Проблема богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века

Исследование проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века позволяет выявить своеобразие литературных эпох, в которых всякий раз отражены историческое содержание того или иного времени, его духовные, эстетические, идеологические потребности и представления, противоречивый феномен прагматических и идеалистических побуждений персонажей.

В диссертации проводится анализ проблемы богатства и бедности в поэтике литературных произведений, реконструируется процесс возникновения оригинальных художественных решений указанной проблемы, что дает возможность изучить способы художественной интерпретации феномена и прокомментировать интересующие вопросы в их связях с социокультурным контекстом. Литературные тексты становятся основой построения системы представлений о мире, воплощенной в эволюционирующих идейно-тематических решениях, жанрах и стилях.

Собранный и обобщенный материал позволяет определить принципы взаимодействия культур, исследовать исторические типы художественного сознания, поэтику восприятия, сопряженные со сменой эпох и направлений в литературе.

Актуальность исследования заключается в том, что проблема богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века анализируется в аспекте, позволяющем выявить комплекс смыслов, не обнаруживаемых при традиционном изучении, более того, не всегда осознаваемых самими писателями. При анализе конкретных произведений нами используются историко-типологический, структурно-типологический и историко-функциональный методы исследования, расширяющие уже известные подходы к проблеме. Они активно применяются в литературоведении, но еще далеко не полностью раскрыли свой потенциал в интерпретации поэтики и идейно-тематического содержания произведений. Актуальность постановки и разработки обозначенных вопросов определяется, кроме того, рядом факторов.

Во-первых, необходимостью расширения спектра литературоведческих и философско-эстетических работ: постоянно накапливаемый исследовательский материал требует нового описания и объяснения. Во-вторых, тем, что в сферу литературоведения за последнее время все более интенсивно вовлекаются данные других наук (философии, экономики, социологии, истории, культурологии, лингвистики), которые вносят в исследование литературных явлений оригинальный концептуальный инструментарий, расширяющий возможности апробированных способов литературоведческого анализа.

Необходимость сосредоточить исследовательские усилия на проблеме богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века диктуется, наконец, историко-культурной актуальностью вопросов, связанных с определенным национальным историко-литературным комментарием обозначенных феноменов, структурой и механизмами функционирования стереотипных литературных формул в сознании читателя.

Научная новизна диссертации определяется тем, что в данном исследовании впервые на широком историко-литературном материале анализируется художественный феномен богатства и бедности, разрабатываются различные подходы в интерпретации названной проблемы, обновляются некоторые принципы историко-литературного метода, в результате чего осуществляется системный анализ обозначенных явлений.

Новизна нашего подхода к теме находит отражение как в материале, в принципах его отбора, так и в освещении некоторых аспектов поэтики художественного текста. На основе комплексного изучения обозначенной проблемы выдвигается идея о несхожести социально-практической и художественно-этической интерпретации анализируемого феномена в разных литературах. Особую разработку получают и вопросы эволюции художественных форм мышления.

Предметом диссертационного исследования является проблема богатства и бедности, сопровождающие ее коммерческие фабулы, их связь с этической проблематикой и поэтикой произведений, система символических сигналов, предназначенных для раскрытия не явно выраженного смысла текста.

Историко-литературный и структурно-семантический методы в толковании интересующих нас явлений придают исследованию не узко литературоведческий, а общефилологический характер. Объединение элементов формально-логического и структурно-семантического подходов открывает возможность систематизировать принципы поэтического воплощения идей в произведениях, относящихся к различным философским традициям и художественным эстетикам.

Исходя из поставленных задач, использовался набор дополняющих друг друга подходов комплексного анализа, позволяющий рассмотреть иерархические уровни идейно-тематического содержания произведений и его социокультурное бытование.

Целью данной работы является всестороннее системное исследование проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века, мотивов, ее сопровождающих, способов их текстовой реализации, что потребовало анализа данных объектов с широких филологических позиций.

Диссертант предпринимает попытку рассмотреть проблему богатства и бедности как мировоззренчески-категориальный комплекскак систему на практике доказанных идей и гипотетических представлений о мирекак самостоятельный художественно-этический объект литературной интерпретации, обладающий уникальными характеристикамикак завершенное коммуникативное художественное целое, более интенсивно, чем иные, апеллирующее к жизненному знанию читателя. Рассмотрение проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века позволяет выявить метаморфозы художественного стиля и трансформации парадигм сознания эпох, прояснить взаимосвязь прагматических ориентаций искусства и эстетической предрасположенности реальности.

Автор диссертационного исследования разрабатывает такой модус прочтения художественных произведений, при котором в классических повествовательных решениях открывается вероятность обнаружения дополнительных, еще не описанных литературоведением, значений. При этом особое внимание уделяется соотнесенности авторской позиции со взглядами персонажей, ситуациями, поэтикой произведений, этико-эстетическими аллюзиями.

К теоретическим целям, стоящим перед данным исследованием, относятся следующие: 1) определение сходств и различий между сопоставляемыми литературами и выявление тех аспектов проблемы, которые остались незамеченными при изучении какой-либо литературы в отдельности- 2) выявление характерных для определенных эпох жанровых, стилевых, идейно-тематических тенденций в освоении проблемы богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века- 3) установление фактов этико-эстетических соответствий и несоответствий в решении разными писателями единой или близкой проблематики, определение причин основных сходств и различий- 4) верификация универсально-понятийных художественных формул на материале сопоставляемых культур.

Достижение указанных целей связано с решением следующих задач:

— реконструировать структурно-семантические параметры сюжетов, связанных с проблемой богатства и бедности в русской и зарубежных литературах XIX века;

— установить этико-эстетическое ядро финансового сюжета и способы его художественного воплощения в произведениях, принадлежащих разным повествовательным эстетикам;

— сопоставить тематически близкие факты из истории формирования эстетико-идеологических парадигм разнонациональных литератур;

— выявить тактические и стратегические перспективы решения проблемы богатства и бедности в системе философско-эстетических предпочтений русской и зарубежных литератур XIX века;

— продемонстрировать на конкретных литературных примерах взаимозависимость индивидуальных авторских решений и парадигм сознания эпохи;

— объяснить причины появления новых художественных моделей и наметить параметры методики их опознания.

Важными задачами настоящего исследования являются построение типологии художественных образов по их структурным характеристикам, рассмотрение произведения на фоне этико-эстетических исканий эпохи, построение типологии художественных образов по их структурным характеристикам, создание модели анализа литературного текста как философской и художественной системы, а также такая методологическая задача, как выявление специфики коммуникативных отношений между читательской практикой и авторскими идеями. К задачам исследования относится также изучение средств, с помощью которых совокупность художественных решений данной проблемы приобретает способность вызывать у читателя заданные чувства и формировать определенное отношение к действительности. Диссертант предполагает и доказывает, что логика такого отношения между текстом и читателем состоит из определенного комплекса типовых понятий и философско-эстетических операций, анализ которых представлен в исследовании.

В нашей работе предпринимаются достаточно глубокие хронологические погружения в историю вопроса, в основном же затрагивается материал русской, западноевропейской и американской литератур XIX века. Временная ограниченность исследуемого материала объясняется принятой среди историков литературы периодизацией, связанной с хронологическими рубежами, определившими особые историко-культурные модели описания мира. Конец XVIII — начало XIX веков принято обозначать как время утверждения «индустриальной эпохи» в ее глобальном масштабе, и эта эпоха торжествует и по настоящее время. При всем различии поэтик, определяющих художественное сознание XIX столетия (романтизм, реализм, натурализм и др.), оно отлично от предшествующих эпох установкой на изображение непосредственного и конкретного бытия человека, его индивидуального облика.

Начиная с романтизма, традиционные риторические постулаты вытесняются из литературной практики, поэтика «антропологизируется», исторические и индивидуальное видение разрушает классическую жанровую и стилистическую аргументацию. Обязательство следовать каноническим приемам и нормативным правилам сменяется установкой на индивидуальный стиль, подчеркнутое субъективное самопознание. «Правда жизни», воплощенная в оригинальном поэтическом решении интересующей нас проблемы, начинает активно полемизировать с апробированными формами литературности.

Изменяется и ракурс художественного освоения философских и этико-эстетических аспектов проблемы богатства и бедности. В их литературном комментарии появляются качественно новые акценты. В противоположность классической риторике поэтическое слово в литературе XIX века становится субъективно насыщенным и многозначным, что влияет на особенности интерпретации рассматриваемых нами феноменов. Реализм ориентируется на поиск взаимосвязей реальности внутри ее самой, писателями-реалистами предпринимается попытка возвратить слово и то, что оно обозначает, действительности. Создается ситуация полифонии голосов, смыслов и мнений, в литературу входят многообразные человеческие типы, чьи взгляды на проблему богатства и бедности не поддаются унификации, так как каждый тип отвечает уже не только литературным, но и жизненным критериям.

Литература

XX века задействует художественные решения предшествующего периода. Футуризм, сюрреализм, необарокко, мифологический роман, постмодернизм, деконструктвизм отталкиваются от самых разнородных тенденций, однако в целом объединяются под знаком тенденций, намеченных в XIX веке. Средства художественной универсализации мира и способы углубления смысла основываются на устоявшейся в последние столетия интерпретации проблем соответственно авторскому мировосприятию, исключая ее перевод в конвенциальные риторические формы.

Поэтому литературный процесс рассматриваемого периода при всей несхожести типов художественного сознания характеризуется чертами общности, определяемой совокупностью принципов литературного творчества в их теоретическом и практическом воплощении.

Для художественного сознания русской культуры свойственно противопоставление духовности и прагматизма. Духовность призвана охватывать собой сферу эстетических и общечеловеческих ценностей, отстаиваемых в борьбе с рационализмом, подразумевая под ним торжество внеэтического и антиэстетического, а в общей оценочной перспективе — сферы неморального и антигуманного. Попытки примирить эти два взаимоисключающих начала обнаруживаются уже в.

Философических письмах" П. Я. Чаадаева. Русский мыслитель пытается отождествить религиозные успехи Запада с социально-экономическими основами европейской жизни и обнаруживает парадокс: «Искали истину — нашли свободу и благоденствие» (282- 30).

Приложение картезианского метода всеобщего сомнения к исследованию феномена России приводит Чаадаева к моральному тупику, и в «Апологии сумасшедшего» философ по сути отрекается от рационального нигилизма, характерного для его ранних работ, видит в традиционной духовности России залог ее нравственной стойкости. И. В. Киреевский обнаруживает уникальность духовного пути Руси в том, что Церковь не смешивала свои цели с мирскими, стремясь «к внутреннему, живому» (228- 234), она отрицала «рассудочность» как средство понимания Бога, не признавала меркантилизм как цель человеческой жизни.

Наблюдения над эволюцией творческого сознания А. С. Пушкина позволяют исследователям говорить, что одной из тем творчества поэта было уяснение природы антиномии «между соборной и индивидуальной душой России» (226- 50), Православием и рационализмом. Н. В. Гоголь указывал на опасность европейского капиталистического духа для соборной Руси, по мысли автора «Мертвых душ», негоцианту Чичикову во втором томе поэмы предназначено было переродиться душой («из Савла стать Павлом»), обрести дар бессребреника и праведника.

Следуя устоявшейся моральной традиции отечественной литературы, Ф. И. Тютчев рассуждает о нигилистическом рационализме Запада, безбожии и отравленности менталитета европейцев «мефистофельскими» сомнениями в истинности Бога, осуждает.

В дальнейшем первая цифра в скобках указывает на порядковый номер издания в библиографии, вторая — на страницу. богохульные умы", предавшие Христовы заветы.

Труды Н. Я. Данилевского, предвосхищая концепции О. Шпенглера, А. Тойнби, П. Сорокина, во многом объяснили специфическое отношение России к этическим и прагматическим ценностям. Философ отмечал «религиозную одаренность» русского народа, находящего спасение от безбожия и царства расчета в Православии, монархии и общинном земледелии, т. е. неотделимости экономики от государства и веры, способствующих упрочению морального духа людей и не потакающих «слишком человеческому» греху рассудочности.

К середине XIX столетия в русской литературе активно обсуждается проблема, выдержит ли Россия дьявольское искушение западного «похода за хлебом», сможет ли она сохранить нравственную чистоту. В романах Ф. М. Достоевского исследуются различные варианты трагедии самопонимания героев. Идеей богатства, не освященной Православием, доказывается в романах «Бесы» и «Братья Карамазовы» греховность либерально-буржуазных утопий, которым следуют персонажи Достоевского. Писатель показывает, как наполеоновско-ницшеанская мечта о сверхчеловеке, человекобоге и идеи католическо-протестантского обмирщения разрушают архетипы национальной души.

Чернышевский в романе «Что делать?» намеренно раздвигает границы спора, который ведут русские писатели, делает идею прагматизма художественным и философским принципом, организующим целостную структуру произведения. «Новые» герои романа воплощают авторский идеал рациональной нормы поведения, в нерасторжимом единстве выступают закономерное и случайное, общезначимое и индивидуальное (269- 25).

Особое идеологическое содержание позиции Н. Г. Чернышевского в контексте полемики между идеями «духовного» и «полезного» заключается в том, что писателем утверждается объективная диалектика самих жизненных процессов, которые невозможно игнорировать, а следует изучать их рационалистические аспекты. Благодаря данному подходу, избранному писателем, человеческая личность изображается не только детерминированной общественной средой, но и предлагается фактором, в свою очередь, активно изменяющим эту среду: в «вечных» проблемах практической этики высвечивается злободневная симптоматика прагматически-духовных ориентаций человека.

Вопрос о соотношении категорий добра (духовности) и пользы (рациональности) в учении и творчестве Л. Н. Толстого несут отпечаток европейского просвещения (234- 84). По мысли писателя, изучение самого себя, точное, почти экспериментальное, анатомирование собственной души с помощью разума и есть движение к «идеалу добродетели». Борьба с культом разума лежит в основе «Анны Карениной» и кульминируется в рассуждениях Левина: «Разум открыл борьбу за существование и закон, требующий того, чтобы душить всех, мешающих удовлетворению моих желаний. Это вывод разума. А любить другого не мог открыть разум, потому что это неразумно». Единение духовного с рациональным и есть идея Толстого, стремящегося преодолеть мыслительный кризис русской культуры и философии поступка современников.

В романе «Война и мир» встречаются размышления о соотношении маленьких личных эгоизмов и сверхличной логики истории, которые обязаны действовать сообща, направленные ко всеобщему благу: «И эти люди были самыми полезными деятелями. Они боялись, тщеславились, радовались, негодовали, рассуждали, полагая, что они знают то, что они делают, и что делают для себя, а все были непроизвольными орудиями истории и производили скрытую от них, но понятную для нас работу» (89, XXI, 98). Поначалу неприемлемые для Толстого мысли высказывал Чернышевский: «Один хлопочет об удовлетворении своего корыстолюбия, другой об удовлетворении своего тщеславия и всеми их хлопотами пользуется история, чтобы извлечь что-нибудь доброе из действий, направляемых вовсе не заботою о добре, а просто эгоизмом, иногда и очень грубым.» (102- IV, 860).

Резкие разногласия, возникшие между Толстым и Чернышевским, постепенно стираются. В результате духовного перелома в начале 80-х годов Толстой вырабатывает новое социально-этическое учение, приходит к пониманию добра как пользы и пользы как добра. В трактате «В чем моя вера?» (1883) писатель утверждает, что вера всегда определяет именно «разумные поступки» (89- XXIII, 445), что «Христос учит людей не делать глупостей» и что в этом заключен «самый простой, ясный, практический смысл для жизни каждого отдельного человека» (89- XXIII, 423).

Толстовская теория разумного сознания, сформулированная в XVIII главе книги «О жизни» заключается не в отречении от «животной личности», от личного эгоизма: «Разум есть тот закон, которому для своего блага должна быть подчинена животная личность человека. Любовь есть единственная разумная деятельность человека» (89- XXVI, 382−383).

В.В. Розанов задается вопросом, почему Россия, являющая миру образец устремленности к духовному совершенствованию, отступает от нравственных принципов. Ответ обнаруживается им поначалу в лицемерии высших классов («Торг, везде торг, в литературе, в политике — торг о славеторг о деньгах, а упрекают попов, что они «торгуют восковыми свечами» и «деревянным маслом». Но у этих «торг» в 1/10 и они необразованныа у светских в 9/10, хотя они и «просвещены») (265- 94), но затем писатель указывает на иную причину, заключающуюся в тлетворном влиянии Запада на мировоззрение русского человека.

