Петербургский текст «Козлиной песни» как основопологающая картины быта Ленинграда

Быт человека внутри определенного культурного сообщества неразрывно связан с менталитетом самой культуры. В данном случае речь идет о довольно специфическом культурном менталитете коренных жителей Петербурга, превратившихся в ленинградцев. Исторически менталитет русской культуры характеризуется как сложное и дисгармоничное, зачастую неустойчивое и хрупкое равновесие на грани национальной катастрофы, но которое оказывало решающую роль в самые кризисные моменты истории России и способствовало выживанию русской культуры в предельно трудных для неё временах. Именно таким катастрофическим общественно-историческим событием становится Революция 1917;го года.

Революция и последующая самоидентификация вольных и невольных её участников прекрасно иллюстрирует концепцию Г. Федотова о ментальности русской культуры, которая «в разрезе» представляет собой фигуру подобную эллипсу с двумя разнозаряженными «ядрами, между которыми развертывается постоянная борьба-сотрудничество, процесс, сочетающий в себе сильное притяжение и столь же сильное отталкивание смысловых полюсов. В каждом отдельном случае подобная «парность» взаимоисключающих свойств национально-русского менталитета — порождает, во-первых, перманентную нестабильность русской истории, как бы запрограммированную; в русской культуре вариативность, потенциальную «разветвленность» социального и культурно-исторического процесса (по принципу «бабушка надвое сказала»); во-вторых, устойчивое стремление русской культуры вырваться из плена дуальных противоречий, преодолеть внутренне-конфликтную бинарную структуру «скачком», «рывком», «взрывом» — за счет резкого, решительного, революционного перехода в новое, как бы даже вовсе не подготовленное качество Отсюда — обычный для русской социальной и культурной истории «катастрофизм» темпа и ритма национального развития, дискретность (прерывность) исторического процесса — вплоть до иррациональных мотивов принципиальной «умонепостигаемости» России. Федотов Г. П. Судьба и грехи России. СПб.; София, 1991. Т. 1.-С. 48−49.

Помимо специфики ментальности русской культуры в целом, важную роль в формировании того или иного уклада быта и культуры играет город. Город в своем роде представляет собой социальный живой организм, обладающий душой Ї уникальной городской культурой, а также выражает дух эпохи, несет в себе его черты. Петербург в романе К. Вагинова не просто значимый образ или мотив, он является главным героем «Козлиной песни» и представляет собой особый тип города Ї столицу, которая по праву представляет собой феномен мировой культуры.

Существует определенная типология факторов, определяющая особенности жизни города. Первым фактором является географический, природно-климатический фактор, который накладывает отпечаток на психологическое состояние его жителей. Этот фактор также нашел отражение в корпусе Петербургского текста и, в частности, в романе «Козлиная песнь» .

Петербург — город дождей и туманов: «и выйти на Неву в туман, туман косматый» Вагинов К. К. Козлиная песнь// Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы. М.: Современник, 1991. С. 61., «промозглый Питер», «шел дождь мелкий, косой» Там же. С. 32. Подчеркиваются исключительно петербургские природные явления: белые ночи: «в городе ежегодно звездные ночи сменялись белыми ночами» Там же. С. 25., «наступившая белая ночь, дрожащая, похожая на испарение эфира, все более опьяняла его» Там же. С. 152.; особое петербургское небо: «и небо, сладчайшее петербургское небо, бледненькое, голубенькое, слабенькое, куполом опускалось над Тептелкиным» Там же. С. 170. Традиционный петербургский конфликт природы и цивилизации заставляет Вагинова расширить пространственные границы от центра к периферии: писатель обращается к живописным пригородам Петербурга — Петергофу, Токсово. Герои пытаются спастись от города на лоне природы, но она оставляет их равнодушными: «…природа не вызывает душевного волнения» Вагинов К. К. Козлиная песнь// Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы. М.: Современник, 1991. С. 199.

