Изложение; модели и методы

Изложение как раздел основной части представляло собой обращение к тому, что «выставлялось на обозрение». В судебной практике, например, изложение соотносилось с собственно «делом» (набором фактов), применительно к которому судья должен был занять определенную позицию.' Таким образом, оратору предстояло показать, что это собственно за проблема, которую он намерен представить и которая ставится перед судьей.

Первый вопрос, решаемый оратором в этой связи, был вопрос о том, что именно представлять в изложении и в каком количестве подавать факты, От того, как оратор решал этот вопрос, значило для слушателей довольно много: либо им удавалось войти в существо дела (оптимальный вариант), либо предложенных сведений оказывалось недостаточно, либо слушатели оказывались нагруженными массой сведений, которые в целом все-таки не давали целостного представления о проблеме.

Вот почему изложение представляло собой не что иное, как презентацию заранее отобранных фактов, создающих концепт предмета. Здесь диспозиция отчетливо перекликалась с инвенцией, и потому вновь (теперь уже как бы на новом витке) возникал критерий релевантности, которому презентацию фактов и предлагалось подчинить.

Критерий релевантности (целесообразности) рассматривался в большинстве старых риторик как критерий меры, предохраняющий, с одной стороны, от излишнего количества подробностей, с другой — от недостатка существенных сведений. Диспозиция, используя найденный в процессе инвенции топос, предполагала движение в совершенно определенном направлении относительно топической схемы, последовательное развертывание соответствующего топоса, как это могло быть допустимо на стадии инвенции. Работа с топосом на стадии диспозиции — при изложении предполагала подчинение ''прошедших испытание" элементов топической схемы тому или иному порядку, прежде всего одной из двух моделей:

• · модель первая: ab ovo,
• · модель вторая: to saedia. s res .

Разговор об этих двух моделях развертывания элементов топической схемы фактически есть продолжение общего разговора о натуре и искусстве, в высшей степени показательного для античной, например, философии в целом. Различение природы и искусства, natura и ars, было одной из принципиальных идей науки соответствующего периода истории. «Естественное» и «сделанное» не смешивалось практически никогда — эта «система координат» работала действительно безотказно.

Модель первая рассматривалась как естественный порядок следования элементов целого (ordo naturalis)';

Речь шла фактически о том, чтобы подчинить сообщение правилам, которых Придерживается" жизнь. И подобно тому, как в жизни события происходят одно за другим, одно после другого, причем более ранние события являются причиной по отношению к более поздним, в то время как более поздние — следствием по отношению к более ранним, реальное сообщение тоже может отвечать этой логике развития событий.

Такая логика построения сообщения получила название линейной схемы, то есть схемы, выстраивающей события в линию (одно за другим), а не иерархически (одно под/над другим или одно в составе друрго). Считалось, что именно линейная схема воспроизводит события так, как они происходили в реальной действительности. Подчинение линейной схеме фактически означало движение за естественным ходом вещей.

Подобный порядок организации элементов топической схемы получил остроумное название «ab ovo' что в буквальном переводе с латинского означало «от яйца»: состояние яйца рассматривалось как изначальное, первичное (ср., вероятно, известный читателю старый схоластический спор, уже неоднократно бывший предметом всякого рода шуток: что было раньше — курица или яйцо?). Построить сообщение «ab ovo» как раз и означало построить его от более раннего события к более позднему, от причины к следствию, то есть как бы самостоятельно и впервые проходя шаг за шагом и регистрируя проблемы «по мере их поступления» .

Ясно, что — при эксплуатации говорящим данной схемы — вмешательство его «в жизнь» считалось минимальным, а изложение рассматривалось как направленное на сам объект. Роль говорящего при этом трактовалась именно как роль регистратора фактов — «очевидца», хроникера, хрониста, «летописца». Потому-то и изложение фактов таким образом квалифицировалось как изложение историческое, хронологическое, да и сам тип, метод изложения «ab ovo» получил название исторического (хронологического) ' метода. В литературоведении метод такой считается сюжетным методом — в том смысле, что сюжет (или «предмет» — в переводе с французского) рассматривается как следование реальной схеме происходящего (в отличие от фабулы, см. ниже).