В.В. Розанов философски осмысливает феномен несхожего отношения представителей разных народностей к материальным ценностям. Писатель утверждает, что различия следует искать в главенствующих идеях, которым следуют народы. В статье «Возле „Русской идеи“ .» «женственность», «духовность» России противопоставляются «завоеванию», «созиданию» — ведущим идеям западной цивилизации: «Германцы — хищническое племя. Вся Германия стоит на костях погибших славянских народностей, этих „поморян“ Померании и „лабов“ по реке Эльбе. Немецкий титул „граф“ происходит от „грабить“ и выражает волевое и мысленное движение -» грабь!", а немецкий глагол haben, т. е. «иметь», одного корня с «хапать», хватать, похищать" (265- 323).

Мысль писателя осваивает и проблему увлечения социализмом, указывается, что следует различать его влияние на народы: «Весь русский социализм, в идеальной и чистой своей основе, основе первоначальной, -женственени есть только расширение «русской жалости», «сострадание к несчастным, бедным, неимущим», к «немощным победить зло жизни. (.) А социализм — - европейская и притом очень жесткая, денежная и расчетливая идея (марксизм)» (265- 331).

Статья Розанова «С вершины тысячелетней пирамиды» (Размышления о ходе русской литературы) категорично выносит приговор отечественной словесности, которая, увлекшись идеями Запада, покусилась на основы традиционной морали: «Россию разорвало, разорвала ее литература. „Литература“, которая была „смертью своего отечества“. Этого ни одному историку никогда не могло вообразиться» (265- 456).

В работах Розанова встречаются горестные размышления о роли образованных кругов в разрушении России и генетически присущей ей духовности: «. суд русской интеллигенции над своею историею», -имевший в сердцевине суд литературно-образованного, суд журнально и газетно-начитанного общества над тою же историею, закончился скандальным шепотом германской полиции: «сколько же вам следует миллионов, бильонов талеров уплатить за продажу своего отечества, за уступку провинций ваших, за развал вообще всей России.» (265- 460).

В контексте вышеизложенного для понимания специфики решения русской философской и художественной мыслью проблемы богатства и бедности чрезвычайно ценны положения, сформулированные А. Л. Казиным, который в монографии «Последнее царство. Русская православная цивилизация» предложил сопоставление «западного человека» с православным. Настоящий православный, пишет автор, избирает Логос Руси, а Запад предпочитает антропоцентрический проект безбожной цивилизации, полагающей смысл человеческого (личного и общественного) бытия в земном процветании, а не в спасении души: «. по мере развития и укрепления универсально-рыночных денежных отношений западный человек неуклонно утверждал себя как земного бога, продолжая в большинстве случаев вполне искренне считать себя при этом Христианином (.). Ренессанс, Реформация и Просвещение закрепили — соответственно в духе, в культе и в мировоззрении — это самообожествление (самоспасение) западного европейца» (226- 14−15).

Литература

и философская мысль Запада стремятся обобщить феномен денег, богатства и бедности, пытаются найти этико-эстетический формат их описания и очень часто обращаются к языку парадоксов и гротеска. Фурье портретирует один из казусов прагматического существования: «Стекольщик радуется граду, который перебил бы все стекла». Обнаруживается странная логика сопричастности профессиональной социально-экономической задействованности человека к природным явлениям, в основе которой механизмы сознания объединяются с условиями общественного существования индивида.

Европейская исследовательская мысль отходит от моральных выпадов в адрес презренного металла и понятий его сопровождающих, активно выстраивает глобальные композиции общественных структур, призванные выявить место сюжета обогащения среди элементов универсальных предпочтений социального мышления и практики.

Несомненной заслугой К. Маркса на определенном этапе развития политэкономических учений стал анализ процесса отчуждения результатов деятельности человека от ее мотивов. Деньги, утверждает Маркс, приобретают самостоятельность, дезинтегрируют привычные патриархальные смыслы и значения, в которых преломляется человеку окружающий мир и его собственная жизнь: «Чем меньше ты ешь, пьешь, чем меньше покупаешь, чем реже ходишь в театр, на балы, в кафе, чем меньше ты думаешь, любишь, теоретизируешь, поешь, рисуешь, фехтуешь и т. д., тем больше ты сберегаешь, тем больше становится твое сокровище, не подтачиваемое ни молью, ни червем, — твой капитал. Чем ничтожнее твое бытие, чем меньше ты проявляешь свою жизнь, тем больше твое имущество, тем больше твоя отчужденная жизнь, тем больше ты накапливаешь своей отчужденной сущности». Зато «все то, чего не можешь ты, могут твои деньги: они могут есть, пить, ходить на балы, в театр, могут путешествовать, умеют приобрести себе искусство, ученость, исторические редкости, политическую власть — все это они могут тебе присвоить, все это они могут купить, они — настоящая сила» (247- 602).

Изучение истории политэкономии привело Маркса к выводу, что изменения общественных отношений зависят не столько от сознательных целей и воли людей, которые их осуществляют, сколько от объективных законов их жизнедеятельности, связанных с разделением труда между индивидами, развитием материальных сил и средств, воспроизводящих саму человеческую жизнь. По существу, марксизм стал выражением европейских идей либерально-эгалитарного прогресса, объединил концепции французского утопического социализма и немецкой классической философии.

Немецкие экономисты отстаивали идею исторического подхода к экономике. В качестве объекта изучения было выдвинуто национальное хозяйство, законы исторического развития нации. Среди основных идей был тезис об относительности доктрин, в соответствии с которым утверждалось, что в политэкономии невозможны абсолютные истины и непреложные теории. С изменением реальных исторических условий развивается экономическое и культурное мышление, меняются взгляды и теоретические представления, возникающие всегда в ответ на проблематику определенной эпохи. У некоторых экономистов (например, у Г. Шмоллера) противопоставление конкретно-исторического, эмпирического подхода, прямо ориентированного на практические интересы политики, логическому, абстрактно-теоретическому приняло предельную, абсолютизированную форму. Это стремление к эмпиризму, к разработке реалистической теории, базирующейся на обобщении практики и отражении исторического опыта, присущая экономистам, будет отличать и германскую художественную мысль. В центре внимания, к примеру, Т. Манна проблема власти, ее политических и экономических институтов, и принцип этической ответственности власти перед человеком.

Германия стала родиной особой версии «буржуазного социализма». На рубеже Х1Х-ХХ веков В. Зомбарт и М. Вебер выдвинули концепцию возникновения и эволюции капитализма, претендующую на комплексный и, что очень важно для предпринимаемого исследования, «трансдисциплинарный» подход, на синтез исторического, культурного и логического, на раскрытие соотношения общего и национально специфического. Стремясь дать целостную концепцию общественной эволюции, немецкие экономисты выступали одновременно как социологи и историки культуры, выделяли три уровня явлений: технико-экономический, социально-экономический, а также социально-психологический, «мыслительный», включающий общественное сознание, типы мышления, идеологическое, теоретическое и художественное выражение системы ценностей и т. д. Рассматривая взаимодействие этих уровней, экономисты-историки стремились определить динамические факторы, играющие роль движущих сил, и тормозящие факторы, задерживающие перестройку общественнопсихологических и индивидуально-экономических структур. «Ментальному» и социально-психологическому уровню уделялось особое внимание.

Макс Вебер в своей классической работе «Протестантская этика и дух капитализма» (212) описал теоретические аспекты взаимосвязи капитализма и буржуазных ценностей, провозглашаемых культурой. «Суть дела, — рассуждает ученый, — заключается в том, что проповедуются не просто правила житейского поведения, а излагается своеобразная „этика“, отступление от которой рассматривается не только как глупость, но и как своего рода нарушение долга. Речь идет не только о „практической мудрости“ (это было бы не ново), но о выражении некоего этоса, а именно в таком аспекте данная философия нас интересует» (212- 73−74).

Следуя поучениям Б. Франклина и суждениям о предпринимательстве и капитализме современных ему ученых, Вебер показывает, что речь идет не о персональном избытке предпринимательской энергии, не о морально индифферентной склонности, а именно об этически окрашенной норме, которая регулирует весь уклад жизни. Не «я буду зарабатывать и умножать деньги, и все равно, что об этом думают другие», но «зарабатывание денег — мой долг, в этом моя добродетель и источник моей гордости и уважения ко мне со стороны сограждан» — так автор обозначает суть этически индифферентного стремления к богатству. Подобный взгляд довольно часто встречается в любой культурной среде и находит отражение в литературных произведениях по причине свойственного капиталистическому этосу понимания накопления богатства как долга.

Вебер сопоставляет разные типы социально-экономических этосов, что позволяет дифференцировать некоторые типы исторических ориентаций литератур, выявить природу побуждений персонажей. В традиционалистском этосе отсутствуют мотивы для повышения производительности и приумножения капиталов, это культура разумной достаточности. Позиция человека в отношении денег в традиционализме имеет вполне отчетливую этическую окраску: иметь деньги не позорно, но не стоит уделять им слишком большое внимание, недостойно превращать их в самоцель, посвящать свою жизнь приумножению капитала.

Изменение строя мышления и выработку нового отношения к труду, а, следовательно, и возникновение капиталистического духа, Вебер связывает с религиозной Реформацией. Он исследует идеологию Реформации, начиная с Лютера, и обнаруживает элементы, которые в будущем воплощаются в капиталистическом духе, в кальвинизме. Нормативная сторона характерного капиталистического поведения связывается Вебером с наследием аскетического протестантизма, к которому относятся такие конфессии как кальвинизм, методизм, пиетизм, протестантские секты, главной догматической чертой которых является идея предопределенности человеческого существования. Ее суть заключается в том, что человек брошен в мир Богом, и жить для человека означает прославлять Бога. Мирское существование становится второстепенным. Католицизм, убежден Вебер, отнимает у человека мотивацию на успех в мирской жизни, в то время как кальвинизм объединяет понятия церковного служения и усердия в мирской жизни.

Вебер делает вывод, суть которого сводится к тому, что необходимо «расколдовать» мир, освободить его от магии суеверий, сделать его проще, прямее, рациональнее, чтобы человек славил Бога не молитвой, а самим существованием, исправным следованием бытийным и социальным ролям: исполнение работы и есть исполнение божественных заповедей. Так резюмируются понятия Реформации о долге и призваниикаждый человек обязан ощущать свою роль не как отчужденную и внешнюю по отношению к собственной личности, извне навязанную профессиональную категорию, а как призвание «сверху», от Бога (230). Получается, что рациональная, ведущая к максимизации результата деятельности организация собственного дела и обустройства своего места в мире и есть рациональная организация спасения собственной души. Поэтому надо считать деньги, беречь их, надо всеми средствами приумножать капитал, ибо это угодно Господу. Всякое стремление человека отклониться от своего долга есть отступление от божественных заповедей.

М. Вебер разработал этико-экономические основания определенного типа жизнедеятельности, против которого выступала литература и философская мысль XIX века. А. Шопенгауэр в «Афоризмах житейской мудрости» гневно осуждал филистера -«человека без духовных потребностей»: «. .цель его жизни — добыть все, способствующее телесному благоденствию. Он счастлив, если эта цель доставляет много хлопот. Беда всех филистеров в том, что ничто идеальное не может развлечь их и, для того чтобы избежать скуки, они нуждаются в реальном» (284- 28).

М. Вебер исследует парадокс экономического сознания, выражающийся в моральной максиме: поработал — отдыхай. Потребность в отдыхе, считает ученый, есть стремление уклониться от исполнения долга. Именно непрерывность и интенсивность исполнения обязанностей за счет отказа от обыкновенных земных радостей является характерной чертой протестантской морали, которую Вебер называл мирским аскетизмом. Необходимое замечание: аскетическая мораль относится к одной из главенствующих составляющих русской философской мысли.

Отличие целей православной аскезы от «мирского аскетизма» Вебера заключается в следовании по пути духовного совершенствования. Почитаемые в России святые праведники Серафим Саровский, Иоанн Кронштадский, Игнатий Брянчанинов, Феофан Затворник учили умирать для мира, бороться со страстями, в том числе, и стяжательством, чтобы иметь надежду возродиться в духе. Славянофилы Киреевский и Хомяков воспроизвели святоотеческую традицию отрицания сребролюбия в терминах современной образованности.

Идеи Вебера сыграли важную роль в формировании культурных предпосылок капиталистического развития Запада. Новая этика реализовывалась поначалу исключительно в религиозном воспитании в духе аскетизма. Затем религиозный энтузиазм ослабел, и интенсивное переживание царства Божьего постепенно разрешалось в художественном самосознании культуры, нуждающейся в трезвой и спокойной идее, способной быть равно убедительной и для героев, и для читателей.

Одна из центральных тем Вебера — обоснование тенденции к «рационализации» экономической и социальной жизни общества и духовных ценностей под воздействием объективных императивов. Влияние идей Вебера особенно заметно в работах Дж. Гэлбрейта, включая его книгу «Анатомия власти», которая непосредственно посвящена общей теории власти, ее источникам и ее пропаганде «культурными инструментами».

Западная мысль проходит под знаком католическо-протестантских идей, которые повлияли на морально-прагматические концепции Нового Света. Поскольку уровень развития американской политэкономии на рубеже Х1Х-ХХ веков резко отставал по сравнению с европейским, импорт теоретических идей играл важную роль в США. Особенно это относится к идеям, лежащим в основе реформистских концепций. В 30-е годы усилиями таких экономистов, как Ф. Хайек, Л. Роббинс, Ф. Найт, была распространена версия, согласно которой многие политэкономические идеи являются продуктом пересадки на американскую почву немецких взглядов. Существо проблемы, разумеется, не в простом одностороннем влиянии и заимствовании идей, а в популяризации наиболее перспективных представлений о соотношении человека и прагматического идеала мироощущения. Существенная особенность идейных позиций, присущих экономистам Западной Европы и Америки, состоит в поиске этико-практических подходов к обсуждаемой проблеме. Обращение к идейному арсеналу немецкой исторической школы необходимо не только потому, что она оказала прямое влияние на формирование методологии и концепций американских экономистов, социологов, культурологов и литературных критиков, но и для того, чтобы выявить различия между европейскими и американскими представлениями о социально-культурном феномене денег, богатства и бедности.

Прежде всего, это касается отношений к государственной власти (224). В США исторически не существовало предпосылок для фетишизации государства (248). В свое время К. Маркс подчеркивал, что это важное обстоятельство обусловило особенности развития американской политэкономии, социально-философской, политической и культурной мысли.

В экономических рукописях 1857−1859 гг. Маркс писал, что СШАэто страна, где «буржуазное общество развивалось не на основе феодализма, а начинало с самого себягде оно выступает не как переживший старое общество результат некоторого стародавнего движения, а как исходный пункт некоторого нового движениягде государство, в отличие от всех прежних национальных образований, с самого начала было подчинено буржуазному обществу, буржуазному производству и где оно никогда не могло предъявлять претензий на то, чтобы быть самоцельюгде само буржуазное общество, соединяя в себе производительные силы Старого Света с огромными природными богатствами Нового Света, развилось в неслыханных до сих пор размерах и с невиданной до сих пор свободой движениягде оно далеко превзошло всю проделанную до сих пор работу по овладению силами природы и где, наконец, антагонизмы самого буржуазного общества выступают все лишь как мимолетные моменты» (246−46, ч. 1, 4).

Дальнейшее развитие политэкономии, переживающей кризис неоклассической ортодоксии, пошло прежде всего по пути, открытому «кейнсианской революцией». Английский экономист Дж. Кейнс (его основная работа «Общая теория занятости, процента и денег» опубликована в 1936 году) доказывал идею необходимости и возможности регулирования совокупности спроса посредством практической политики государства на макроуровне. Кейнс революционизировал экономическую теорию, показал, что спрос создает предложение (в противовес неоклассическому постулату о предложении, которое само способно создавать для себя спрос). Данное утверждение политэконома чрезвычайно интересно для предпринимаемого нами исследования: идеи Кейнса уже не раз высказывались в литературных произведениях XIX столетия, будучи облаченные в формы художественной условности, эти оригинальные для XX века мысли предлагались в виде экспериментальных и провокационных гипотез. И только в 30-е годы нашего века они обрели статус теории.