Другим значимым фактором, определяющим своеобразие Петербурга, становится социальный статус и основная сфера деятельности его обитателей: статус столицы и его уникальное морское местоположение на равнинном берегу Финского залива, с одной стороны, обуславливают разносторонность его бытия, как главного российского морского порта с промышленным потенциалом и, с другой стороны, его активная научная и художественная деятельность, статус «культурной» столицы.

Следующий фактор, который тесно связан с материально-культурной сферой города Ї его архитектурный облик, связанный с силой воздействия пространственного устройства на бытование и сознание обитателей Петербурга, а также художественной жизнью города, представленной творчеством писателей, музыкантов, ученых-гуманитариев, скульпторов и живописцев. Материально_культурная сфера Петербурга широко представлена в романе «Козлиная песнь» памятниками архитектуры, культуры и литературы. Однако известные архитектурные и культурные реалии, а также значимые городские локусы скорее упоминаются, нежели описываются, петербургский топос используется лишь для обозначения места действия: «вдали опять Адмиралтейская игла заблещет» Там же. С. 492., «Молодые люди скрылись на Невском» Там же. С. 35., «Пойдем, Сережа, в Летний сад!» Там же. Город как лирический герой, обладающий душой и являющийся носителем культуры, у Вагинова обладает психологическими и эстетическими качествами. Архитектура и связанные с ней топосы в романе играет стратегическую роль. Она представляет собой проводник между философией и искусством и является метафорой, способом перевода между двумя системами. Изменения в материальном (архитектурном) пространстве города влекут за собой нематериальные (духовные и ментальные) изменения в быте и сознании его жителей, героев «Козлиной песни» .

Таким образом, Петербург в романе становится художественным пространством литературного текста, входя в общий нарратив петербургского текста в литературе.

Петербург, зародившийся при великих потрясениях всей народной жизни, глубоко поразил воображение русского народа. Благодаря этому, новая столица поставила перед сознанием народа ряд вопросов: в чем заключается связь между Петербургом и Россией, какова будет судьба созданного, как будто наперекор стихиям, города? Личность строителя чудотворного тесно связалась в воображении со своим созданием. Необыкновенный город казался многим какимто наваждением, призраком. Все эти мотивы вызвали в русской литературе ряд примечательных откликов и наполнили содержание образа Петербурга, передававшееся от поколения к поколению Анциферов Н. П. Душа Петербурга: Л.: Дет. лит., 1990. С. 27. (Н.П. Анциферов).

Уникальность Петербургского текста состоит в том, что язык этого текста формируется посредством предметного мира города, текст словно соткан из городских улиц, набережных, морских и речных вод, памятников и площадей, старинных европейских зданий, где живут писатели и их герои. Петербургский текст весь проникнут идеей гетерогенных вещественных знаков-символов, в которых заключена единая канва истории.

Другим важным свойством Петербургского текста, также непосредственно связанным с темой данного исследования, является его относительное несоответствие реальности., намеренная, даже очерченная определенными клишированными рамками, фикциональность. Допустимы определенные комплексы образов в природном и климатическом, архитектурно-топонимическом описании города, цветовая гамма, материально-культурная сфера, сквозной лейтмотив «жизни на грани», «безысходности», основывающийся на мифе о возникновении Петербурга как о столице, построенной на человеческих жизнях. Мифологический образ города обуславливает и фантастичность, фантасмагоричность Петербургского текста: обилие в нем видений, снов, пророчеств, чудес, призраков и галлюцинаций. Подобная взаимосвязь внешнего и внутреннего состояний Петербурга делает взаимопроникаемыми предметный и символический литературный быт. Несомненно это отражается и на тексте «Козлиной песни», в котором сложным образом переплетена автобиографическая действительность советского быта автора с метафизическими видениями Тептелкина и Неизвестного поэта.