Преимущества этого метода состоят в том, что он весьма «практичен», то есть одинаково удобен как для говорящего, так и для слушающего. Говорящему, что называется, не приходится особенно «мудрить»: фактически единственное, что от него требуется, — это «не мешать» событию следовать своим курсом, то есть излагать факты в соответствии с известной в риторике формулой высокочтимого в древности, но, к сожалению, почти забытого ныне ритора Като «rem tene, verba sequentur» — «держись дела (темы) — слова придут сами» (формула эта вполне может претендовать на то, чтобы считаться формулой релевантности).

Искусство говорящего проявится здесь лишь в том, чтобы '" не забыть", что за чем происходило (между прочим, и это, как каждому известно на собственном опыте, далеко не всегда бывает просто!). Слушатель же, при такой подаче материала, будет чувствовать себя предельно комфортно: возможность «плыть по течению» есть то, что аудитория ценит довольно высоко. Ей в подобных случаях не приходится проделывать работы по «вычленению» автора из сообщения, то есть решать вопросы о том, где здесь факт, а где — работа автора с фактом.

Однако при склонности практически любой аудитории к пребыванию в состоянии комфорта исторический (хронологический) метод подачи фактов весьма опасен. Его опасность состоит в том; что он обладает своего рода усыпляющим внимание эффектом. Слушающий, который со всей очевидностью не слишком напрягается, чтобы удержать «нить изложения», чаще всего потерян для говорящего. А ведь коммуникация есть совместная работа, так что при полной пассивности одной из сторон едва ли возможно рассчитывать на полноценный коммуникативный результат.

Потому и считалось, что таким образом построенные сообщения гораздо меньше способны воздействовать на слушателя и менее интересны для него, чем сообщения, упорядоченные искусственно.

Модель вторая как раз и предполагала структуру изложения, менее «вежливую» по отношению к внешней стороне события, зато гораздо более отвечающую его сущности. В соответствии с ней полагалось сделать изложение искусством группировки фактов, потому-то порядок ух организации и определялся как искусственный (artificialis).

Данная модель обязывала говорящего не следить за событием, но анализировать его, и более того — моделировать не событие, но обстоятельства работы с ним. При этом считалось, что говорящий действует в соответствии с существом дела, потому модель и получила соответствующее название — in medias res (букв, «в середину вещей»).

В качестве главной задачи выдвигалась задача заставить говорящего со вниманием слушать произносимое, а к этому ведет только один путь — стимулирование его интереса к сообщению. Наиболее рекомендованное средство в этой связи — различного рода «перестановки» в структуре сообщения.

Разумеется, слушатель, приглашенный к совместной работе над созданием речевого целого, ведет себя иначе, чем слушатель, «плывущий по течению». Он вынужден (сам тип повествования вынуждает его к этому!) постоянно быть начеку, не только фиксируя авторские речевые маневры, но и определяя, а также оценивая их место в составе стратегии говорящего. Работа эта часто ведется на подсознательном уровне и представляет собой совокупность неявно выраженных реакций слушателя на предлагаемое сообщение — так называемую диалогическую атмосферу речевого взаимодействия.

" Открытие" модели in medias res было для риторики фактически открытием такого понятия, как интрига (то есть искусственное построение события в целях стимулирования интереса читателей). Процесс фабулирования компонентов событияперераспределения их автороми дал название целой группе методов изложения материала: большое их количество сгруппировалось под рубрикой «фабулярные методы» изложения (от латинского «fabula» — рассказ, басня).

Вынесение следствия — вместо причины — на первое место, представление более поздних эпизодов прежде, чем более ранних, движение от финала к началу, разбиение события на эпизоды, каждый из которых рассматривается по отношению к целому, — все это и многое другое стало показателем фабулярной модели изложения, признаками интриги, в частности литературной.

Например, классическим образцом чрезвычайно ловко построенной интриги считалась «Одиссея» Гомерас ретроспективным изложением событий (от более поздних к более ранним) в качестве основного приема и многочисленными скачками из настоящего в прошлое и будущее. Такая композиционная (диспозиционная) техника полагалась практически недостижимой.

Понятно, что фабулярная модель изложения, даже несмотря на обращение ее непосредственно к «существу дела», тоже была чревата опасностями как для говорящего, который такую модель предлагает, так и для слушающего, который ею пользуется.