Близкая философско-эстетическая тональность характеризует и работы Дж. Гэлбрейта. Ученый теоретически развивает идею «волевого начала» в развитии монополизации, проявляющегося в слияниях и поглощениях, финансовых махинациях, «нечестной конкуренции» и насилии по отношению к тем, кто не подчинился их диктату. Интересно отметить, что абрис этой теории был намечен в романах О. де Бальзака, Ф. М. Достоевского, Э. Золя. Направленность и специфика политэкономической мысли, таким образом, отмечает Д. Брэйбрук, тесно связаны с художественной культурой (303- 488). Традиция критики противоречий капитализма с позиций защиты «истинного капитализма» от «злоупотреблений и наростов», искажающих его природу, проявилась одновременно и в литературе, и у представителей мелкобуржуазного реформизма, находила выражение в идейно-теоретических позициях Прудона и произведениях Диккенса. Политэкономия идет рядом с художественной мыслью, они заимствуют друг у друга материал для обобщений, пафос, твердость позиций, инструменты анализа и способы доказательств (312- 57−65).

К не менее выразительным примерам взаимодействия литературы и политэкономической мысли следует отнести пересечение идей писателей фантастов и экономистов, к примеру, Г. Уэллса и К. Эйреса, которые выступали с позиций почти безграничного исторического оптимизма, основанного на идеализации потенций «академии разума» и индустриального общества. С развитием науки и индустриализма писатель и экономист связывали расширение свободы человека, социальное равенство, материальное изобилие.

Литературу и экономическую науку равно характеризуют иллюзии относительно убежденности, что залог восходящего развития общества заключается в неуклонной рационализации мышления, в создании предпосылок для «объективного» формирования общезначимой и единой системы ценностей, соответствующей условиям и потребностям дальнейшего общественного прогресса (293- 73). Не далеко то время, когда оптимистические представления о безграничных возможностях НТР будут подвергнуты жесточайшей критике со стороны Р. Бредбери и Дж. Гэлбрейта.

Тот же Гэлбрейт отметил влияние идей Г. Спенсера на общественную и культурную жизни США, объяснил это явление в своей работе «Век неопределенности»: «Книги этого философа и социолога, известного концепцией социального дарвинизма, были восприняты в некоторых кругах как почти божественное социо-философское откровение. Восхождение привилегированных классов Спенсер связывал с естественным отбором, выживанием наиболее приспособленных» (328- 45). Концепции Спенсера давали безграничную социальную и моральную санкцию реальности и литературе, многие страницы романа Д. Лондона «Мартин Иден» являют собой конспекты книг Спенсера.

Книги Дж. Гэлбрейта являются знаковым примером взаимовлияния литературы и экономической мысли. Трилогия, включающая сочинения «Общество изобилия», «Новое индустриальное общество», «Экономические теории и цели общества», принесла автору всемирную известность. Немалую роль в этом сыграло и то обстоятельство, что книги Гэлбрейта написаны в жанре социально-экономической публицистики, адресованы не только и не столько профессиональным экономистам, но и к широкой публике. Так его книга «Американский капитализм. Концепция уравновешивающей силы» (вышла в свет в 1952 году) в аннотации была объявлена как экономическая книга, которую может прочитать каждый грамотный американец. Уже сам выбор жанра свидетельствует о разрушении междисциплинарных границ. Стиль художественной публицистики, избираемый автором, во многом напоминает по настроению и заостренности акцентов произведения «макрейкеров» — «разгребателей грязи» — журналистов-публицистов Л. Стеффенса, А. Тарбелла, Ч. Рассела, Г. Филлипса, К. Снайдера, Р. Бейкера, энергично разоблачающих негативные стороны возвышения большого бизнеса и аферы его заправил. Деятельность этих ярких публицистов и писателей Дос Пассоса и С. Льюиса наряду с работами Гэлбрейта способствовала появлению и распространению представлений о монополистическом капитализме как основе экономического, политического и духовного давления на человека.

Характеризуя американскую рыночную систему как воплощение «общества изобилия», Гэлбрейт исходил из стандартов потребления так называемого «среднего класса», представители которого составляют едва ли не подавляющее большинство среди персонажей американской литературы второй половины XIX века. Таким образом, американский экономист разработал политэкономические основания активности многих героев американских романов. Работы Гэлбрейта стали не совсем удачным пособием для наследников традиции коммунистических идей. Проблема бедности определенных слоев и необеспеченности существования трудящихся, жизненный уровень которых значительно ниже национального стандарта благосостояния, не рассматривалась Гэлбрейтом как самостоятельная большая проблема. Его концепция «общества изобилия» вызвала, естественно, острую критику слева (334- 60−72).

В своих работах Гэлбрейт выступает как критик пороков современного капиталистического общества и в качестве оппонента экономической ортодоксии, тем самым привлек к себе внимание У. Фолкнера и Дж. Стейнбека Его книги способствовали распространению социального критицизма и оказали влияние на формирование мировоззрения многих экономистов и писателей, активно следующих емким и метафорическим формулам, созданным экономическим публицистом. «Уравновешивающие силы», «общество изобилия», «зрелая корпорация», «власть техноструктуры» — все эти, введенные Гэлбрейтом, неологизмы стали, по сути дела, готовыми идеологическими клише и широко используются в социолого-экономических трудах и беллетристических произведениях Джона Барнетта, Луиса Бреннена, Гордона Яна, Мортона Фридгуда, Артура Хейли, Джона Гришема и др. Дж. Гарднер так поясняет существо данного феномена: «Философы занимаются познанием неизведанного, а писатели, художники, поэты в своих художественных интерпретациях, на примере судеб своих героев как бы проверяют жизненность предлагаемых видений бытия и человека» (329- 10).

Для понимания взаимосвязи экономических и художественных идей нельзя обойти вниманием и трехтомный труд В. Л. Паррингтона «Главные течения американской мысли. Интерпретация американской литературы от ее возникновения до 1940 г.». Известный историк литературы впервые вводит в американское литературоведение термин «критический реализм». В третьем томе своего исследования («Начало критического реализма в США. 1860−1920 гг.») Паррингтон, усматривая в истории литературы США «непрекращающийся конфликт между человеком и долларом, между демократией и собственностью» (354- III, 243), выступает в защиту реалистической литературы, которая в 20−30 годы выдвинула плеяду выдающихся писателей, критикующих бездуховность буржуазной морали — Т. Драйзера, С. Льюиса, Дж. Стейнбека, Э. Колдуэлла, Э. Синклера.

Луис Харц в книге «Либеральная традиция в Америке» предложил историософскую концепцию системы ценностей, равно присущих социальной действительности и культурному сознанию. Профессор Бостонского университета Питер Бергер в работе «Капиталистическая революция» (205) предпринял попытку изложить теоретические основы современного капитализма, предложил свои оценки в сопоставлении идей Маркса, Вебера, Шумпетера, Хайека. Бергер переосмысливает ментальный экономический опыт различных народов, показывает реальные, фиктивные и гипотетические возможности капитализма как одного из убедительных проектов жизни людей, не лишенного однако вполне допустимых утопических иллюзий и изъянов.

Полемика с К. Марксом по социально-экономической проблематике отличает В. Парето и Г. Шмоллера, убежденных в том, что контрасты современности нисколько не глубже, чем в прошлом, они достаточно сбалансированы и не превышают определенного, вполне прогнозируемого уровня. Близкие теоретико-методологические построения отличают концепции П. Сорокина, опровергающие тезисы.

Маркса о процессе исторического углубления экономической дифференциации в европейских странах (272- 137). С социологической точки зрения, марксистское прославление рабочего класса видится ученому оборотной стороной «мира денег» Адама Смита, проявлением концепции западной технологической утопии. Известнейший философ Карл Поппер проанализировал роль Платона, Гегеля, Маркса в формировании идейной базы тоталитаризма, подверг резкой критике любые претензии на знание «объективных экономических законов» и идею радикального преобразования общества на «научной основе» (255- I, 448).

Не остались в стороне от нашего внимания и работы исследователей, связанные с проблематикой экономической этики. Дж. Беккер (297), Дж. Питт (355) сосредотачиваются на анализе поведенческих мотивов бизнеса, рассматривают динамику соотнесенности экономических и моральных ценностей. Стереотипы повседневной самореализации и типология социо-духовных ориентаций предлагаются в исследованиях Д. Блау (301), М. Тэйлора (373) — общественно-политический экскурс в марксистскую теорию классовой борьбы с поправкой на трансформирующиеся этические теории предпринимается Д. Бренкертом (304). Оригинальное тестирование проблемы согласованности альтруизма с прагматической мыслью предложено Д. Коллардом в монографии «Альтруизм и экономика» (313), близкие идеи высказываются Д. Макклоски (181).

В жанре политико-экономического трактата о нравах решает А. Курелла (256) проблемы отчуждения человека. Развивая идеи К. Маркса и Ф. Энгельса, высказанные в «Немецкой идеологии», «Тезисах о Фейербахе», «Экономическо-философских рукописях», Курелла в «филологических отступлениях» выясняет историко-культурную этимологию экономико-социальных терминов и связанных с ними моральных понятий.

Ценный для нашей работы социально-исторический анализ проблемы отношения к проблеме богатства и бедности в контексте ментальности, мира эмоций и форм поведения представлен в книгах Ф. Броделя «Материальная цивилизация, экономика и капитализм» (207), Ж. Ле Гоффа «Цивилизация средневекового Запада» (238). Вопросы по «истории общественного и народного быта» в России освещены И. Г. Прыжовым (260). Механизмы взаимодействия культурного и повседневного знания о деньгах проанализированы в монографии И. Хейзинги «Осень средневековья». Методы анализа «социально-исторической антропологии», позволяющие убедительно реконструировать явления прошлого, изложены в трудах Л. Февра (276).

Историко-культурный аспект темы формирования практического и художественного сознания рассмотрен в трехтомном труде Дэниела Бурстина «Американцы. Колониальный опыт» (1958), «Американцы. Национальный опыт» (1965), «Американцы. Демократический опыт» (1973) (208), за который автор был удостоен трех престижных премийБэнкрофта, Паркмана и Пулитцера. Бурстин исследует становление американской культуры и цивилизации, концентрируя при этом внимание на соотношении нравственных традиций и философии прагматизма.

Фундаментальный анализ человеческих потребностей и их этико-эстетических оснований дан в книгах Хосе Ортега-и-Гассета «Восстание масс», «Размышления о технике». Один из тезисов философа заключается в утверждении: «. стремление пребывать в мире неразрывно связано со страстью к хорошей и удобной жизни». Полемизируя с Франклином и Марксом, Ортега-и-Гассет отстраняется от экономических обстоятельств человеческой жизни и акцентирует внимание на «условиях пребывания в мире», главным из которых становится «объективно излишнее» (252- 175). При всей провокационности подобного утверждения, оно может стать кодом прочтения многих произведений писателейэкзистенциалистов, прояснить их отношение к прагматическим реалиям действительности.

В философской работе «Тема нашего времени» Ортега раскрывает свое критическое отношение, с одной стороны, к идеалистическому рационализму, популярному в философии от Декарта до Канта и Фихте, а с другой, к натурализму и витализму, проповедуемым в работах многих мыслителей, в том числе Гете и братьев Гумбольдтов. В «Атлантидах» на основе критической переработки кантовской идеи «априоризма» и «биологизма» Шпенглера Ортега-и-Гассет формулирует идею «рациовитализма», «жизненной разумности», которой должен следовать человек в своих поступках.

Наиболее важными в исследованиях Ортеги для нашей работы видятся размышления о специфике национального восприятия, казалось бы, общедоступных понятий (богатство, бедность, деньги, любовь, долг). Рассуждения о латиноамериканской мысли корреспондируют с философскими и культурологическими исканиями России XX века. Проблему соотношения «МЫ» (народное и национальное сознание) и «Я» (личное начало) не следует решать в пользу последнего, как это делается в США, считает философ: национальные идеи или образ чего-либо обязаны преодолеть зависимость от инокультурного опыта. Онтологический смысл истории идей зависит этнопсихологических факторов, учитывая которые можно освободиться от влияния инаковых формул, навязываемых чуждыми цивилизациями в качестве образца для следования.

Важными представляются работы Д. Джонса (341), Б. Дэвидсона (319), У. Делеонардис (320), Дж. Хилла (336), У. Верджина (381), М. Прайса (359), С. Мэндела, Ф. Бэнкса (295), К. Сазерленда (371), П. Гриерсона (332), в которых с использованием методики историко-культурного анализа представлена история денег. Обращенные для удовлетворения нумизматических интересов специалистов-гуманитариев и историков, эти книги освещают многие теоретические проблемы, связанные с трансформацией художественного мышления эпох и формами осмысления практической и духовной жизни человека. Для исследовательской мысли XX века становится очевидным знаковый характер денег, они рассматриваются в утилитарных и символических функциях, определяется их семантический статус наряду с другими философскими величинами, значимыми для понимания и описания мира. Французский антрополог М. Мосс на основе богатого этнографического и исторического материала в «Очерке о даре» рассматривает понятия жертвоприношения, дарения, обмена, продажи в аспекте правовых и религиозных систем. Во многом на Мосса повлияли Т. Веблен и Э. Дюркгейм, наметившие концептуальные характеристики социально-экономической физиологии.

В западном литературоведении образам денег посвящена весьма обширная критическая литература. Проблема богатства и бедности, образы денег становились предметом специальных исследований. Однако, как правило, интересующие нас вопросы привлекали внимание в большей степени социологов, культурологов и историков. В Англии и США выходят интересные работы медиевистов, рассматривающие образ денег в средневековой литературе, среди них следует отметить статьи Д. Бэйкера (294- XXXVI, 2), Т. Холмса (438- 316−320). Многие наблюдения ученых позволили нам прояснить, прежде всего, исторический контекст обсуждаемых проблем, так как установка на описание эпохи в данных исследованиях доминирует над собственно филологическими и культурологическими задачами.

В 1945 году выходит в свет книга Дж. Нормано «Дух русской экономической науки» (353), автор отмечает (353- 28−36), что многие русские писатели с большим основанием могут претендовать на звание экономистов. Идея масштабного исследования социально-экономических мотивов в русской культуре все же не была воплощена — увлечение автора экономическими теориями восторжествовало над анализом художественных форм воплощения экономики в искусство.

Литературоведческий анализ прагматических мотивов в художественной словесности проделан А. Пузиковым в книге «Рыцари истины» (414) — научно-художественные биографии французских писателей зачастую напрямую связываются автором с их интересом к моральной проблематике феномена денег, богатства и бедности. М. Ф. Овсянников в монографии «Искусство и капитализм» (413) представил интересный опыт историко-теоретического исследования концепций мыслителей XVIII — XIX веков. Главная задача этой книги заключена в рассмотрении судеб искусства в буржуазном обществе. Отдельные разделы книги посвящены анализу финансовой проблематики литературы и в частности в творчестве Шиллера, Бальзака, Т. Манна.

Особого внимания заслуживает книга A.B. Аникина «Муза и мамона» (383), в которой исследуются социально-экономические мотивы творчества Пушкина. Автор избирает данный аспект проблемы, следуя во многом традиции, основанной в пушкинистике работой П. Е. Щеголева (285), изучаются социально-экономические взгляды поэта, их преломление в литературных произведениях. В данном подходе находит отражение марксистская методика прочтения литературы. Восприятие словесности как художественно-социологического опыта осмысления жизненных проблем восходит к Ф. Энгельсу, который писал, что из романов Бальзака «даже в смысле экономических деталей узнал больше (.), чем из книг всех специалистов — историков, экономистов, статистиков этого периода вместе взятых» (246- 37, 36).

В работах Н. К Козмина «Английский пролетариат в изображении Пушкина и его современников» (401), И. Н. Трегубова «К вопросу об экономических взглядах Пушкина» (418), С. Я. Борового «Об экономических воззрениях Пушкина в начале 1830-х годов» (389) сохраняется устойчивая традиция социо-экономической и моральноэтической трактовки произведений русского поэта, идущая от исследования Вл. Ходасевича «Поэтическое хозяйство Пушкина» (419), в котором в частности отмечается, что в жизни поэта «деньги играли большую роль. В переписке им отведено много места. Тема денег порой врывается в его творчество» (419- 91).