Но к традиционному петербургскому тексту здесь добавляется исторический контекст: гибель прежней культуры, слом эпох Ї «Козлиная песнь» завершает отходную по Петербургу. Вагинов пишет роман в годы, когда Петербурга уже давно не существует, а значит, для писателя этот текст, ономастически обозначенный как трагедия Ї попытка преодолеть травму памяти, отрефлексировать её.

По мнению Рикардо Пилья, аргентинского писателя и эссеиста, исследовавшего проблему памяти в литературе, главный феномен литературы нового времени (условно ХХ века) Ї процесс над памятью, попытка дознания прошлого и собственной личности Пилья Рикардо. Чужая память // Иностранная литература. 1999. № 9. URL: http://magazines.russ.ru/inostran/1999/9/pilia.html (Дата обращения 10.05.2017). Роман Вагинова можно интерпретировать с двух сторон: как личную попытку сохранить или восстановить свои дореволюционные воспоминания, осознать личность в контексте эпохи, подавляемую идеологией, а с другой стороны, как авторский прием, позволяющий проследить, как происходит манипулирование личностью и памятью в условиях нового советского государства, как личная память подменяется шаблонной.

Аргентинский исследователь в своих работах выводит закономерности работы памяти на уровне государства, которое путем внедрения поддельных воспоминаний внедряет безличный опыт. Все чувствуют одно, все помнят одно, и все чувствуют и помнят то, чего сами не пережили.

Именно такой процесс происходит с некоторыми героями «Козлиной песни», которые вынуждены адаптироваться под идеологические условия среды, мимикрировать Ї персонажи не просто меняются, их самость разрушается, что в итоге приводит либо к подмене личности, либо к её гибели. Память неразрывно связана со временем, как утверждает Пилья, не существует больше индивидуального прустовского времени, любое настоящее — чужое, а прошлое ненадежно и безлично. Эта идея смешения эпох заложена в романе Вагинова, его герои пытаются спастись, сбежать от реальности настоящего в эпохах расцвета эллинистической культуры или европейского Возрождения. Так, в попытке целительного заблуждения один из персонажей, Неизвестный поэт (прототип самого писателя), размышляет: «Интеллигентный человек духовно живет не в одной стране, а во многих, не в одной эпохе, а во многих и может избрать любую гибель, он не грустит, а ему просто скучно, когда его гибель застает дома, он только промычит: еще раз с тобой встретился, — и ему станет смешно» Вагинов К. К. Козлиная песнь// Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы. М.: Современник, 1991. С. 36. .

Герои произведения погружены в архаичное и одинокое занятие литературой, которая, безусловно, является «параллельной вселенной», помогающей забыть о чудовищной реальности. Роман написан в 1926 году, революция и гражданская война прошли совсем недавно. Очевидно, что кровавые последствия нанесли травму поколению, мировидение которого складывалось в период свободного и творческого Серебряного века. (Кокаиновые нимфетки, голые старики, изнасилования девственниц Ї всё это искаженные последствия двух несовместимых миров (мира До и мира После). Травма памяти, а точнее, её преодоление, происходит в произведении по той же схеме, которую описывает Алейда Ассман в своей книге «Длинная тень прошлого». Изначально травма замалчивается, так как жертвы еще не готовы вспоминать пережитое и рассказывать о нем, а социальное окружение не желает выслушивать жертв, защищая себя таким образом от собственной травмы Ассман А. Длинная тень прошлого: Мемориальная культура и историческая политика. Новое Литературное Обозрение, 2014.

Так, в самом начале романа ученый Тептелкин не хочет выслушивать воспоминания его домовладелицы о «прекрасной эпохе»: «А хозяйка, сидя на краю постели, все трещала, пока не вспоминала, что пора идти в Политпросвет. Она вкладывала широкие ступни в татарские туфли и, колыхаясь, плыла к дверям. Это была вдова капельмейстера Евдокия Ивановна Сладкопевцева. Тептелкин поднимал свою седеющую, сухую голову и со злобой смотрел ей вслед. Никакого дворянского воспитания, — думал он. — Пристала ко мне, точно прыщ, и работать мешает» Вагинов К. К. Козлиная песнь// Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы. М.: Современник, 1991. С. 16. .