В частности, от говорящего при работе с данной моделью требовался довольно высокий уровень «техничности»: в задачи его входило, с одной стороны, не «продать» всей истории при первом же ее предъявлении, с другой — не предъявить «существа дела» слишком поздно, когда «дело» уже перестало быть интересным. С такого рода просчетами мы знакомы хотя бы на примере «искусства рассказывать анекдоты». «Мастер» никогда не раскроет карт сразу же и никогда, подобно новичку, не станет испытывать терпения слушателей многократным репродуцированием одной и той же ситуации, отсрочивая и отсрочивая момент подачи собственно «блюда». После большого количества закусок (это мы знаем уже из области кулинарно-гастрономической) «блюдо» как таковое иногда перестает быть необходимым.

Строящему фабулярную схему автору предлагалось не забывать о том, что слушатели, обычно не предъявляющие больших претензий к естественному ходу событий, могут становиться чрезвычайно критичными, когда дело касается оценки того, насколько удачно события сгруппированы другим (каждый из нас знает реакции собеседников типа «мог бы раньше сказать!» или '" так бы сразу и говорил", «чего ты тянешь?», «этим следовало бы закончить» и др.).

Вот почему от слушателя, при восприятии предлагаемой ему «фабулы», требовалось не столько «включить в себе критика» (критикующий обычно теряет сущность проблемы!), сколько приложить все усилия к тому, чтобы разгадать причины предлагаемой автором группировки событий и тот скрытый умысел, который заставил его группировать события так, а не иначе.

Иными словами, слушатель обязан в подобных случаях уметь '" читать" речевые стратегии и воздерживаться от их оценки в ходе изложения материала. Кроме того, слушатель должен быть готов к «перепадам» изложения, то есть к более или менее резким переходам от факта к интерпретации факта или от более интересного факта к менее интересному.

Если модель «ab ovo» фактически предполагала лишь односюжетную", или хронологическую (от начала к концу), схему изложения, то модель «in medias res» давала весьма широкий простор для выбора схемы (или метода) изложения. Применительно к этой, второй, модели различали хотя бы следующие методы:

дедуктивный, индуктивный, аналогический, стадиальный, концентрический.

Сведения об этих методах, как методах изложения материала, будут представлены уже здесь, несмотря на то, что они имеют отношения не только к первому разделу основной части, изложению, но и ко второму ее разделу-аргументации. Как уже было сказано выше, «развести» изложение и аргументацию в составе речевого целого со временем становилось все менее возможно. С развитием риторики рекомендации, касавшиеся способов размещения раздела «изложение» и раздела «аргументация» относительно друг друга, становились все более разнообразными. Только в редких случаях основной части полагалось выглядеть так:

• 1) изложение,
• 2) аргументация.

Обычно же рекомендованными структурами были структуры, инкорпорирующие аргументацию в состав основной части более «рафинированным» образом — скажем, таким:

• 1. Первая подтема
• 11. изложение
• 12. аргументация
• 2. Вторая подтема
• 21. изложение
• 22. аргументация
• 3. Третья подтема
• 31. изложение
• 32. аргументация и т. д.

Существовали и предложения, касающиеся более причудливых схем организации разделов основной части. Например, предлагалось помнить о том, что главные или наиболее сильные аргументы следовало располагать не у вершины той или иной «конструкции», а у ее основания. (Таким образом, кстати сказать, осуществлялся и риторически грамотный переход к третьему разделу диспозиции — заключению).

Вот почему разговор о методах изложения и методах аргументации невозможно вести «по отдельности»: начав его здесь, нам придется то и дело возвращаться к нему в той части пособия, где речь пойдет об аргументации.

Дедуктивный метод изложения считался основным методом развертывания сообщения и предполагал движение от общего к частному.

В риторике (и философии) данный метод определялся как метод поиска подтверждений высказанному ранее обобщению. В основе этого метода лежит осознание того, что наблюдаемые человечеством регулярности, закономерности в принципе контролируемы (проверяемы эмпирически). Иными словами, говорящий несет ответственность за формулируемые им положения и, в случае необходимости, готов указать на серию случаев (или, по крайней мере, на один случай), подтверждающую корректность вынесенного на обсуждение общего суждения.

Дедуктивный метод был до такой степени «авторитетным», что часто рассматривался как отвечающий за построение правильных умозаключений вообще. Поэтому формальную логику, зачастую даже понимают как теорию дедукции, то есть теорию, предполагающую развертывание общих суждений в суждения частные, способные применяться к конкретным случаям.