В содержательной статье В. Е. Ветловской «Проблемы нового времени в понимании Пушкина. Тема денег в трагедии «Скупой рыцарь» представлена полемика с наиболее расхожими стереотипами, касающимися восприятия Пушкиным образов денег и богатства. Автор дает обширные пояснения наиболее важным, с точки зрения заявленной темы, фрагментам пушкинского произведения, приходит к выводу, что «отношение героя к накопленному сокровищу — отношение и к идее, и к конкретному воплощению» (390- 66). В. Е. Ветловская расширяет сферу обсуждаемых вопросов, задействуя материалы отечественной и западноевропейской словесности, создает столь необходимый для понимания вопроса исторический контекст, позволяющий всесторонне рассмотреть интересующую проблему.

Проблема развращающего влияния на человека собственнического, буржуазного общества в романах Бальзака решается А. В. Чичериным Автор монографии «Произведения О. Бальзака „Гобсек“ и „Утраченные иллюзии“» рассматривает поэтику произведений писателя, анализирует художественные средства выразительности, способы художественного воспроизведения финансовых коллизий и реакции на них бальзаковских героев. Внимание к близкой проблематике характеризует и книги Д. Д. Обломиевского «Бальзак. Этапы творческого пути», И. И. Анисимова «Французские классики со времен Рабле до Ромена Роллана», Б. Г. Реизова «Французский роман XIX века».

Отечественной американистике в рассмотрении проблемы литературной интерпретации темы художника в капиталистическом обществе, отношений героев и писателей к материальным ценностям, анализе массовой культуры часто удавалось избежать идеологического пафоса и патетической критики буржуазной морали. К чрезвычайно полезным для настоящего исследования книгам следует отнести монографии С. Б. Белова (386), Я. Н. Засурского (397), A.M. Зверева (398), A.C. Мулярчика (409), А. Николюкина (412), серьезно и ответственно создающих литературоведческую карту этико-эстетических предпочтений литературы США.

Среди работ, посвященных анализу места культуры в капиталистическом мире и влиянию денег на искусство, часто встречаются и откровенно идеологические, критикующие или восхваляющие систему буржуазных ценностей, к примеру, книга Ф. Родевальд «Коммерческое искусство как бизнес» (447). В 1948 году в журнале большого бизнеса «Форчун» американский критик Джон Чемберлен в статье «Бизнесмен в литературе» (436- 136−6 ff) выдвинул программу создания литературы, воспевающей бизнесмена и бизнес. Он утверждал, что «американский романист продолжает рассматривать бизнесмена как отвратительное существо» и сетовал на то, что «образы бизнесменов — сплошные штампы», что они принижаются и окарикатуриваются. Чемберлен требовал, чтобы в романах о бизнесменах была «перспектива, которая показывала бы и сравнительную честность большинства бизнесменов» (436- 134), и призывал американских писателей создать привлекательный образ положительного героя-бизнесмена. Через несколько лет литературовед Роберт Кавеш в монографии «Бизнесмен в литературе» (439), проанализировав более сотни произведений, выскажет предположение: опыт освоения образа бизнесмена в романе пребывает в узких рамках коммерческо-идеологических клише, и поэтому вряд ли удастся изменить парадигму литературного характера обладателя капитала и управляющего производством.

Анализ позиции художника, освещающего тему предпринимательства, представлен в статье У. Скотта (448). Автор упрекает писателей в ангажированности, видит истоки проблемы негативного отношения литературы к бизнесмену во влиянии настроений критицизма и приблизительном знании художниками самого вопроса, т. е. технологии творческой деятельности капиталиста и основ менеджмента (448- 1−7). Говард Смит в статье «Образ американского бизнесмена в американском романе» (450- 265−302) и Дональд Малькольм (441- 16−17) упрекают писателей в том, что те не желают предложить глубокий анализ фигуры человека, сумевшего благодаря своей энергии и таланту возвыситься над окружающими. Набор дежурных художественных приемов и истертых сюжетных коллизий, с сожалением констатируют критики, и исчерпывает существо проблемы во многих художественных произведениях, повествующих о финансисте.

Американское литературоведение и критика знает множество попыток реабилитировать бизнесмена, представить его как истинного национального героя, воплощающего дух американской мечты, своим примером задающего идеальные образцы для подражания (442- 533−5), но дальше подобных деклараций и призывов средствами литературы проповедовать истинные ценности демократии критическая мысль не идет. И причины нереализованности рекомендаций вновь обнаруживаются в стереотипности приемов и художественных формул освоения темы богатства.

В 1959 году Даниэль Селигман (449) в статье, посвященной роману о бизнесе, подвел некоторые итоги воплощения программы, выдвинутой Д. Чемберленом. Селигман с разочарованием констатировал тот факт, что множество опубликованных романов о бизнесмене, если и обладают какими-либо литературными достоинствами, то уж очень сомнительными. По его мнению, писатели создали новый жанр, родственный «ковбойским боевикам», который совсем не является большой литературой". Размышляя о неудачах в освоении темы, критик приходит к выводу, что главным просчетом подобного рода произведений является отсутствие у авторов страстности, собственной точки зрения, которая отличала Ф. Норриса, Т. Драйзера, Э. Синклера. Указанные писатели, рассуждает критик, «были несправедливы по отношению к бизнесменам, однако создавали выдающиеся художественные произведения». К самому большому недостатку романов о бизнесмене относится то, что «действие происходит исключительно в стабильном мире, лишенном социальных проблем» (449- 104).

В книге Шарлотты Джорджи «Бизнесмен в романе» (437) так же констатируется, что «попытка создать идеализированный образ бизнесмена провалилась» (437- 39). Литературовед Кеннет Линн в статье «Писатели в поисках бизнесмена» (440- 116−124) отмечает, что в большинстве произведений бизнесмен обрисован сочувственно, но, к сожалению, почти все романы о становлении крупного дельца отличаются низким литературным уровнем. О романисте Камероне Холи, к примеру, говорится: «Он наивен в литературном плане и обладает самым рудиментарным воображением, в результате созданная им фигура дельца — всего лишь банальный стереотипный образ незаменимого, одинокого, всезнающего и всегда добивающегося успеха героя» (440- 124).

Изучению проблемы «потребление и литература» посвящена книга Р. Болби «Покупки с Фрейдом» (433), представляющая собой пример тематического подхода в литературоведении. Автор анализирует способы и приемы анализа субъекта потребления в художественной литературе. Фрейдистские теории, ставшие уже классикой определенного подхода к проблеме, обогащаются постмодернистскими формулами и инструментарием, что приводит автора к оригинальным выводам, указывающим на то, что, на первый взгляд, разнокачественные категории.

— психоанализ и «магазинный рай» — могут идеально сосуществовать в пространстве желаний и побуждений персонажей (433- 58).

Большой интерес для нашего исследования представляют работы, в которых рассматриваются вопросы, связанные с эволюцией понятия «американская мечта». Представляются перспективными концепции А. Николюкина («Утраченные надежды: Американская литература и крушение „американской мечты“) (412) и А. Зверева, развитая исследователем в статье „“ Американская трагедия» и «американская мечта» «(398). В контексте понятия «американская мечта» рассматривается история современной американской литературы. Трактовку «американской мечты» дает в комментариях к книге У. Аллена «Традиция и мечта» А. Мулярчик, указывая на актуальность этой темы для литературы США.

В контексте американской истории содержание понятия менялось, наполнялось различными идеологическими смыслами. Впервые термин «американская мечта» употребляет Генри Адаме в своей «Истории Соединенных Штатов Америки» (1884). К настоящему времени под «американской мечтой» принято подразумевать совокупное представление об «исключительности» развития Америки, содержащее индивидуальную надежду на достижение успеха, «равенство возможностей», «стремление к счастью» (198).

Американский социолог Д. Бурстин в книге «Имидж, или Что произошло с американской мечтой» (1961), анализируя состояние культуры США, приходит к выводу, что «мечта» из высокого морального идеала выродилась в систему псевдофактов, фиктивных ценностей и ложных иллюзий: «Американская мечта — это наиболее адекватный способ описания надежд. Мы рискуем быть первым в мировой истории народом, который создал свои иллюзии так живо, так „реалистично“, что мы можем жить в них» (302- 240). В «Зеленеющей Америке» теоретик левого радикализма Ч. Рейч (362) нарисовал трагическую картину разрушения этой американской мифологемы, связал ее крах со сменой сознаний. Представители общества, отмеченные Сознанием I, т. е. мелкие бизнесмены и фермеры, верили, рассуждает Рейч, «что американская мечта все еще возможна и что успех зависит от характера, моральности, напряженной работы и самоотречения» (362- 25). Однако по мере того, как Сознание I вытесняется корпоративным Сознанием II, «американская мечта», по словам Рейча, деформируется и умирает.

Среди причин, способствующих разрушению «мечты», исследователь перечисляет такие, как коррупция, нищета, упадок свободы и демократии, господство корпоративных связей, вытеснение личных предпочтений, неконтролируемые технологии. Рейч все же выражает надежду на скорое появление Сознания III, которое ознаменует совпадение личных и общественных интересов (362- 356).

Исследованию кризиса «американской мечты» посвящено исследование Р. Майлса «Пробуждение от американской мечты», рассматривающего социально-экономические и политические причины недоверия к этико-идеологическому мифу США (444). Культурологический аспект проблемы, интересный для предпринимаемого нами исследования, затрагивается в книге Л. Ченновета «Американская мечта об успехе» (311). Автор анализирует тему «неудачника», распространенную во многих произведениях литературы, приходит к выводу, что образ социального маргинала заставляет усомниться в идее абсолютного равенства, проповедуемой «мечтой» (311- 11−12). Американский миф о «человеке, создавшем самого себя» на протяжении почти всего XX века подвергается резкой критике многими политологами, социологами и литературными критиками, среди которых особое место занимают работы Дж. Олдриджа (432), А. Брогана (305), С. Ивена (322), Дж. Кавелти (435).

К заслуживающим внимания противоположным взглядам относится точка зрения Дж. Мэддена, связывающего появление подлинно художественной литературы США с критикой неспособности американского общества превратить мечту в реальность (148- 3). С небольшими допущениями можно согласиться с этой мыслью, тем более, что она сопровождается убедительным анализом творчества Дос Пассоса, Т. Вульфа, Дж. Фаррела, Ф. С. Фицджеральда, Дж. О. Нила, М. Фостера, исследующих на примерах образов богатства и бедности трагические стороны «американской мечты». Категории общественного благоденствия и перспективы свободного выбора проанализированы М. Нассбаумом (445) на материале древнегреческой трагедии и философии. Идея богатства, рассуждает ученый, уподобилась религии, особому типу мировосприятия, роковому заблуждению, организующему координаты практического и символического индивидуального и коллективного самочувствия.

Во многих литературоведческих, философско-социологических и культурологических работах решение этических коллизий финансовой фабулы культуры предлагается чаще всего в социоантропологической (к примеру, X. Мелахан (443- 336−345) и фрейдистской трактовках. Наиболее приближены к историко-литературному подходу книги Х. Либенштейна (345), С. Мэйнарда, описывающие экономическую природу общества языком теории игр, развивающих фундаментальную теорию Й. Хейзинги (280).

В искусствоведческих и литературоведческих работах 70—80-х гг. XX века, затрагивающих хотя бы отчасти интересующую нас проблематику, акценты смещаются на психологический анализ конкретно-исторического поведения больших групп людей, исповедующих культы мифологического сознания, которые продуцируются литературой и средствами массовой информации («Культура и нарциссизм» Ч. Лэша). Механизмы потребления и воздействия рекламы на практический выбор рассматриваются в работе Р. Джаррела, посвященной проблеме взаимовлияния культуры и средств i ' Vf"i. массовой коммуникации, как парадигма рисунка самореализации человека: «жизнь — это выбор между вещами и услугами» (178- 255). Профессор Иллинойского университета Дж. Верной утверждает, что значительным ментальным сдвигом в XX веке стало осознание того, что реальность является всего лишь одной из многих структур на пути познания мира, проблемы богатства и бедности (199- X).

В 1964 году выходит солидное исследование Джеральда Рейтлингера, который анализирует проблему «экономических основ потребительского вкуса». Масштабный анализ спроса и предложения на рынке живописной продукции позволяет ученому сделать вывод, что многие произведения, ранее прописанные в плоскости «авторского искусства», под влиянием трансформировавшихся культурных парадигм перемещаются в разряд «общеупотребительных ценностей» (363- 153). Подобные выводы с успехом могут характеризовать и литературу: достаточно примеров того, как многие произведения перемещались из сферы эгалитарных в элитарные, и наоборот.

Классическая антитеза между традиционной и массовой культурой, потворствующей распространению среди читателей стереотипов буржуазного поведения с их идеализацией богатства и ироническим отношением к бедности, пересматривается в современном литературоведении (374). Г. Ганс вводит в исследовательскую практику понятие «вкусовая культура», к которой относит все тексты, соответствующие устоявшимся представлениям читателя (165). Д. Кавелти (435) видит перспективы культуры уже не в границах сформированного вкуса, а в его аранжировке, ненавязчивой интерпретации проблем, достаточно известных читателю по опыту социального проживания.

Названные авторы декларируют мысль о необходимости обсуждения вечных тем культуры в том виде, в каком они достались XX веку от предшествующих столетийнеразрешенность или очевидная антитетичность рекомендаций финансовой фабулы литературы воспринимается как задача, имеющая не одно условие, но требующая быть безальтернативно разрешенной. Выход обнаруживается в игнорировании основной коллизии (как относиться к деньгам), переведении ее в сферу внимания к повседневному прагматическому идеалу, предложенному в соответствии с известными сентиментальными фабулами.

Известный теоретик массовой культуры Дуайт Макдональд, рассуждая о движении социального протеста, видел в нем реакцию на потребительскую, «стандартную» культуру, которая распространяет антиинтеллектуализм, плоский сентиментализм, погоню за сенсациями, надежды на легкий коммерческий успех в жизни (184). Мифологизированная сущность богатства, отмечает автор, оказалась настолько мистифицирована, а благодаря руководствам для достижения успеха настолько наглядна, что человек, находясь на пересечении экстраутилитарного и иррационально-литературного осмысления денег, утратил реальное представление об их феномене.

Близка точка зрения литературоведа Малькольма Каули. В статье «Литературная ситуация» он отмечает, что бунт молодежи был направлен против литературных и жизненных образцов, предлагаемых «взрослыми», воспитанными на законах и обычаях культуры, восхищающейся идеей незыблемости частной собственности (317- 241).

Резюмировав некоторые положения названных работ, можно сделать вывод, что реализм XIX столетия (и эта традиция потом будет передана XX веку) создал иллюзию постигнутой реальности проблемы богатства и бедности, образа денег, соотнес их с экономическими обстоятельствами жизни человека. Казалось бы, объяснение многочисленных проблем, им предложенное (детерминизм социальной иерархии, влияние на индивида социо-экономических сил и структур, принуждение человека, состояние отчужденности личности и т. д.) исчерпывает существо проблемы, однако, XX век начинает сомневаться во многих художественных решениях и философских рецептах, предложенных предшествующей эпохой.

Суть возникшей коллизии заключается в том, что изменились структуры и принципы текстовой реализации прагматического мироощущения. Привычная схема, всегда удовлетворяющая представлениям о реальности темы (деньги — зло, но без них не обойтись) в современной литературе смотрится не более чем данью традиции. Классическая сюжетика подвергается постмодернистской ревизии, разрушается система реалистического тождества действительности и ее выражающих художественных моделей. И. Хассан констатирует «грандиозное по своим масштабам стремление, опрокидывающее все старые и устанавливающее новые коды, каноны, процедуры, верования, подразумевая собой постгуманизм» (167- XVI.) Постулируется эпистемиологический кризис, неуверенность в хрестоматийных парадигмах сюжетостроения и некогда авторитетных литературоведческих подходах. Язык рассматривается уже не как отражение мира, не как явление «подражательное», но как самостоятельная, генерирующая новые смыслы реальность.

Во многих исследованиях второй половины XX века декларируется идея нарушения связей между словами и вещами, размывается материальная основа словесного знака, что приводит к сомнению по поводу возможностей языка устанавливать связи с какой бы то ни было реальностью, отличной от него самого. Природа действительности, реальный факт антитезы богатства и бедности предстают в виде прерывистого, и фрагментарного набора знаков. Из безотносительной данности классические конфликты прагматического и идеалистического сознаний обретают статус сомнительного построения, что побуждает в рассуждениях о ней прибегать к постмодернистским кавычкам.

