Человек, рассмотренный в мире, или Научное познание человека

К. Ясперс различает три способа, которыми человека встречает сущее: в мире, экзистенции и трансценденции. (Соответственно можно говорить и о трех уровнях постижения человека, все более и более глубоких.).

Первый, поверхностный, уровень постижения человека — это рассмотрение его жизни в мире. Науки знают человека, но — поверхностно: им известно только то, что можно узнать благодаря опыту — наблюдениям и экспериментам. Это — точное, но поверхностное знание. Мы можем измерить вес человека, провести химический анализ его желудочного сока, получить рентгеновский снимок. Все это будет сделано точно, но не позволит нам сколько-нибудь глубоко понять человека. Тот, кто не верит в это, пусть представит, что знакомый сказал ему: «Я понял тебя, я видел твои анализы и рентгеновский снимок». Точно так же не может понять человека глубоко и социология с ее замерами и описаниями социальных ролей: «Сидорова — комсомолка, спортсменка, студентка, красавица». Все это — внешнее, не проникающее в глубины, но, разумеется, нужное описание — которого, впрочем, вполне достаточно для повседневной жизни. Ведь в повседневности нам и не надо сколь-нибудь глубоко постигать человека.

Поверхностным уровнем постижения человека ограничиваются ученые и просветители. Мир и причастность человека к нему есть все то, что может быть зафиксировано эмпирически, а также схвачено в рациональных понятиях. Аспекты человеческой жизни, причастные к сфере мира, именуются у К. Ясперса как существование, сознание вообще и дух.

Мы помним, что со времен И. Канта философы Европы уверены: любой предмет будет таков, каким мы его построим. Мы можем постигать человека как существование — и тогда он предстанет перед нами как живой организм, принадлежащий к определенному биологическому виду и исследуемый биологией, медициной и т. п. В качестве такого организма он будет рассматриваться нами как существо, включенное в различные картины мира — в мировую связь, т. е. на фоне того, что постигается и выстраивается биологией, геологией, астрономией, физикой, химией и т. п. Это, по сути, то видение человека, которое характерно для естествознания, медицины, для материализма и позитивизма. Здесь познание человека сводится к фиксации фактического, данного, оно ничем не отличается, в принципе, от познания физических явлений.

Мы можем постигать человека как сознание. Тогда нас, естественно, не будут интересовать его физические параметры — рост, вес, объем, не будут интересовать химические процессы, протекающие в его теле, не будет интересовать даже географическое положение и т. п. Мы будем рассматривать человека так, как это делал И. Кант, т. е. ставить вопрос о его познавательных способностях, о возможности человека конструировать предмет познания с помощью априорных форм, рассудка. Проще говоря, акцент здесь будет сделан на теорию научного познания.

Мы можем постигать человека как дух. При таком подходе человек предстанет перед нами как существо, которое начинает понимать границы наук — даже самых точных. Это существо осознает все больше и больше, что в человеческой жизни есть нечто, чего не смогут схватить своими рассудочными категориями и математическими формулами никакие науки. Ни физика, ни химия, ни биология ничего не говорят о смысле человеческой жизни, о том, что придает ей ценность.

Относительно этих утверждений К. Ясперс вполне согласен с И. Кантом. Да, есть вещи-в-себе, которые никогда не будут поняты наукой — вещи, которыми всегда занимались теология и метафизика (философия). Мы никогда не сможем дать научного ответа на вопрос, что такое бог, что такое душа, что такое мир как целое, что такое свобода.

Но вот тут-то и появляется фундаментальное различие между кантианством и экзистенциализмом. К. Ясперс утверждает, что И. Кант — это пассивный агностик, а он, Ясперс, — активный агностик. Что это значит? Различие — в следующем. Кант говорит: «Мы никогда не постигнем, что такое бог, душа, мир в целом и свобода. Наука тут бессильна. А потому эти вопросы надо вынести за скобки науки и не заниматься ими — все равно ученые ничего не добьются, а полученные ответы будут лежать за пределами науки, в сфере фантазий». Ясперс возражает: «Да, мы никогда не постигнем, что такое бог, душа, мир в целом и свобода. Наука тут бессильна. Но человек не может жить, не отвечая на эти вопросы. Он должен дать себе ответы на них, потому что без этих ответов, пусть и ненаучных, он впадет в тяжелый невроз. Человек заболеет, если будет иметь все, но не будет знать, зачем он живет. Поэтому мы должны сказать себе: научных ответов на вопросы о боге, мире в целом, душе и свободе мы не получим, но мы будем искать их постоянно, постоянно сомневаться в найденных ответах — без этого человек утрачивает психологическое равновесие. Больше того: именно совместные поиски ответа на вопросы о боге, мире в целом, душе и свободе позволяют людям вступать в диалог, устанавливать связи между собой, поддерживать друг друга в жизни. Таким образом, всегда должны быть вопросы философии, но никогда не должно быть ответов философии. В философии результат — это смерть. Философия как результат — ничто. Философствование как процесс, как постоянное человеческое занятие — это все».