В античности дедукцией (например, в варианте силлогистики, см. ниже) тоже пользовались весьма и весьма широко. Так, в том, что касается изложения как раздела основной части, одной из наиболее целесообразных композиций считалась именно композиция, выносящая на обсуждение (целиком или по частям) некоторое общее положение, которое в ходе дальнейшего сообщения находит подтверждение в серии частных фактовприменительно к целому положению или к его частям. Говорящий как бы отчитывался таким образом перед слушателями в том, на основании чего он позволил себе сформулировать общее положение так, а не иначе.

Преимущества дедуктивного метода оценивались в том отношении, что общее положение не только задавало однозначное направление взгляда на следующие в дальнейшем факты, но и определенным образом «настраивало» слушателей видеть факты глазами говорящего. Кроме того, работа дедуктивным методом предполагала работу открытой коммуникативной стратегией: говорящий с самого начала ставил слушателей в известность о том, «куда он клонит», или, точнее/куда он «намерен клонить» .

В дедукции как методе изложения была замечательным образом уловлена привлекательность для аудитории «детективного» построения сообщения, то есть такого построения, которое ведет от следствия к причине (причинам), а не от причины (причин) к следствию. «Идти за Холмсом» есть процесс интеллектуальный, «идти за сертвой» — эмоциональный. Стало быть, подчиниться дедуктивному методу означает поставить перед собой логическую задачу (в виде общего положения) и, разбираясь в «'уликах», испытать радость от ее решения.

Скажем, делая заявление типа: «Все красивые девушки предпочитают шампунь «El'Vital», я должен «иметь под рукой» — в качестве «улики» ! — хотя бы одну красивую девушку, которая действительно его предпочитает. В противном случае я, видимо, не сделаю такого заявления — и слушатель знает это, потому и ожидает предъявления мною «улики» (одной или нескольких). В мою же задачу входит не обмануть ожиданий слушателя: поставленная перед ним Настасья Кински с флаконом «Еl'Vital» в руках сильный аргумент, который, видимо, вполне убедит слушателя в истинности моего заявления.

Однако специфика дедуктивного метода изложения в том, что при следовании ему «козыри» предъявляются напоследок: именно ими, а не общими положениями я воздействую на аудиторию. И даже если слушатель «забудет» общее положение, «запомнив» только, что «El'Vital» держала в руках Настасья Кински (которую он, допустим, считает красивой), задача моя выполнена. Иными словами, дедуктивный метод переводит предмет сообщения из надперсональной области в персональную: общее положение становится частным положением, или «положением для меня» .

00 Индуктивный метод изложения предполагал перемещение в структуре речевого целого от частного к общему.

Метод этот определялся в риторике (и философии) как метод предвосхищения основания — petitito principle то есть как метод, в соответствии с которым за серией частных случаев (или, по крайней мере, одним частным случаем) обнаруживается некая регулярность, закономерность.

Изложение, ведущееся в соответствии с методом индукции, должно было отвечать прежде всего требованию репрезентативности (представительности) частного случая, на основе которого делается общий вывод. Причем о репрезентативности частного случая судят по частоте его воспроизводи-мости (при определенных условиях всегда или обычно происходит n раз реже — по степени его синтетичности (n является синтезом п1, п2, п3… и т. д.).

Скажем, зная, что красивая девушка. А предпочитает шампунь «El'Vital», красивая девушка В предпочитает шампунь «El» Vital" и красивая девушка С предпочитает шампунь «El'Vital», я могу предположить, что красивые девушки вообще предпочитают шампунь «El'Vital» Или, зная, что красивая девушка Настасья Кински (является синтезированным образом многих красивых девушек) предпочитает шампунь «El'Vital», я могу сделать то же предположение.

Иными словами, при индуктивном методе изложения на первый план выставлялось «единичное», которое в дальнейшем превращалось в «общее» .

И если дедуктивный метод предвосхищал детективный принцип развертывания структуры сообщения, то индуктивный метод впоследствии был положен в основу, в частности «ужастиков» предполагаюцщх «движение за жертвой»: в поле зрения попадает сначала одна деталь, потом другая, за ней третья. В конце концов давно ожидаемый монстр предстает во всей своей красе. Такие структуры сообщения требуют «эмоционального соучастия» — интеллектуальный сторож, как правило, бездействует.