Тема денег ввергается в постмодернисткий эксперимент, отрицается референциальное, объективное наполнение образа. Его художественные интерпретации, предложенные предшествующей литературой, признаются неискренними. Пересматриваются параметры устоявшихся тем и конфликтов. К примеру, извечный конфликт — деньги-любовь — проходит через испытание постмодернизмом. Признается потребность выработать поэтику новых форм литературы, основывающуюся на представлении социально-культурной практики любого общества как набора дискурсивно гомологических артефактов.

В решении финансовой проблематики литературоведение начинает объединять марксизм, психоанализ и структурализм. Задачей становится анализ уяснения множественных и разнообразных значений эстетического феномена денег. Процесс вычитывания прагматических знаков из текста составляет активный фактор динамики смысла. Текст, в котором прагматический образ не явлен, соотносится с другим текстом, можно сказать, присутствующим в нем через «необходимое отсутствие». Психоанализ в самых невинных смыслосодержательных фигурах произведения обнаруживает скрытую глубинность бессознательных смыслов. Исследование проблемы переводится в плоскость идеи фундаментальной неустойчивости классических решений. В качестве основного предмета исследования предлагается процесс формирования иллюзий в читательском сознании, выяснение процедуры извлечения не явленых в тексте прагматических представлений о мире.

Тем не менее, одним из заслуживающих внимания подходов к изучению морально-этического содержания социо-экономической проблематики остается марксизм, испытывающий, что вполне объяснимо, влияние современных идей. Распространены разного рода неомарксистские концепции, сторонники которых часто заявляют о себе как о приверженцах «аутентичного марксизма». Ф. Джеймсон, например, настаивает, что «марксизм на сегодня является единственной живой философией, которая обладает концепцией единого целостного знания и «монизма дисциплинарных полей" — он пронизывает насквозь сложившиеся ведомственные и институциональные структуры и восстанавливает понятие универсального объекта изучения, подводя фундамент под кажущиеся разрозненными исследования в экономической, политической, культурологической, психоаналитической и прочих областях» (350- 89).

К иным тенденциям «социализации» литературы можно отнести неоконсерватизм, сторонники которого замечают, в частности, Дж. Дикки (162- 92), что только консервативные идеалы, ценности и способы их интерпретации способны восполнить «израсходованные психологические ресурсы» человека и культуры. «Можно только удивляться, — негодует И. Кристол, — как буржуазное общество существует еще в культурной среде, в которой высмеиваются традиционные буржуазные добродетели и восхваляется то, что с буржуазной точки зрения должно быть расценено как извращение» (344- 29). Д. Белл в статье «Модернизм и капитализм» (152) отстаивает необходимость строгого соблюдения раз и навсегда установленных традиций, культурных и моральных норм и стереотипов: «Яконсерватор в культуре. и я считаю обязательным принцип авторитета в суждениях об эмоциях и искусстве» (152- 209).

Выступая против авангардистских трактовок искусства, Д. Белл с сожалением признавал: «Традиционная буржуазная организация жизниее рационализм и уравновешенность — почти не имеет сторонников в высокой культурене имеет она также и соответствующей системы культурных значений или стилистических форм какой бы то ни было интеллектуальной или культурной респектабельностью» (151- 251).

Классическая культура, утверждают многие ученые, в своей художественной практике активно использует концепцию опосредований, т. е. устанавливает связи между различными уровнями феноменов, являющимися объектами изучения. Поскольку объекты анализа феноменологически различны и отделены пространством исторической длительности, то по отношению к классической культуре может использоваться тот тип анализа, когда опосредование воплощается в дискурсе, служащим посредником между социальной средой и свойственным ей литературным осознанием ее собственной природы (171- 342).

Когда же речь заходит о настоящем, то социальный опыт намеренно игнорируется, в обязанность исследователя вменяется задача сосредотачиваться на дискурсе, продуцирующем образ реальности или ее любого объекта, в том числе и проблему денег (168). Ф. Джеймсон делает поправку- «нет необходимости, чтобы анализ во всех случаях был гомологическим, т. е. чтобы все исследуемые объекты рассматривались как одинаково функционирующие, имеющие одинаковую структуру или передающие одну и ту же информацию. Ключевым моментом является то, что благодаря возможности использовать один и тот же язык по отношению к каждому из этих абсолютно разных объектов (или уровней одного объекта) мы можем восстановить, по крайней мере методологически, утраченное единство социальной жизни и продемонстрировать, что далеко отстоящие друг от друга элементы социальной общности в итоге составляют часть одного глобального процесса» (340- 225- 226).

Критики подобных теорий указывают на их очевидную сомнительность: «Где мы окажемся, если будет продемонстрировано, что любая практическая деятельность — будь то экономическая, интеллектуальная, общественная или политическая — культурно детерминирована? Может ли работать история культуры, если она лишена любых теоретических предположений о связи культуры с социальным миром, если она просто-напросто запрограммирована на то, чтобы опрокинуть все предположения о связи между культурой и социальным миром?» (168- 10).

Чтобы снять многие методологические сомнения и заблуждения,) касающиеся практико-эстетических аспектов анализируемой проблемы, в настоящем исследовании используются некоторые эстетические | подходы, разработанные отечественными и зарубежными теоретиками культуры для прочтения художественных образов, в семантике которых тесно переплелись реальность и культура. Эдвард Буллоу рассматривает различные типы практических предпосылок, мешающих эстетическому восприятию литературного феномена. Проблема богатства и бедности, образ денег относятся к таким художественным реалиям, в восприятии которых категории и формы эстетической рецепции оказываются недостаточными. Буллоу предлагает дистанцироваться в акте созерцания образа от практических нужд и целей (305- 371−380). Э. Буллоу полагает, что должны существовать дифференцированные подходы к различным художественным образам, и связаны они с преобладанием в каждом из них практических либо эстетических элементов.

Основываясь на теоретическом наследии эмпирической эстетики XVIII века, Дж. Стольниц противопоставляет восприятие эстетических и практических художественных образовпервые рождают «незаинтересованную» оценку, вторые сопровождаются причинно-следственными ассоциациями (370- 32−38): «Известно, что произведения искусства могут быть познаны и оценены по-разному — с позиций морали, как социальный документ и т. д. Когда мы подходим к произведениям как социологи или моралисты, то мы не схватываем их внутренние ценности. Чтобы сделать это, нужно взглянуть на произведение вне его причинно-следственных связей. Это может стать предпосылкой к объяснению эстетической, а не исторической, моральной и т. д., ценности образа» (370- 33).

Дж. Стольниц исключает установку художественного критика, которого многие теоретики склонны рассматривать в качестве идеального эстетического субъекта восприятия. Возражение подобной концепции встречается у Джорджа Дики, разрабатывающего идею отличности эстетического опыта от практического или познавательного: «Кажется, среди эстетиков существует устойчивая уверенность в том, что люди настолько зависимы от „реальности“ вещей, что не могут оценивать качества вещей, пока эта зависимость как-то не блокируется. Когда объектами опыта становятся произведения искусства, уверенность приобретает форму постоянного страха подмены реальности искусством или попадания его в ловушку до тех пор, пока специфический вид психологического процесса не поможет им блокировать нежелательный эффект» (162- 92−93).

Согласно Дики, реципиент общается с искусством с помощью таких способов, которые продиктованы конвенциями, управляющими нашими реакциями и ожиданиями от текста. Дики доказывает, что поскольку наше представление об искусстве прочно запечатлено в институтах нашей культуры, именно оно и определяет то, что представляет собой эстетическое: «Те аспекты произведения искусства, которые принадлежат к эстетическому объекту данного произведения, детерминированы конвенциями, обусловливающими появление произведения» (162- 147). Иными словами, если какой-либо писатель был беден, читатель должен активно искать знаки нищеты в его произведениях. Всякое ожидание от произведения искусства определяет способ его рассмотрения. Это происходит потому, что восприятие контекста и внутренне присущих тексту свойств является необходимым условием бытия произведения.

Историк искусства В. Кан в своей книге «Шедевры» приводит несколько интересных примеров, доказывающих эволюцию эстетико-практического содержания произведения, когда художественные объекты рассматриваются в преломлении моральных доктрин (309- 86).

Теоретический спор, основные положения которого излагаются В. Каном, очень важен для настоящего исследования, так как позволяет выработать наиболее корректный подход к анализу различий между реальным содержанием понятий деньги, богатство, бедность и формами их художественного воплощения.

Постмодернистская манера анализа классических произведений часто характеризуется иронией. Ч. Гликсберг называет иронический взгляд, распространенный в современной культуре, следствием противоречия между стремлением человека постичь смысл своей жизни и осознанием бессмысленности всего происходящего, между попытками обрести конечную истину и пониманием относительности всех истин (158- 5), конфликтом между свободой выбора и необходимостью (158- 10). Качественно новым явлением в творческой манере западных исследователей стало все возрастающее внимание к структурообразующему принципу повествовательной манеры — маске автора (171- 220). Именно этот аспект обсуждаемых проблем позволил преодолеть угрозу коммуникативного провала, вызванного фрагментарностью исследовательского дискурса, оказался одним из главных средств поддержания и сохранения процесса возвращения социально обобщенной позиции художника в анализируемый текст (173- 151).

Ф.Джеймсон, исходя из фрейдистских представлений, видит в творчестве Бальзака смещение акцентов с политических, социальных проблем на семейные, половые, коммерческие, и именно к этой перспективе художественного мышления писателя сводит основную специфику его творчества. В этом плане романы Бальзака приобретают «аллегорическую структуру» — лежащее в их основе «утопическое измерение» — предстает как изложение всеобъемлющего и всепроникающего желания (одновременно сексуального и экономического характера), в котором содержание «фарса должно быть прочитано как метафорическая фигура желания обрести поместье и личный успех, а также найти решение социального и исторического противоречия» (340- 158). Рассуждая о причудливых переплетениях утопических элементов авторской фантазии с социо-экономической реальностью современной писателю жизни, Ф. Джеймсон указывает на «логический парадокс противоречий» бальзаковского мироощущения, стремящегося посредством логических пермутаций и комбинаций «достичь псевдорешения на утопическом уровне» (340- 167).

Джеймсон обнаруживает в романе Бальзака «Старая дева» «бинарную оппозицию между аристократической элегантностью и наполеоновской энергией», которую, по мысли исследователя, отчаянно пытается преодолеть «политическое воображение писателя» (340- 48). В итоге выделяется четыре основные единицы значения текста: старый режим, энергия, культура и буржуазия, каждая из которых обладает специфическим семантическим полем и служит символическим определением характера персонажа: старый режим (органическое общество, легитимность), энергия (Наполеон), культура (неактивность, пассивность), буржуазия (незаконность, импотенция, стерильность). Идеал писателя, замечает Ф. Джеймсон, воплощается в образе сильного человека, отринувшего коммерческую мораль буржуазии, объединившего аристократические ценности с наполеоновской энергией. Под этим человеком, замечает критик, на уровне фантазии «Бальзак, очевидно, подразумевал самого себя» (340- 169).

Ш. Фельман в статье «Женщина и сумасшествие» размышляет о соотнесенности мира реальности с миром художественного вымысла в новеллах Бальзака, приходит к выводу, что писатель навязывал персонажам собственные взгляды на социально-экономическую проблематику, и это не могло не сказаться на реалистичности его произведений (3 23- 10).

Структурно-семантический подход к толкованию феномена реальности, ее восприятия, вычитывания из нее социально-экономических смыслов, включающих прагматические и идеалистические ориентации персонажей и читателей, наблюдается в работах П. Де Мэна, выдвинувшего положение об актуализации в литературном дискурсе моделей социальных отношений: «Литература становится главной темой философии и моделью искомого типа истины» (185- 115). Конкретизация близких идей встречается у У. Морриса, который в частности отмечает: «Реальное определяется проблематикой отношений между Символическим и Воображаемым, т. е. Реальное — это водороздел между Языком как системой различий и эмпирическим миром образов вещей. Реальное, конечно, не описывает атомистическую связь между отдельными означающими и означаемыми, между именами и отдельными предметами. Это не наивная теория реализма как картины действительности» (188- 123).

Уэсли Моррис дает прочтение понятию Символического, с помощью которого литература пытается осознать образ денег в ряду иных абстрактных величин, связывает его с настроениями «экзистенциальной заброшенности, описанной Хайдеггером и Сартром», гегелевской идеей несчастного сознания, «характеризующих рефлексирующее эго и его желание невозможного идеала» (188- 120−121). Моррис задается целью выстроить стройную систему с четкими и исчерпывающими определениями, однако сбивается на размышления о структурах человеческой психики и переходит в поле медико-психоаналитических рассуждений, снижающих литературно-эстетическую ценность работы.

Проблема рецепции знаков символического и бессознательного занимает К. Батлера. Некоторые размышления исследователя интересны для понимания проблемы восприятия читателем финансово-этической проблематики литературы. Батлер настаивает на примате языка, конструирующего связи между индивидуальным и бессознательным: «Мы способны принимать рациональные решения на границах между дискурсами, если мы осознаем их наличие» (307- 129).

Батлер зафиксировал общую тенденцию интерпретации характера рецепции социальных смыслов, в том числе и финансового сюжета текста, рассмотрел ее как подвижную конструкцию, в которой символическое, как сфера действия культуры и социума, постоянно находится под угрозой подрыва бессознательного. Интересно сравнить с этой точкой зрения мнение Г. Косикова: «Символическое — это область сверхличных, всеобщих, социокультурных смыслов, задаваемых индивиду обществомэто, следовательно, область бессознательного» (113- 590), т. е., по мысли постструктуралистов, надличный языковой код «социального бессознательного» способен противостоять духовному порабощению человека со стороны как социальных экономических структур, так и их текстовых воплощений. Таким образом, постструктурализм стремиться решить проблему сверхдетерминированности человеческого мышления экономическими кодами реальности. Господствующую идеологию, убежден К. Батлер, можно преодолеть с помощью разрушения языковых, образных, в широком смысле, стереотипно-образных формул языка.

Методологические положения анализа проблемы представлены в работах В. В. Виноградова (116), Л. С. Выготского, Ю. М. Лотмана (126), И. А. Мельчука (129), Ю. Тынянова (138), В .Я. Проппа (131), П. А. Флоренского (140) О. М. Фрейденберг (142) В. Изера (169), предложивших оригинальное прочтение художественных текстов, применивших в их анализе приемы и методы структурной и семиотической поэтики, ориентирующихся в своем подходе на системность, то есть на представление различных художественных объектов в терминах единого концептуального аппарата, или метаязыка, специально приспособленного для объектов данного рода.

Продуктивными для предпринимаемого исследования видятся идеи Стэнли Фиша, который разрабатывает вопрос о линейном и нелинейном характере восприятия текста. Он считает, что рецепция литературного произведения в основном линейна, т. е. читательское переживание текста содержит в себе память обо всех предыдущих моментах восприятия, включая изменившиеся отношения и оценки, отброшенные гипотезы и обманутые ожидания (163- 25−31). Эта строгая линейность все же имеет в своем репертуаре самые разнообразные приемы (варьирование мотивами, полифонические эффекты, метафоры), способные вывести поверхностные структуры смысла из глубинных пластов.

Данная концепция заслуживает особого внимания в контексте предпринимаемого нами исследования, так как она не ограничивается констатацией общего плана (художественно-этической проблематикой), а артикулирует внимание на проблеме автора, задающего читателю определенные вехи для вычитывания смыслов из произведения, и на вопросе эмоционально-интеллектуального статуса читателя, сотрудничающего с автором. Подобный взгляд, выраженный, однако, в иной научной стилистике, давно находился в обиходе критической теории (154) — (156), теперь же, систематизированный с помощью идеи конфигуративных значений образов, он обусловил готовность литературоведческой мысли исследовать элементарные проявления текстовой воли автора (разнообразные прямые декларативные выпады против стяжательства и денег, к примеру) с тем же вниманием и в тех же терминах, что и сложные структуры (специфический художественный язык воплощения образов денег, богатства и бедности, их жанровые опосредованности и место в мотивационной природе поступков действующих лиц).

