникновению между ними взаимодействия, взаимопомощи и даже слияния в одно новое и качественно своеобразное целое.