В принципе дедуктивный и индуктивный методы изложения призваны еще и определенным образом контролировать друг друга: в этом смысле и можно понимать взаимодополняемость дедукции и индукции, которые фактически предохраняют друг друга от искажения «картин мира» .

Что касается адресата (слушателя), то по отношению к нему метод индукции менее провокативен, чем метод дедукции, хотя бы потому, что метод индукции, вообще говоря, исключает вопрос: «На основании чего вы формулируете эту закономерность?». Закономерность, формулируемая индуктивно, может быть подвергнута критике, в то время как закономерность, предлагаемая дедуктивно, может быть просто не принята уже на этапе предъявления.

Аналогический метод (или метод аналогии) характеризовался как отдельный метод или как один из вариантов индукции, но в любом случае предполагал сопоставление фактов, явлений, событий и проч. в целях перенесения закономерности, выявленной при анализе хорошо изученного объекта, на менее изученный объект. Хорошо изученный объект расценивался при этом как «образец» или «модель». Аналогия (analogia) и переводится с греческого как «сходство, подобие» .

Данный метод давал возможность рассматривать неизвестное на фоне известного. Правда, заключения, получаемые таким образом, квалифицировались не как достоверные, а как правдоподобные и в принципе легко могли быть оспорены. Именно из греческого языка пришла пословица «Всякое сравнение хромает», так что уязвимость аналогического метода ощущалась издавна, Тем не менее данный метод получил широкое распространение в риторике как один из чрезвычайно активных методов изложения прежде всего в силу наглядности добываемых этим методом результатов. Понятно, что неизвестное проще всего объяснить через сравнение с известным. Аналогия, как бы сильно она ни хромала, способна порой больше сообщить об объекте, чем самое длинное его описание.

Происходит это потому, что хорошая аналогия обычно фиксирует действительно существенный признак объекта. Аналогия, фиксирующая случайный признак, фактически саморазрушительна: такая аналогия изначально не воспринимается как аналогия, провоцируя, в частности, вопрос о том, зачем вообще сравниваются, например, объект, А и объект В.

Проверить это легко: предположим, я позволяю себе высказывание типа «Чтобы понять природу электричества, достаточно просто посмотреть на камень». Трудно ожидать, что подобная аналогия (а это аналогия, поскольку я фактически сопоставляю электричество с камнем!) не вызовет у слушателя замешательства: полагая, что он все-таки имеет дело с полноценным собеседником, слушатель, видимо, не удержится от того, чтобы спросить: «Как вы это себе представляете?» .

Боюсь, однако, что удачно ответить на этот вопрос в принципе нельзя: электричество и камень не имеют зримых общих признаков, на которых можно было построить хоть какую-либо аналогию. Не добившись от меня ответа, собеседник, скорее всего, сочтет аналогию крайне неудачной, то есть фактически признает, что для аналогии нет оснований. Но если для аналогии нет оснований, то нет и аналогии.

Отсюда и одно из двух главных требований, предъявлявшихся к аналогическому методу. Им следовало пользоваться в том случае, если говорящий действительно располагал аналогией, для которой имелись основания. Вторым требованием было требование «не сравнивать с неизвестным» .

Скажем, если я, делая рекламу шампуня «El'Vital», предлагаю пользоваться им, поскольку его предпочитает Клавдия Петровна Соколова, которую я персонально считаю красавицей, моя аналогия (будь красивой, как Клавдия Петровна Соколова), едва ли будет «прочитана» адресатом при этом Клавдия Петровна Соколова может быть действительно красивей всех на свете!

Стадиальный метод изложения сильно напоминает хронологический метод: в пособиях по риторике он тоже описывался как линейное построение сообщения, то есть последовательное движение говорящего вперед, без каких бы то ни было ретроспекций («stadia» переводится с греческого как ступенька, уровень).

Однако если при использовании хронологического метода линейность объясняется характером развития презентируемых событий (именно их развитие фактически и «копирует» хронологический метод изложения), то стадиальный метод отвечает не логике события, но логике движения мысли. Метод этот можно уподобить процессу кирпичной кладки: когда кирпич положен на цемент, к нему больше не возвращаются, поскольку вынуть один кирпич из кладки, не разрушив целого (или фрагмента целого), невозможно.