К. Ясперса как активного агностика привлекает именно то, что лежит за пределами «мира», за пределами возможностей науки. Пассивный агностик — кантианец, — зафиксировав для себя, что нечто является непостижимым для науки, перестает заниматься этим. Агностик активный, наоборот, интересуется в первую очередь непостижимым: если оно не может быть постигнуто научно, то каким образом оно может быть постигнуто вне науки?

Здесь-то и осуществляется переход на второй, более глубокий уровень постижения человека — переход к постижению экзистенции.

Человек, рассмотренный как экзистенция Выразить, что такое экзистенция, невозможно на языке науки, языке техники, языке обыденности. (Ведь наука, техника, обыденность берут человека в мире и выстраивают соответствующее представление о нем.) Но важно пытаться сделать это — важно пытаться выразить невыразимое. В сущности, пытаются выразить невыразимое, пытаются сказать о том, о чем сказать невозможно, все гуманитарные «дисциплины», все искусства. Они могут использовать только аналогии — указывая на нечто, происходящее в мире, подталкивать к постижению внутренних, невыразимых человеческих состояний: «Видишь, зацвела вишня. Так и у меня в душе». Описание маловразумительное, но принцип ясен: попытка сказать о несказуемом.

О тщетности таких попыток, об усталости от неудач, о желании умолкнуть при очередном провале, но и о невозможности замолчать, прекратить попытки достичь недостигаемого — обо всем этом прекрасно сказал А. А. Вознесенский:

Тишины!

Тишины хочу, тишины…

Нервы, что ли, обожжены?

Тишины…

чтобы тень от сосны, щекоча нас, перемещалась, холодящая, словно шалость, вдоль спины, до мизинца ступни, тишины…

звуки будто отключены.

Чем назвать твои брови с отливом?

Понимание — молчаливо.

Тишины.

Звук запаздывает за светом.

Слишком часто мы рты разеваем.

Настоящее — неназываемо.

Надо жить ощущением, цветом.

Кожа тоже ведь человек, с впечатленьями, голосами.

Для нее музыкально касанье, как для слуха — поет соловей.

Как живется вам там, болтуны, чай, опять кулуарный авралец?

Горлопаны не наорались?

Тишины…

Мы в другое погружены.

В ход природ неисповедимый.

И по едкому запаху дыма мы поймем, что идут чабаны.

Значит, вечер. Вскипает приварок.

Они курят, как тени тихи.

И из псов, как из зажигалок, светят тихие языки.

В этом стихотворении выражена главная мысль экзистенциализма: поэзия, другие искусства, а также всякого рода исповедальная проза, дневники, признания психологу и психиатру — все это попытки дать попять, что происходит у человека в его живой душе. Объяснить, доказать, обосновать — все это невозможно. Можно только дать понять.

Как мы помним, душа — по И. Канту — тоже непостижима научно. Но как бы жили люди, если бы они не могли сообщать о своей любви, страхе, отчаянии? Они и пытаются поведать о жизни своей живой души, но эта душа постоянно меняет свои состояния, она текуча, как гераклитовский поток, в который нельзя войти дважды.

Такая изменчивая, в каждый следующий миг другая, неповторимая и неповторяющаяся живая душа — и есть экзистенция.

Экзистенция — это все, что есть в человеке, за исключением постижимого науками. Если вычесть все то, что могут познать в человеке науки, как раз и останется экзистенция. Наука не сможет ухватить ее с помощью своих рациональных понятий. Попробуйте рассказать любимому человеку в научных понятиях, по какой.

причине и с какой целью, с какой необходимостью вы его любите — и вы лишитесь любимого человека.

Сама попытка научного анализа экзистенции, превращения ее в предмет научного исследования столь же бесплодна, как, скажем, применение «точных» методов в литературоведении — «Онегин как типичный представитель». Уникальность и неповторимость экзистенции такова, что она вообще не может быть выражена в языке — в той мере, в какой любое слово языка обобщает, в той мере, в какой язык не уникален у каждого человека и для каждого человека. Любовь или ненависть у человека — уникальна, только своя, а язык — общий. Стало быть, в полной мере любовь и ненависть невыразимы.