В интересующем нас смысле с этими размышлениями смыкаются и замечания Р. Сальдивара, рассматривающего произведение как поле столкновения трех противоборствующих сил: семантических структур текста, авторского намерения и читательского понимания. Литературовед рассуждает о типе «наивного читателя», который полностью подпадает под влияние доминирующего в тексте способа выражения, буквально истолковывая метафорически выраженный смысл произведения. Именно коммерческая беллетристика идеально вписывается в ассортимент интенций «наивного читателя». «Сознательный читатель» напротив предпочитает вступать в беседу с автором, сомневается в возможности безальтернативного прочтения (194- 23−25).

Вопрос скрытой информативности текста затрагивается в работах Доуве Фоккемы (167), Ихаба Хассана (164), однако к одному из общих недостатков предлагаемых исследователями культуры концепций следует отнести способ интерпретации материала, когда объяснение, истолкование оригинальных идей осуществляется с помощью приспособления инонациональных концепций к проблематике любой национальной культурной традиции. Иными словами, возникает проблема перевода, транскрипции понятий, рожденных в одной культурной среде в понятийный ряд, присущий иной культурной традиции. Несомненно, в эпоху интенсивного обмена идей подобной методики сложно избежать. И все же не следует жертвовать национальными признаками культуры в угоду удобства классификации.

Д. Фоккему интересуют формальные принципы дискурсивной организации литературы в контексте социально-эстетических установок писателей. Исследователь описывает принципы «литературной коммуникативной ситуации», выделяет набор кодов, регулирующих как создание текста, тик и законы его интерпретации. Эти коды, рассуждает ученый, побуждают читателя прочитывать литературные произведения как тексты, обладающие высокой степенью когерентности, активизирующие у реципиента определенные ожидания и позволяющие выявить «идеолект» писателя в решении определенной задачи. Каждый код, разрастаясь в структуре произведения, ограничивает действие предыдущих кодов. Последующий код способен одновременно оспаривать правомочность остальных кодов, создавая и оправдывая свой выбор языковых единиц и их организации. Таким образом, «код может быть описан как система предпочтительного выбора тех или иных тематических, образных, семантических и синтаксических средств, как система преференций» (167- 63).

В числе наиболее заметных и часто встречающихся в текстах лексем критик называет такие слова, как зеркало, лабиринт, энциклопедия, реклама, деньги и их эквиваленты. Исходя из определения, данного Дж. Лайонзом (180- 1-П, 269), согласно которому семантическое поле состоит из семантически соотносимых лексем, имеющих общий признак, Д. Фоккема выделяет пять таких полей, призванных предложить варианты интерпретации названных лексем: ассимиляция, умножение и пермутация, чувственная перцепция, движение, механистичность. Из названных полей наиболее удачным для анализа проблемы богатства и бедности, темы денег видится чувственная перцепция, она включает все лексемы, описывающие или подразумевающие функции чувственного ощущения. Сюда может входить и сфера конкретности с ее акцентом на наблюдаемых деталях, и знаки автоматизированного мира современности, где индивидуальное сознание подчинено технологическим социальным законам.

Подобное акцентирование внимания на универсальных «лексемах», темах, образах, побудительных мотивах было не ново в литературоведении и в литературе. Еще немецкий писатель Г. Белль во «Франкфуртских чтениях» высказывал тезисы программы «эстетики человеческого», чрезвычайно актуальной для настоящего исследования. Оригинальность подхода Белля заключается в желании вернуть поэзию прозаизированному миру голой функциональности, придать символическое, вертикальное измерение рутине существования. Писатель перечисляет набор «экзистенциалов» — «обитание, соседство и родина, деньги и любовь, религия и застолье» (202- 293−338), который отвечает духу белевского «символического реализма».

Названные «экзистенциалы» становятся индикаторами этики и эстетики. Белль часто характеризовал себя художником «вечных» тем: «Тем вообще не так много, — говорит он в одном из своих интервью, -детство, воспоминания, любовь, голод, смерть, ненависть, грех и вина, справедливость — и еще немножко». А близкий автору герой романа «Глазами клоуна» восклицает: «Вечные деньги! Вечная любовь!» Белль утверждает: «Каждый писатель должен узнать и усвоить какие-то основные элементы человеческого существования в состоянии относительной невинности и наивности». С точки зрения этой «интуиции невинности», естественной нормы Белль обыкновенно оценивает «превращения», каким подвергаются вечные основы человеческого бытия, будучи погруженными во временной поток злободневного, меркантильного быта.

Писатель обращается к эксцентриаде плутовского романа и создает на примере образа «шута господня» своего рода утопию «поэтического искусства жить», кое в чем родственную марселевской утопии «трагической мудрости» противостоять искушению денег, прагматизма, возвратить поступку утраченную способность выбирать из всех «экзистенциалов», те, сферам человеческого существования, которые заявляют о своей принадлежности немеркантильным сферам жизни.

Восприятие проблемы богатства и бедности, образа денег, как элементов знаковой системы, долгое время было популярным в литературоведении и критике постмодернизма, но переориентация эстетических вкусов, переоценка этико-социальных ценностей привели к изменению общего представления о литературе, ее роли, составляющих, ее предназначении. В постмодернизме изучение названных феноменов приобрело археологическое измерение. Не случайно книга М. Фуко «Слова и вещи», в которой немалое место отводится анализу богатства, денег, цены и т. д., носит подзаголовок «Археология гуманитарных наук». Формирование пристального интереса к материальной, предметной культуре, к прикладному междисциплинарному взгляду на литературу во многом определило оригинальность исследования. Духовный облик эпох начинает реконструироваться из деловой переписки, бухгалтерских счетов, частных практических наблюдений, то есть жанров, мало интересующих предшественников, однако «в художественно невысказанном» несущих информацию об индивидуально-коллективном бессознательном.

Структуралистская трактовка богатства, стоимости, меркантилизма, «полезности», образования стоимости дана М. Фуко. В работе «Слова и вещи» исследуются исторически изменяющиеся структуры, которые определяют условия возможности мнений, теорий в каждый исторический период. Автор называет их «эпистемами» и вычленяет в европейской культуре три «эпистемы»: ренессансную (XVI век), классическую (рационализм XVII—XVIII вв.еков) и современную (с конца XVIII — начала XIX века и по настоящее время).

В эпистеме классического рационализма слова и вещи соотносятся опосредованно — через мышление, в пространстве представления посредством тождеств и различий. Именно в этот период, размышляет Фуко, рождается тенденция к математизации знаний, появляются такие самостоятельные дисциплины, как «всеобщая грамматика», «естественная история», анализ богатств". Это в свою очередь позволяет ввести в познание вероятность, комбинаторику, исчисления и таблицы. В экономической мысли Возрождения деньги трактовались как само богатство или его заместитель, в классической эпистеме деньги — это лишь инструмент представления и анализа богатств, а богатствопредставленное содержание денег.

В современную эпоху, отмечает ученый, на место обмена богатств, характеризующего классическую эпоху, встает экономическое производство — труд, определяемый не игрой представлений покупателя, но реальной нуждой производителя. С точки зрения современной эпистемы — акцент очень важный для предпринимаемого нами исследования — познание осуществляется не чистой познающей инстанцией, а «конечным» человеком, объединяющим в себе эмпирическое и трансцендентное. Меняются и познавательные задачи этого человека, теперь он должен стремиться понять механизмы языка, которым он описывает мир независимо от своего сознания и воли.

Многие методологические аспекты настоящей работы основываются на трудах М. Бахтина, разработавшего теорию движения образов, сюжетов и жанров (114), и Р. Барта (113). Р. Барт сформулировал идею существования различных видов «письма», откуда индивид вынужден заимствовать свой «язык» и систему ценностно-смысловых отношений к действительности. Смысл любого произведения, по Барту, есть результат интенциональности, создающей его устойчивую семантическую структуру, закрепляемую в системе персонажей, парадигматике и синтагматике сюжета. Понять смысл произведения, утверждает исследователь культуры, означает вжиться в его структуру, увидеть мир глазами текста, заговорить на его языке. А в задачи науки, полагает Барт, входит реконструкция исторических смыслов литературы, воскрешение забытых языков и смыслов.

В литературоведении по проблеме освоения образов денег, богатства и бедности создается уникальная ситуация, характеризующая современное состояние вопроса. Она отмечена критиком Дж. Каллером: «В 60-е и 70-е годы литературоведение, казалось, было занято импортированием теоретических моделей, вопросов и перспектив из таких областей, как лингвистика, антропология, философия, история идей и психоанализ. Но в 80-х ситуация, кажется, изменилась: литературоведение стало экспортером теоретического дискурса, в то время как другие дисциплины — право, антропология, история искусства, даже психоанализ — приняли к сведению достижения в том, что литературные критики называют „теорией“, и обратились к ней для стимулирования своих собственных изысканий» (318- XII).

Казалось бы, открываются новые перспективы для изучения явлений, которые раньше испытывали влияние социально-экономических теорий, философии и социологии. Однако ощущение эйфории от расширившегося влияния постмодернистской литературной критики оказалось преждевременным. Научно-познавательные возможности постмодернистской парадигмы оказались завышенными, активная ее практика породила тотальную иронию и нигилизм: «В 80-е годы смысл был утрачен, и мы играли с означающими. Объекты, включая человека, существовали только как знаки. Стремление к бесконечности. Бессмысленная свобода. Эстетика исчезновения. Социальное дезертирство. Деидеологизация. Общественная сфера стала пустыней, где трансполитический характер, бесчеловечность нашего асоциального и поверхностного мира превратились в экстатическую критику культуры» (377- 176).

При всем категоризме взглядов Кармен Видаль все же они заслуживают особого внимания. Исследовательница в поисках решений современной культурной ситуации обращается к работам по игровой природе литературы и пытается. выяснить, отчего привычные мифологемы — политика, секс, деньги и т. д. — утрачивают свою актуальность для современного искусства. Критик в своем анализе задействует образы социально-экономических катастроф, казавшиеся в свое время осуществленными апокалипсическими пророчествами и утратившими в настоящем какие-либо черты трагедии. Обнаруживается ответ: хрестоматийные образцы драмы, атмосфера экономического безумия, тоталитарный режим, экономика и политика стали декорациями грандиозного спектакля и не только Америка, «но и весь мир в конце концов превратился в один огромный Диснейленд» (377- 172).

Близка и точка зрения Ги Дебора, который в «Комментариях к «Обществу спектакля» констатировал новое состояние классических социо-экономических проблем и способы их решения в литературе, когда первая ассоциация со словом Маркс связывается с шоколадным батончиком, а герой боевиков Рэмбо вытесняет имя Рембо (161- 14).

Американская писательница и литературовед Кристин Брук-Роуз в статье «Растворение характера в романе» (155) дает сопоставление классических персонажей с образами, созданными XX веком, оперирует понятием «фокализация героя», приходит к пессимистическим выводам об отсутствии «полнокровного героя в современном романе». Причина обнаруживается в издержках риторики «позднего реалистического романа», который создавал узнаваемый панорамный портрет общества посредством идентификации читателя с главными персонажами повествования. Постепенно этот прием превратился в избитое клише «современного традиционного романа» и воплотился в своих крайних формах в телевизионной мыльной опере, рекламном клипе, в которых в едином пространстве эстетики и с равным усердием обсуждают «эффективность новых моющих средств, или проблему супружеской неверности» (155- 185).

Резюмируя современное состояние вопроса, К. Брук-Роуз приводит пять основных причин краха «традиционного характера»: 1) эпистемологический кризис- 2) упадок буржуазного общества и вместе с ним жанра романа, который был порожден этим обществом- 3) выход на авансцену нового «искусственного фольклора» как результата воздействия масс-медиа- 4) рост авторитета «популярных жанров» с их эстетическим примитивизмом- 5) невозможность средствами реализма передать опыт XX века со всем его ужасом и безумием (155- 184−196).

На основе полученных отечественной и западной наукой представлений по проблеме богатства и бедности нами впервые в литературоведении осуществляется комплексное исследование вопроса,.

61 предлагается один из возможных подходов к построению завершенной концепции литературно-художественных и этико-эстетических аспектов проблемы богатства и бедности в литературах России и Запада XIX столетия.

1. Аверченко А. Юмористические рассказы. М., 1990. — 297 с.

2. Аксаков И. С. Письма из провинции. М., 1991.-541 с.

3. Английская и шотландская народная баллада. М., 1988. 510 с.

4. Античные афоризмы. Минск, 1987. 480 с.

5. Антология кинизма. М., 1996. 430 с.

6. Аристотель. Соч. Т. 1—4. М., 1975—1984.

7. Бальзак О. Избранное. В 2 тт., М., 1953.

8. Байрон Дж.Г. Соч. В 3 тт. М., 1974.

9. Генри О. Избранное. М., 1987. 585 с.

10. Гессе Г. Игра в бисер. М., 1992 570 с.

11. Гиббон Э. История упадка и разрушения Римской империи. Ч. 1.М., 1883.

12. Гиляровский В. А. Москва и москвичи. М., 1981. 348 с.

13. Гоголь Н. В. Собр. Соч. В 7 тт. М., 1966.

14. Гоголь Н. В. Собр. Соч. В 9 тт. М., 1994.

15. Голдсмит О. Гражданин мира. М., 1974. 374 с.

16. Голсуорси Дж. Сага о Форсайтах. В 2 тт., М., 1992.

17. Гончаров И. А. Собр. Соч. В 6 тт. М., 1959.

18. Горький М. Собр. Соч. В 30 тт. М., 1949;1955.

19. Греческая эпиграмма. С.-П., 1993. 448 с.

20. Гроций Г. О праве войны и мира. М., 1956. 720 с.

21. Даль В. Толковый словарь живого великорусского языка. В 4 тт.М., 1989.

22. Дефо Д. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо.М., 1934. 774 с.

23. Дефо Д. Молль Флендерс. М., 1990. 550 с.

24. Дидро Д. Сочинения. В 2 тт., М., 1991.

25. Диккенс. Ч. Торговый дом Домби и сын. Торговля оптом, врозницу и на экспорт. В 2 тт. М., 1988.

26. Дос Пассос Дж. Манхеттен. М., 1995 381 с.

27. Достоевский Ф. М. Полн. собр. Соч. В 30 тт. Л., 1972—1984.

28. Достоевский Ф. М. Собр. Соч. В 15 тт. М., 1988—1995.

29. Драйзер Т. Собр. соч. Т. 1—12. М, 1951—1955.

30. Дюма А. Путевые впечатления в России. Т. 1 3. М., 1993.

31. Жид А. Фальшивомонетчики. Тесные врата. М., 1991 714 с.

32. Жизнь Бенвенуто Челлини, написанная им самим.М., 1991. 530с. 38. Золя Э. Собр. соч. Т. 1—26. М., 1960—1966.

33. Зощенко М. Избранное. М., 1984. 638 с.

34. Изречения древних греческих мыслителей. Харьков, 1887. 212с.

35. Иоанн Златоуст. Творения. Т. 12. Кн. 2. М., 1906.

36. Карамзин Н. М. Избр.соч., т. 1−2. М., 1964.

37. Кони А. Ф. Избранное. М., 1989. 493 с.

38. Ксенофонт. Воспоминания о Сократе. М., 1993. 379 с.

39. Лермонтов М. Ю. Собр. соч. В 4 тт. М., 1969.

40. Лесаж А.-Р. Хромой бес. М., 1956. 228 с.

41. Лесков Н. С. Собр. Соч. В 6 тт. М., 1993.

42. Лисий. Речи. М.-Л., 1933. 480 с.

43. Локк Дж. Избранные философские произведения. В 2 тт. М., 1961.

44. Мольер Ж.-Б. Комедии. В 2 тт., М., 1983.

45. Монтень М. Опыты. В 3 книгах. М., 1992.

46. Мопассан Г. Жизнь. Милый друг. М., 1982. 650 с.

47. Моруа А. Прометей или жизнь Бальзака. М., 1967. 668 с.

48. Мудрое слово Древней Руси (XI ХУ11 вв.). М., 1989 — 462 с.

49. Некрасов H.A. Сочинения. В 3 тт. М., 1953.

50. Немецкие шванки и народные книги XIV в. М., 1990. 637 с.

51. Ницше Ф. Соч. В 2 тт. М., 1990.

52. Новеллино. М., 1984. 254 с. 59.0лдингтон Р. Стивенсон. Портрет бунтаря. М., 1973.

53. Одоевский В. Ф. Сочинения в 2 томах. М., 1981.

54. Остен Дж. Собр. Соч. В 3 тт. М., 1988.

55. Островский А. Н. Поли. Собр. Соч. В 12 тт. М., 1973—1980.