Аналогия эта указывает на то, что при стадиальном методе изложения говорящий относится к каждому следующему пассажу, как к пассажу, который необходимо закончить, прежде чем переходить к другому. Это самое главное и фактически единственное требование к стадиальному методу.

Между прочим, соответствовав этому требованию отнюдь не так просто. Искушение вернуться назад к уже пройденному этапу изложения, принадлежит к разряду вполне естественных. И, тем не менее, желание уточнить, исправить то или иное выражение, смягчив или усилив его особенности человеческой памяти, которая иногда действует весьма причудливо, а также аналогии, возникающие по ходу изложения, и мн. др. — со всем этим говорящему, как правило, приходится разобраться до начала процесса коммуникации, если в ходе его он намерен избрать стадиальный метод изложения. В таком случае от него требуется строго держаться линейности в развертывании мысли, что предполагает предварительную «построенность» сообщения: тема обычно разбивается на ряд частных подтем, о каждой из которых сообщается как бы по отдельности.

Однако движение от стадии к стадии обязывает говорящего и к осуществлению процесса градирования темы: риторически грамотным будет считаться сообщение, в котором говорящий идет «'по ступенькам» вверх или вниз, выдерживая единое направление. Практически это может означать, например, что, если я сначала квалифицировал некое действие как правонарушение, затем — как преступление и наконец — как зверство, в высшей степени непоследовательно с моей стороны на следующем этапе сообщения называть то же самое действие проступком. В таком случае слушатель более чем вправе упрекнуть меня в некорректной градации подтем.

00 Концентрический метод изложения есть метод, название которого вполне отчетливо указывает на его особенности. В риторике метод этот предлагался в тех случаях, когда в задачи говорящего входило осветить лишь одну проблему (группу однородных проблем), вокруг которой и предлагалось построить сообщение. Структура такого сообщения напоминает серию кругов, сходящихся к общему центру. Центр этот фактически и '" управляет" композицией в целом.

Изложение, осуществляемое в соответствии с концентрическим методом, есть практика постоянного возврата к проблеме, всякий раз на новом ее «витке». Будучи погружаемой в контексты разных типов, проблема обрастает нюансами, начинает, фигурально выражаясь, играть. Особый «шик» заключается в том, чтобы «на глазах у изумленной публики» превратить, например, мелкомасштабную, на первый взгляд, проблему в проблему глобального значения, постепенно подключая к ней все новые и новые существенные аспекты и дополняя изложение все новыми и новыми подробностями. Или, скажем, совершить переход от некой проблемы, не имеющей, вроде бы, отношения к слушателям, в жизненно важную для ток проблему.

Примером того, как работает концентрический метод изложения, сегодня могло бы стать, допустим, сообщение о положении дел в современной экологии: ведь экология, о которой так много говорят в наши дни, превратилась для нас в своего рода жупел, далеко не всегда воспринимающийся с необходимой серьезностью. Построить сообщение об этом «жупеле» таким образом, чтобы соответствующая проблематика стала жизненно необходимой для каждого слушателя, поможет именно концентрический метод. Он позволит показать, каким образом данный '" жупел" влияет на каждого из нас (серия концентрических кругов типа: «мы пьем отравленную воду», «мы разрушаем собственные, кожные покровы синтетикой», «мы убиваем нашу иммунологическую систему» и проч.).

Методы развертывания изложения в соответствии с моделью «in medias res», безусловно, могли комбинироваться. Грамотно построить изложение как раздел основной части вовсе не означало соблюсти «стерильность» метода. Подобно топосам методы развертывания изложения служили лишь хорошими ориентирами в том, как в принципе подавать сообщение. Речевую деятельность говорящего следовало, таким образом, ориентировать не на осуществление контроля за методом изложения, но на осуществление контроля за «существом дела» .

В общем смысле релевантным изложением — какой бы моделью и такими бы методами в ее составе ни воспользовался говорящий, считалось деловое изложение. Например, и в том, что касалось объема этого раздела основной части, рекомендации были, так сказать, обтекаемыми: изложение не следовало делать ни коротким, ни длинным — его следовало делать «подходящим'! То есть говорящему опять же предлагалось исходить из особенностей. материала и условий соответствующей речевой ситуации (подобно тому, как в старом анекдоте на вопрос закройщика о том, должен ли заказываемый пиджак быть длинным или коротким, заказчик раздраженно отвечает: «А нельзя ли сшить его просто нормальным?»).