При этом память побежденных имеет гораздо более действенный потенциал, ведь их императивы к объединению и сохранению памяти гораздо сильнее (попытка сбежать группы героев из Ленинграда в Петергоф Ї последнее убежище гуманистов).

Как и Рикардо Пилья, Ассман говорит о патологии идентичности ХХ века Ї ложных воспоминаниях Ї отказе проработки прошлого и формирование так называемого «диахронного двойничества». Ярче всего это отображается в образе главного героя Тептелкина, который с момента вступления в брак и, следовательно, вовлечения в чужеродную ему социальную среду, меняет собственную идентичность «последнего гуманиста эпохи» на идентичность председателя домового управления.

Итак, с индивидуальной памятью героев «Козлиной песни» происходит метаморфоза, которую описывает немецкий антрополог: индивидуальная память подключается к более крупным формам памяти (социальной или культурной), граница между тем, что герой переживает сам и что происходит с другими, стирается, оказывается легко проницаемой.

Возвращаясь к статье Пильи, необходимо рассмотреть, как работает образ чужой памяти в «Козлиной песни». Аргентинский ученый выделяет данный аспект как ключевой: «Чужая память Ї это метафора поэтической традиции и культурного наследия. Переживание чужих воспоминаний — не только вариация на старую тему двойника, но и лучшая метафора литературного опыта. А чтение есть искусство возводить собственную память из чужих поступков и воспоминаний» Пилья Рикардо. Чужая память // Иностранная литература. 1999. № 9. URL: http://magazines.russ.ru/inostran/1999/9/pilia.html (Дата обращения 10.05.2017).

В романе данной способностью обладают Неизвестный поэт и Тептелкин, чаще всего чужие воспоминания приходят к ним в качестве видений: «Неизвестный поэт остановился.

— Вспомни вчерашнюю ночь, — повернул он свое, с нависающим лбом, с атрофированной нижней частью, лицо к Сергею К., — когда Нева превратилась в Тибр, по садам Нерона, по Эсквилинскому кладбищу мы блуждали, окруженные мутными глазами Приапа. Я видел новых христиан, кто будут они? Я видел дьяконов, раздатчиков хлебов, я видел неясные толпы, разбивающие кумиры. Как ты думаешь, что это значит, что это значит?

Утром того же дня казалось неизвестному поэту, что он проснулся в доме терпимости: одетые гусарами, турчанками, польками, женщины сидят на полу и играют в карты; тапер, взмахивая шевелюрой, ударяет по клавишам. Ходят драгуны, позванивая шпорами. Улан поручик сидит на диване и пишет своей сестре письмо в стихах.

И хотя он (Тептелкин) не был дворянин, ему стало жаль дворян, разрушенных усадеб, коров с кличками Ариадна, Диана или Амальхен, Гретхен; всех многочисленных родственниц и приживалок, вечно зябнуших в серых, коричневых или черных платках, самоваров, варений, альбомов, пасьянсов, раскладываемых дрожащею рукой.

«Разве теперь, — думал он, — когда это все отошло, не трогательны розовые сады, где-нибудь в Харьковской губернии. Подростки женского пола, читающие только Пушкина, Гоголя и Лермонтова и мечтающие о спасении Демона; и не ужасна ли жизнь этих бывших подростков теперь, когда прежний быт, для которого они были созданы, кончился? Не обступает ли их теперь ужаснейшее отчаяние?».