56. Панаева А. Я. Воспоминания. М., 1986.

57. Парандовский Я. Алхимия слова. М., 1990. 560 с.

58. Пачоли JI. Трактат о счетах и записях. М., 1994. 317 с.

59. Песнь о моем Сиде. М-Л., 1959. 280 с.

60. Петроний. Сатирикон. М., 1991. 320 с.

61. Платон. Диалоги. М., 1986. 480 с.

62. Плутарх. Застольные беседы. М., 1990. 592 с.

63. Плиний Младший. Письма. М. — Л., 1950. 405 с.

64. Плутовской роман XVI—XVII вв. М., 1992. 590 с.

65. Поздняя латинская поэзия. М., 1982.

66. Полибий. Всеобщая история в сорока книгах. Т. 3, XXXI, XXIV, 2.М., 1899.

67. Полное собрание законов. Т. 1. СПб., 1830.

68. Пушкин A.C. Собр. Соч., В 10 тт. М., 1959—1962.

69. Римские стоики. М., 1995. 462 с.

70. Руссо Ж. Ж. Юлия, или новая Элоиза. М., 1998. 772 с.

71. Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. Соч. В 20 тт. М., 1969—1974.

72. Светоний. Жизнь двенадцати цезарей. М., 1993. 350 с.

73. Сенека. Нравственные письма к Луцилию. М., 1977. 462 с.

74. Сервантес М. Дон Кихот. В 2 тт., М., 1978.

75. Сорокин П. А. Человек.Цивилизация.Общество. М., 1992. 542 с.

76. Стендаль. Собр. Соч. в 15 т., М., 1959.

77. Суета сует. Пятьсот лет английского афоризма. М., 1996. 350 с.

78. Сухотина-Толстая Т. Л. Дневник. М., 1987. 572 с.

79. Твен М. Избранные произведения В 2 тт. М., 1953.

80. Творения Святого отца нашего Иоанна Златоуста, архиепископаКонстантинопольского. Т. 4, кн. 2. СПб., 1898.

81. Теккерей У. Ярмарка Тщеславия. Т.1., М., 1994. 383 с.

82. Толстой Л. Н. Собр. Соч. В 10 тт. М., 1982—1987.

83. Тургенев И. С. в воспоминаниях современников. М., 1988.

84. Тургенев И. С. Поли. Собр. Соч. В 30 тт. М., 1978—1986.

85. Успенский Г. И. Собр. Соч. В 2 тт. М., 1988.

86. Филдинг Г. Избранные сочинения. М., 1989. 685 с.

87. Фицджеральд Ф. С. Собр. Соч. В 3 тт. М., 1993.

88. Фицджеральд Ф. С. Портрет в документах. М., 1984. 360 с.

89. Ф. М. Достоевский и Православие. М., 1997. 315 с.

90. Фукидид. История. Л., 1981. 542 с.

91. Фюретьер А. Мещанский роман. М., 1962. 325 с.

92. Burnett J. Company Man. Harper, 1956 158 p.

93. Freedgood M. The Wall-to-Wall Trap, Simon & Schuster, 1977;312 p.

94. Gordon I. The Whip Hand. Crown, 1984 351 p.

95. The Tudor Edition of William Shakespeare. Ed. by Peter Alexander. London and Glasgow, 1954. 650 p. РАБОТЫ ПО ТЕОРИИ ЛИТЕРАТУРЫ И ИСКУССТВА.

96. Ауэрбах Э. Мимесис. М., 1976. 554 с.

97. Барт Р. Избранные работы. Семиотика. Поэтика. М., 1994; 615 с. 11 З. Белинский В. Г. Собр. Соч.: В 9-ти т. М., 1979.

98. Н. Бахтин М. М. Вопросы литературы и эстетики. М., 1975. 500 с. 115. Веселовский А. Н. Историческая поэтика. М., 1989. — 404 с. Пб. Виноградов В. В. Избранные труды. Поэтика русской литературы. М., 1976.

99. Гуковский Г. А. Русская литература ХУ111 века. М., 1998 452 с.

100. Жирмунский В. М. Теория литературы. Поэтика. Стилистика. Д., 1977.-404 с.

101. Зарубежная эстетика и теория литературы Х1Х-ХХ вв. (Трактаты, статьи, эссе). -М., 1987. 512 с.

102. Зверев A.M. Модернизм в литературе США. М., 1979. — 316 с.

103. Ильин И. П. Постмодернизм от истоков до нашего столетия. М, 1996.-225 с.

104. Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. М., 1996. 253 с.

105. История русской литературы. 40 60-е годы. Под редакцией В. Н. Аношкиной и Л. Д. Громовой. — М. 1998.

106. Историческая поэтика: Литературные эпохи и типы художественного сознания. -М., 1994. — 509 с.

107. Касаткин Н. В., Касаткина В. Н. Тайна человека. Своеобразие реализма Достоевского. — М., 1994.

108. Лотман Ю. М. Структура художественного текста. М., 1970;383 с.

109. Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3 тт. Таллинн, 1992.

110. Манн Ю. В. Динамика русского романтизма. М., 1995. 380 с.

111. Мельчук И. А. Опыт теории лингвистических моделей «СмыслТекст». М., 1974.-314 с.Ш.Михайлов A.B. Языки культуры. М., 1997. 909 с.

112. Пропп В. Я. Морфология сказки. М., 1969. 280 с.

113. Пропп В. Я. Поэтика фольклора. М., 1998. 352 с.

114. Райнов Б. Массовая культура. М., 1979. 485 с.

115. Современный роман. Опыт исследования. М., 1990. — 285 с.

116. Томашевский Б. В. Пушкин и Франция. Л., 1960 С. 280−310.

117. Томашевский Б. В. Теория литературы. Поэтика М., 1996. — 334 с.

118. Топоров В. Н. Миф. Ритуал. Символ. Образ. Исследования в области мифопоэтического. М., 1995. 621 с. умА 138. Тынянов Поэтика. История литературы. Кино. М., 1977. 573 с.

119. Финкелстайн С. Экзистенциализм и проблема отчуждения в американской литературе. М., 1967. — 320 с.

120. Флоренский П. А. Обратная перспектива. Труды по знаковым системам, III. Тарту, 1967 — С. 410−421.

121. Фоли Дж. Энциклопедия знаков и символов. М., 1996. 428 с.

122. Фрейденберг О. М. Поэтика сюжета и жанра. М., 1997. 445 с.

123. Фуко М. Слова и вещи: археология гуманитарных наук. М., 1977. -405 с.

124. Эко У. Заметки на полях «Имени Розы» / Эко У. Имя Розы.- М., 1989.-469 с.

125. Эсалнек А. Я. Типология романа: Теоретический и историко-литературный аспекты. — М., 1991. 159 с.

126. Якобсон Р. Работы по поэтике. М., 1987. — 461 с.

127. Allen R. How Do We Read a Fictional Narrative Text // Channels of Discourse. Chapelhill: The University of North Carolina Press, 1987. -186 p.

128. American Dreams, American Nightmares/ ed. D. Madden. N.Y., 1971.432 p.

129. American Realism: New Essays. Ed. Sundquist. Baltimore: Johns Hopkins University Press, 1982. 560 p.

130. American Realists and Naturalists / Dictionary of Literary Biography.-V. 12, 1982.

131. Bell D. Beyond Modernism, Beyond Self // Art, Politics and Will. N.Y., 1977.-251 p.

132. Bell D. Modernism and Capitalism. Partisan Review, 1978, # 2 — P. 207 — 209.

133. Bowron B. R. Realism in America // Comparative Literature, (Summer, 1951)-P. 268−285.

134. Bradbury M. The Modem American Novel. New Edition. Oxf., N. Y., Oxford University Press, 1992 VIII+329 p.

135. Brooke-Rose Chr. The Dissolution of Character in the Novel. // Reconstructing Individualism: Autonomy, Individuality, and the Self in Western Thought. Stanford, 1986. — P. 184−196.

136. Cady E. H. Three Sensibilities: Romancer, Realist, Naturalists // The Light of Common Day: Realism in American Fiction. Bloomington, Indiana University Press, 1972 — X+224 p.

137. Chase R. The American Novel and Its Tradition. N. Y.: Gordian, 1998;XII+266p.

138. Clicksberg Ch. The Ironic Vision in Modern Literature.- N.Y.: Oxford Univ. Press, 1969 451 p.

139. Columbia Literary History of the United States. N. Y: Columbia University Press, 1988 — XXVIII+1263 p.

140. Davis Y. Capitalism and Its Culture. Farrar and Renehart, 1936 435 p.lol.Debord G. Comments on The Society of Spectacle. L., 1984 -260 p.

141. Dickie G. Art and the Aesthetic: An Institutional Analysis. Ithaca Cornell University Press. 1974 pp. 92−93.

142. Fish S. Is There a Text in This Class? Cambridge, Mass. And London Harvard Univ. Press, 1980 — 261 p.

143. Fokkema D. Literary History, Modernism and Postmodernism. -Amsterdam, 1984. VIII — 63 p.

144. Gans H. Popular Culture and High Culture. N.Y., 1974. 179 p.

145. Girgus S. B. The Law of the Heart: Individualism and the Modem Self in American Literature. Austin, Lnd.: Texas University Press, cop. 1979 -XI+180p.

146. Hassan I. The Postmodern Turn: Essays in Postmodern Theory and Culture. Ohio. 1987. 267 p.

147. Kolb H. H. The Illusion of Life American Realism as a Literary Form.- Charlottesville, Virginia University Press, 1969 XV, 178 p.

148. Lash Ch. The Culture of Narcissism. N.Y., 1979. 434 p.

149. Lave J. Cognition in Practice: Mind, Mathematics and Culture in Everyday Life. Cambridge: Cambridge Univ. Press, 1988. 480 p.

150. Lindeman E.C. Wealth and Culture. Harcourt. Brace and Comp., 1936. 264 p.

151. Literary Taste, Culture and Mass Communications. N.Y., 1978, vol. 1.348 p.

152. Luria A.R. Cognitive Development: Its Cultural and Social Foundations. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1976. 175 p.

153. Lyons J. Semantics. Cambridge, 1977. — Vol. 1−2. 371 p.

154. McCloskey D.N. The Rhetoric of Economics. University of Wisconsin Press, Madison, 1985. 209 p.

155. Macdonald G. Loss and Fixes Dies. Corolla numismatica. London, 1906.-280 p.

156. Macdonald G. The Evolution of Coinage. Cambridge, Mass., N. Y., 1916. 195 p.

157. Macdonald D.A. Theory of Mass Culture.- Mass Culture. Glencoe Illinois, 1958. 386 p.

158. Man P. De. Allegories of Reading. New Haven Yale University Press, 1979. 305 p.

159. McFarland T. Paradoxes of Freedom: The Romantic Mystique of a Trancendence. Oxford, 1996, XIX+199 p.

160. Millgate M. American Social Fiction. Edinburg and London, Oliver and Boyd, 1964;X+217c.

161. Morris Ch. Signification and Significance. A Study of the Relations of Signs and Values. Cambridge, 1964. 99 p.

162. Morris W. The Irrepressible Real // American Critisism in the Poststructuralist Age. Michigan, 1981 — P. 116−134.

163. Muzzey D.S. The American Adventure. Harper and Brothers, 1927.621 p.

164. Pizer D. Realism and Naturalism in XIX Century American Literature. Carbondale, Edwardswill, 1966 — XV.-176 p.

165. Rintoul M. C. Dictionary of Real People and Places in Fiction. LndN. Y.- Routledge, 1993;X+1184p.

166. Ryan M. Marxism and Deconstruction A Critical Approach. -Baltimore, 1982. XIX — 232 p.

167. Saldivar R. Figural Language in the Novel: The Flovers of Speech from Cervantes to Jouce. Princeton, 1984. — XIV. — 267 p.

168. Shrumm W. Mass Communication Dictionary. N.Y., 1961. 570 p.

169. Stromberg R. N. Realism, Naturalism and Symbolism. London, Macmillan and N.Y., Harper and Row, 1968 — XXXYI+ 296 c.

170. Thally S. The Codes of Advertising. London. 1991. 290 p.

171. The American Dream in Literature / Ed. S. Werner. N.Y., 1970 421 p.

172. Vernon J. The Garden and the Map: Schizophrenia in 20 Literature and Culture. Urbana: Univ. Of Illinois Press, 1973 — XVI+220 p.

ЛИТЕРАТУРА

ПО ФИЛОСОФИИ, ИСТОРИИ, СОЦИОЛОГИИ, ПСИХОЛОГИИ, КУЛЬТУРОЛОГИИ.

173. Аксаков И. С. Полное собрание сочинений Т. I. Сочинения исторические. М., 1861.

174. Барг М. А. Английская революция середины XVII века // История Европы в 8 тт. Т.4. М., 1994.

175. Г. Белль «Франкфуртские чтения» // Самосознание европейской культуры XX века. М., 1991 — С. 293−338.

176. Банашак М., Форхольцер .3203U. Человек и власть. М., 1973.

177. Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. М., 1995.-452 с.

178. Бергер П. Капиталистическая революция. 50 тезисов о процветании, равенстве и свободе. М., 1994.

179. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Психология человеческих взаимоотношений. М., 1988. 399 с.

180. Бродель Ф. Структуры повседневности. Возможное и невозможное. Т 1—3. М., 1986.

181. Бурстин Д. Американцы. Демократический опыт.М., 1993; 831 с.

182. Бурышкин П. А. Москва купеческая. М, 1991. 350 с.

183. Бутковский А. П. Нумизматика или история монет древних, средних и новых веков. М., 1861. 368 с.

184. Вебер М. Избранные произведения. М., 1990.

185. Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1991.

186. Выготский Л. С. Психология искусства. М., 1997. 415 с.

187. Выжлецов Г. П. Аксиология культуры. С.-П.Д996. 148 с.

188. Вышеславцев Б. П. Этика преображенного эроса. М., 1994.-367 с.

189. Гаджиев К. С. США: Эволюция буржуазного сознания. М., 1981. -255с.

190. Гаспаров М. Л. Избранные статьи. М., 1995. — 496 с.

191. Гудков Л., Дубин Б.

Литература

как социальный институт М., 1994.-352 с.

192. Гуревич А. Я. Средневековый мир: культура безмолвствующего большинства. М., 1990. 395 с.

193. Гуревич А. Я. Средневековый купец // Одиссей. М., 1990. С.15−26.

194. Дюркгейм Э. Самоубийство. Социологический этюд. С.-П., 1998 — 492 с.

195. Западноевропейская средневековая школа и педагогическая мысль. Вып. 1. Ч. 2. М., 1996. 368 с.

196. Идеи эстетического воспитания: Антология. Т. 1. Античность. Средние века. Возрождение. М., 1973. 407 с.

197. Ионин Л. Г. Протестантская этика и дух капитализма // Основания социокультурного анализа. М., 1995. 324 с.

198. История древнего востока. Материалы по историографии. М., 1991.-385 с.

199. Казин A.JI. Последнее Царство. Русская православная цивилизация. С.-П., 1998. 140 с.

200. Карнеги Д. Ваше преуспевание в ваших руках. М., 1993. 446 с.

201. Киреевский И. В. О характере просвещения Европы и его отношении к просвещению России // Избранные статьи. М., 1984. -383 с.

202. Клейменова Р. Н. Книжная Москва первой половины XIX века. М., 1991.-237 с.

203. Ключевский В. О. Неопубликованные произведения. М., 1983. -520 с.

204. Кокс X. Религия в мирском граде // Социально-политическое измерение христианства. М., 1994. С. 36 — 48.

205. Кондратьев Д. Л. Памятные монеты. История и культура. М., 1992. 123 с.

206. Крупчанов Л. М. Вступит. Ст., коммент.// Н. С. Лесков. Повести и рассказы. М., 1981 — С. 3 — 16.

207. Кудрявцев П. Н. Лекции. Сочинения. М., 1991. 343 с.

208. Купреянова E.H. Эстетика Л. Н. Толстого. М.- Л., 1966. 324 с.

209. Кургинян М. С. Человек в литературе XX века. М., 1989 — 243 с.

210. Курелла А. Свое и чужое. М., 1970. 277 с.

211. Латышев В. В. Очерк греческих древностей. IV. 1. СПб., 1897.-198 с.

212. Ле Гофф Ж. Цивилизация средневекового Запада. М., 1992.-372 с.

