Дух Великой Французской революции

Великая Французская революция, несмотря на весь ее радикализм, так и не смогла полностью освободиться от налета прошлого. Сначала полное отрицание его, затем снова возвращение к «некоторым законам Старого порядка», как сказал граф А. Токвиль [Токвиль, 1918, с. 5]. Но даже Токвиль не сумел увидеть антихристианской сущности революции, объяснив ее богоборческий характер политическими мотивами: поскольку католическая церковь была учреждением старого порядка, частью его администрации, ее необходимо было уничтожить вместе со всем этим порядком. Хотя на самом деле ненависть к Христу и его традиции объясняется очень просто.

Революционерам необходимо тотальное господство над внутренним миром человека. Это сугубо протестантская черта, но лишенная внешнего окружения религиозности. Бога нет, а есть лишь Верховное существо (декрет Конвента от 7 мая 1794 г.) или того лицемернее: «Если Бога нет, то его следовало бы выдумать», как сказал Вольтер, — вот олицетворение пафоса революции. Для революции не последнее дело, а может быть самое главное, чтобы се жертвы, которых поджаривают на медленном огне, вместо проклятий своим мучителям пели бы им осанну.

Другая нелепость, порожденная неверным пониманием духа революции, заключена в утверждении, будто свобода, дарованная революцией, якобы облагораживает людей, делает из них великих граждан. На самом деле демократия превращает людей в массу, безликую в своем механическом равенстве — одним словом, электорат. Общее, нивелирующее начало, превращающее прежние сословия в однообразное стадо, коренится в самом духе революции. Она, эта революция, беря на себя непосильную задачу осчастливить человечество, сделать это может, только равномерно распределив это счастье среди своего народа, как размазывают масло по бутерброду. И дело здесь даже не в том, что этот равномерный, но исключительно тонкий слой счастья начинает выполнять обратную своему предназначению роль; дело здесь в том, что само масло — счастье — не имеет конкретной формы. Это абстрактное счастье, такое счастье, за которым: чтобы все жили счастливо, ничего не стоит. Тогда как главная задача добродетельного образа жизни, что поняли еще греки, но никак не поймут новоевропейские народы, это ответ на вопрос не «что», а «как»? Если счастье состоит в том, чтобы все были равны, то такое счастье есть издевательство над природой, естеством человека, поскольку доказано еще Г. В. Лейбницем, что в мире не существует двух абсолютно одинаковых вещей.

Революция, выполняя задачу осчастливливания человечества, может это делать, только определив отношение каждого облагодетельствованного ею к этому абстрактному понятию счастья. И в этом коренится главное противоречие любой революции — «ее одинокое богослужение самой себе», перефразируем Гегеля! Любая революция есть акт религиозного служения, даже если в центре этой литургии стоит не Бог, а абстрактное счастье. Эта абстракция, ценность которой доказывается исключительно штыками, требует жертвоприношений. Любая религия требует жертвы, только одна знает ее бескровную форму, но революция к такой религии никакого отношения не имеет.