Снова для Тептелкина наступила пора занятий в городских библиотеках, чтения писем и сочинений маленьких сотрудников гуманистов, скромных солдат армии, предводителями которой были Петрарка и Боккаччио. Видел он Петрарку бродящим вместе с Филиппом де Кабассолем по окрестностям Воклюза, занятых разговорами о научных, религиозных вопросах и проводящих целые ночи за книгами, и появлялся Клемент VI, награждающий за латинские стихи пребендой, или Henry Etienne, знаменитый издатель, или Etienne Dolet который полагал, что Господь послал его в мир, чтобы извлечь французский язык из варварства" Вагинов К. К. Козлиная песнь// Вагинов К. К. Козлиная песнь: Романы. М.: Современник, 1991. С.68−69.

Эпизоды прочитанных книг становятся, по мнению Рикардо Пильи, нашими личными воспоминаниями. Они примешиваются теперь к потоку жизни — незабываемые события, приходящие на память, как музыка. Устройство литературной традиции ученый определяет как сон, в котором перед нами проходят воспоминания давно умершего поэта.

Но в романе Константина Вагинова работа памяти не исчерпывается личными и чужими воспоминаниями. Действие памяти распространяется на само место действия, главный топос романа Ї Петербург. Перемещаясь из фабулы на лейтмотивный уровень, память здесь становится основным констру ктом, направленным на создание оппозиции Петербург-Ленинград. В качестве методологической основы для подробного анализа функционирования памяти города была выбрана статья философа Елены Петровской «Город и память». Исследовательница определяет архитектурные объекты как результат некоторого группового (шире коллективного) аффекта. Память, нуждающаяся в человеческом соучастии, в постоянном возобновлении, включает в себя и некий аффективный фон, неотделимый от воздвигнутых строений. Память города необъективна, за ней всегда скрываются два образа города Ї реальный и идеальный. Даже если память отпечатана, к примеру, в камне, она не может быть объективной, нейтральной: образ городских построек тесно переплетен с некоторыми формами жизни сообщества, которое узнает в них себя. Память города делится на индивидуальную и коллективную: у каждого своя воображаемая карта городских пространств, но с другой стороны, в материальных артефактах (архитектурных сооружений и городских пространств) можно увидеть отпечаток коллективных фантазий определенной эпохи. Помимо идеи и её материального воплощения, материальные артефакты способны «стирать память». Так, замена одного объекта на другой (в романе это названия улиц, смена функций различных учреждений и т. д.) ведет за собой замену некоторого знака времени, который становится лишь пустым идолом, остаточным воплощением исторической памяти, к которой не существует индивидуального доступа Петровская Е. Город и память // Неприкосновенный запас. 2002. № 5. URL: http://magazines.russ.ru/nz/2002/5/petr.html (Дата обращения 10.05.2017).

В «Козлиной песни» такая замена или, точнее, подмена одного города на другой, показана одновременно остро, болезненно и иронично. Подобная выразительность достигается наложением индивидуальной памяти автора как рефлексирующего повествователя и коллективного приспосабливания к новой среде. К тому же, Петербурга в российском сознании и художественном творчестве имеет особый, уникальный статус. Филолог и литературовед В. Топоров отметил, что «существует ряд произведений русской литературы, в которых Петербург Ї не просто обозначенное место действия, но сущностное начало, активно влияющее и на план содержания, и на план выражения, и эти произведения складываются в особую общность, в „некий синтетический сверхтекст, с которым связываются высшие смыслы и цели“» Топоров В. Н. Петербург и «Петербургский текст русской литературы» (Введение в тему) // Миф. Ритуал. Символ. Образ: Исследования в области мифопоэтического: избранное. 1995. С. 259−367.

В романе постоянно происходит смешение эпох, наложение одного времени на другое и, одновременно, одного пространства на другое Ї город становится символическим топосом, неким Вавилоном.

Здесь стоит сказать о двух типах взаимодействия героев с новым городом, шире, новым государством: некоторые герои, как Асфоделиев или Кокоша Шляпкин мимикрируют, а значит, и эволюционируют со средой. Другие, внешне существующие в новом мире, либо теряют собственную личность (Тептелкин), либо погибают (Неизвестный поэт). Через образ города Вагинов выводит черты новой идеологии, город Ї хранитель идеологической памяти.