213. Литературная история Соединенных Штатов Америки. В 3 тт. М., 1978.

214. Лифшиц М. А. Мифология древняя и современная. М., 1980. -580 с.

215. Лихачев Д. С., Панченко A.M. Понырко Н. В. Смех в Древней Руси.-Л., 1984.

216. Мадор Ю. П. Немецкий рабочий: образ мира и общества // Одиссей 1995. М., 1995. С. 54−65.

217. Максимов М. М. Очерк о золоте. М., 1988. 87 с.

218. Максимов М. М. Очерк о серебре. М., 1981. 54 с.

219. Мамардашвили М. К. Классический и неклассический идеалы рациональности. Тбилиси, 1984. 82 с.

220. Маркс К., Энгельс Ф., Соч. 2-е изд. Т. 46, ч. 1. 559 с.

221. Маркс К., Энгельс Ф. Из ранних произведений. М., 1956. 602 с.

222. Миллс Р. Властвующая элита. М., 1959. — 543 с.

223. Мосс М. Общества. Обмен. Личность. М., 1996 359 с.

224. Немирович-Данченко Вл. И. Рождение театра. М., 1989.

225. Николюкин А. Н. Взаимосвязь литератур России и США: Тургенев, Достоевский, Толстой и Америка. М., 1987 — 350 с. 253,Ортега-и-Гассет X. Избранные труды. М., 1997. — 697 с. 254.0ссовская М. Рыцарь и буржуа. Исследования по истории морали. М., 1987; 527 с.

226. Плеханов Г. В. Избранные философские произведения. T. l, М., 1956.

227. Поппер K.P. Открытое общество и его враги. М., 1992, т. 1 448 с.

228. Потин В. М. Монеты в быту, обычаях и верованиях Руси X—X VII вв // Экономика, политика и культура в свете нумизматики. Сб. Науч. Трудов. М., 1982 сс.17−28.

229. Преподобного отца нашего Аввы Дорофея Душеполезные Поучения и Послания. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. 1990.

230. Проблема личности в современных зарубежных литературах. Л., ЛГУ, 1971 — 126 с.

231. Прыжов И. Г. История кабаков в России. М., 1992.

232. Пушкин A.C.: Путь к православию. М., 1996 334 с.

233. Рат-Вег И. История человеческой глупости. М., 1996 632 с.

234. Рат-Вег И. Комедия книги. М., 1987.

235. Райх В. Психология масс и фашизм. С.-П., 1997 — 379 с.

236. Розанов В. В. О себе и жизни своей. М., 1990.

237. Розанов В. В. Сочинения. М., 1990 -588 с.

238. Русское православие: вехи истории. М., 1989 719 с.

239. Самарин Ю. Ф. Сочинения Юрия Федоровича Самарина. Т. 1. Статьи разнородного содержания и по польскому вопросу. М., 1877.

240. Скафтымов А. П. Нравственные искания русских писателей. М., 1972.

241. Смит А. Исследование о природе и причинах богатства народов.М., 1962.,.

242. Соловьев С. М. Избранные труды. Записки. М., 1983. С. 62 V «272.Сорокин П. А. Человек. Цивилизация. Общество. М., 1992.

243. Страхов Н. Борьба с западом в нашей литературе. Исторические и критические очерки. Кн. 2. Изд. 2-ое, СПб., 1890, С. 285.

244. Токвиль А. Демократия в Америке. М., 1992 — 559 с.

245. Урнов Д. М., Урнов М. В.

Литература

и движение времени: Из опыта английской и американской литературы XX в. М. 1978 -269 с.

246. Февр Л. Бои за историю. М., 1991. 627 с.

247. Ф. М. Достоевский и Православие. М., 1997 315 с.

248. Флоровский Г. Пути русского богословия. 2-е изд. Paris, 1981 — 580 с.

249. Харц Л. Либеральная традиция в Америке. М., 1993. 394 с.

250. Хейзинга №. Homo Ludens. В тени завтрашнего дня. М., 1992.

251. Холл Дж. Словарь сюжетов и символов в искусстве. М., 1996 -428 с.

252. Хомяков A.C. Сочинения. Изд четвертое. М., 1914. Т. 1.

253. Чаадаев П. Я. Философические письма. // Сочинения. М., 1989.

254. Шопенгауэр А. Афоризмы житейской мудрости. М., 1989 230 с.

255. Щеголев П. Е. Пушкин и мужики. М., 1928 86 с.

256. Юнг К. Г. Дух Меркурий. М., 1996. 379 с.

257. Юсим М. А. Этика Макиавелли. М., 1990. 155 с.

258. Юхт А. И. Русские деньги от Петра Великого до Александра I. М., 1994;292 с.

259. Яковлев Н. Вашингтон. М., 1976. 411 с.

260. Adams J.T. Our Business Civilization. A .& С. Boni, 1929 306 p.

261. Aschenbrenner К. The Concepts of Value. Foundations of Value Theory. Dordrecht. N.Y., 1971. 462 p.

262. Ashmole B. The Relation between Coins and Sculpture. Transactions of The International Numismatic Congress. London, 1936.-250 p.

263. Ayres C. Toward a Reasonable Society. Austin, 1961. 301 p.

264. Baker D. Gold Coins in Mediaeval English Literature // Speculum. Cambridge. Mass., A Journal of Mediaeval Studies, april 1961, vol. XXXVI, 2.-P. 1215−1224.295 .Banks F. Coins of Bible Days. N.Y., 1955. 178 p.

265. Bateson G. Steps to an Ecology of Mind: A Revolutionary Approach to Man’s Understanding of Himself. N. Y.: Ballantine, 1972. 151 p.

266. Becker G.S. The Economic Approach to Human Behaviour. Chicago: University Press, 1976. 222 p.

267. Becker N. W. Pageant of World Commemorative Coins: their Meaning and Symbolism. Racine, 1962. 453 p.

268. Berd Ch. and M. The Rise of American Civilization. N.Y., 1928.-283 p.

269. Bernstein В. Class, Codes and Control. London: Routledge and Kegan Paul, 1975, vol. 3.-237 p.

270. Blau J.H. Liberal Values and Independence. Review of Economic Studies, 1975, vol. 42. 312 p.

271. Boorstin D. The Image or What Happened to the American Dream. N.Y., 1961.-315 p.

272. Braybrooke D. Ethics in the World of Business. Totowa (N.J.): Rowman & Allanheld, 1983.-488 p.

273. Brenkert G.G. Marx’s Ethics of Freedom. Routledge and Regan Paul. London, 1983.-263 p.

274. Brogan A.P. The Implications of Meliorism. Concerning the Relation Between Value and Existence // Proceedings of the Sixth International Congress of Philosophy. N.Y., 1927;P. 54−66.

275. Bullough E. Psychical Distance // Melvin Rader. A Modern Book of Aesthetics. N.Y., 1973 P. 371−380.

276. Butler Ch. After the Wake: An Essay on the Contemporary Avantgarde. -Oxford, 1980;XI.- 177 p.

277. Buzzi G. Advertising: Its Cultural and Political Effects. Menneapolis, 1968. 147 p.

278. Cahn W. Masterpieses: Chapters on the History of an Idea. Princeton, 1979. 168 p.

279. O. Chase S. Prosperity, Fact or Myth? A. & C. Boni, 1929. 188 p.31 l. Chenoweth L. The American Dream of Succes. Massachusetts, 1976. -237 p.

280. Clark J.M. Economic Institutions and Human Welfare. N.Y., 1957. -137 p.

281. Collard D. Altruism and Economy. Oxford, 1978.-221 p.

282. Collir P., Horowitz D. The Rockefellers: An American Dynasty. N.Y.: Holt. Rinehart and Winston, 1976. 260 p.

283. Cooper D.R. The Art and Craft of Coinmaking. A History of Minting Technology. London, 1988. 341 p.

284. Corey L. The House of Morgan. G. Howard Watt. 1930. 451 p.

285. Cowley M. The Literary Situation. N.Y., 1955. 241 p.

286. Culler J. Framing the Sign: Critisism and Its Institutions. Norman: Lnd., 1988.-XVIII,-237 p.

287. Davidson B. Homer’s Epic Poetry on Roman Coins. — SAN, 1972— 1973, vol. 4, № 2. P. 567−580.

288. Deleonardis W.Y. The Liberty Motif of Early American Coinage // The Numismatist, Oct. 1988, vol. 101, P. 1741—1744.

289. Engstrom J.E. Coins in Shakespeare. A Numismatic Guide. Hanover, N.Y., 1964. 296 p.

290. Ewen St. Advertising as Social Production: Selling the System.// Up the Mainstream: A Critique of Ideology in American Politics and Everyday Life. N.Y., 1974. P. 245−263.

291. Felman Sh. Woman and Madness The Critical Phallacy.// Diacritics. -Ithaca, 1975 Vol. 5, 4. — P. 2−10.

292. Folding Money // The Numismatist, Febr. 1988 Vol. 101, № 2, — P. 254—255.

293. Forbes B.C. Men Who Are Making America. B.C.Forbes Publishing Company. Inc., 1926. 295 p.

294. Fuss D. Essentially Speaking: Feminism, Nature and Difference. -N.Y., 1989.-160 p.

295. Galbraith J.K. The Affluent Society. Harmondsworth, 1973. 287 p.

296. Galbraith J. K. The Age of Uncertainty. Houghton Mifflin Company. Boston, 1977.-366 p.

297. Gardner J. On Moral Fiction. N. Y: Basic Book, 1978. — 214 p.

298. Gillilland C.L. Coins: Mirrors of Art and History // The Numismatist, Dec. 1981, vol. 94, № 12, P. 3283—3306.

299. Gunn D. Psychoanalysis and Fiction: An Exploitation on Literary and Psychoanalytic Borders. Stanford, 1988 — XI, 251 p.

300. Grierson P. Numismatics and History. London, 1951. 453 p.

301. Hamilton E .Y. American Treasure and the Price Revolution in Spain, 1501—1650. Cambridge, Mass., 1934. 525 p.

302. Heilbroner R. Marxism: For and Against. N.Y.- L., 1980. 290 p.

303. Henry J. Advertising as a Philosophical System // Up the Mainstream. A critique of Ideology in American Politics and Everyday Life. 1974 -P. 122−134.

304. Hill G.F. Treasure Trove in Low and Practice from the Earliest Time to the Present day. Oxford, 1936. 216 p.

305. Hofstadler R. Social Darwinism in American Thought. Boston, 1955. -248 p.

306. Holbrok S. The Age of Moguls. Dobleday. N.Y., 1954. 373 p.

307. Jackman S. Man of Mercury. London, 1965. 166 p.

308. Jameson F. The Political Unconscious: Narrative as a Socially Symbolic Act. Ithaca, N.Y., 1981. — 296 p.

309. Jones D.G. The Promise of Business Ethics. An Intersection Between Religion and Business. Business, Religion and Ethics. Inquiry and Encounter. Ed. by D.G. Jones. Cambridge, 1982. 350 p.

310. Josephson M. The Robber Barons. Harcourt, Brace and Comp., 1934. -474 p.

311. Klima A. Mercantilism in Habsburg Monarchy // Historica, 1965 vol. 10,-P. 250−287.

312. Kristol I. On the Democratic Idea in America. N.Y., 1972. 274 p.

313. Leibenstein H. Beyond Economic Man. Cambridge, 1976. 297 p.

314. Lepley R. (ed.) The Language of Value. N.Y., 1957. 428 p.

315. Lundberg. F. America’s 60 Families Halcyon House, N.Y., 1938.-553 p.

316. Lynes R. The Taste Makers. N.Y., 1951. 362 p.

317. Dickstein M. Gates of Eden. N.Y., 1977; 300 p.

318. Marxism and form: Twentieth-century Dialectical Theories of Literature.- Princeton, 1971. XIX, 432 p.

319. Masson P., Thorburn A. Advertising: The American Influence in Europe // Superculture. American Popular Culture and Europe. Ed by. C.W.E. Bigsby, London, 1975. P. 187- 215.

320. Needleman S.B. Roman Coins Showing Military Victories // The Numismatist, Jan., 1985, vol. 98 P. 36—44.

321. Normano J. F. The Spirit of Russian Economics. N.Y. 1945. 151 p.

322. Parrington. V. L Main Currents in American Thought, v. 3, N.Y., 1930. -1413 p.

323. Pitt J.C. (ed.) Philosophy in Economics. Dordrecht: Reidel, 1981.-580 p.

324. Poole R.S. Greek Coins as Illustrating Greek Art Numismatic Chronicle. London, vol. 4., 1964. P. 980 — 1012.

325. Porter R. English Society in the Eighteenth Century. London, 1982,420 p.

326. Porteous J. Coins in History. London, 1969. 320 p.

327. Price M.J., Trell B.L. Coins and Their Cities // Architecture on the ancient coins of Greece, Rome and Palestin. London, 1977. P. 28- 52.

328. Psychoanalysis and American Fiction / ed. Ir. Malin. N.Y.: E.P. Duttonand Co, 1965. — 497 p.

329. Quiggin A. The Story of Money. London., 1956. 73 p.

330. Reich Ch. The Greening of America. N.Y., 1970.-433 p.

331. Reitlinger G. The Economics of Taste: The Rise and Fall of Picture Prises. 1760−1960. N.Y.: Holt, Rinehart and Winston. 1964. 518 p.

332. Rescher N. The Nature of Human Values. N.Y., 1973. 305 p.

333. Rugg H.O. Culture and Education in America. Harcourt. Brace and Company, 1931. 404 p.

334. Scribner S., Cole M. The Psychology of Literacy. Cambridge, Mass.: Harvard Univ. Press, 1981. 335 p.

335. Shometer D. Capitalism, Socialism and Democracy. N.Y., 1942;280 p.

336. Steffens L. The Autobiography of Lincoln Steffens. Harcourt, Brace and Company, 1931. 884 p.

337. Stewart I. H. Style in Medieval Coinage // Numismatic Chronicle, 1969, vol. 9-P. 28−53.

338. Stolnits J. Aesthetics and Philosophy of Art Criticism. Boston, 1960. -510 p.

339. Sutherland C. Art in Coinage. N.Y., 1956. 223 p.

340. Tapsell R.F. Monarchs, Rulers and Kingdoms of the World. London, 1984.-511 p.

341. Taylor M. Anarchy and Cooperation. New York. Wiley, 1976.-151 p.

342. Technology, Human Values and Leisure, ed by Max Kaplan and Phillip Bosserman. Nashville, Tennessee: Abingdon Press, 1971. 256 p.

343. Thompson A. Medieval Ships on Coins // Seaby’s Coin and Medal Bulletin, № 389 (October, 1953), P. 476—478.

344. Turner F.J. The Frontier in American History. Henry Holt and Comp., 1920.-590 p.

345. Vidal M. The Death of Politics and Sex in the Eighties Show. // New lit. History. Charlottesville, 1993. — Vol. 24,1 — P. 171−194.

346. Weber M. Economy and Society: An Outline of Interpretive Sociology. Berkeley: University of California Press, 1978. 373 p.

347. Winkler J.K., John D. The First Billion. The Vanguard Press, 1934. -277 p.

348. Winkler J.K. The Du Pont Dynasty. Blue Ribbon Books, N.Y., 1935 -342 p.

349. Wirgin W., Mandel S. The History of Coins and Symbols. N.Y., 1958 -264 p. ИСТОРИКО-ЛИТЕРАТУРНЫЕ И ЛИТЕРАТУРНО-КРИТИЧЕСКИЕ ИССЛЕДОВАНИЯ.

350. Абрамсон M.JI. От Данте к Альберти. М., 1979.

351. Аникин A.B. Муза и мамона. Социально-экономические мотивы у Пушкина. М., 1989. 253 с.

352. Анисимов И. И. Французские классики со времен Рабле до Ромена Роллана. М., 1977. — 333 с.

353. Аверинцев С. С. Риторика и истоки европейской литературной традиции. М., 1996.

354. Белинский В. Г. Собр. Соч.: В 9-ти т. М., 1979.

355. Бем A.JI. «Скупой рыцарь» в. творчестве Достоевского // О Достоевском. Вып. III. У истоков творчества Достоевского / Под ред. A.JI. Бема. Прага, 1936 С.82−123.

356. Бородин Д. Н. Граф JI.H. Толстой о пьянстве. Спб., 1910 — 63 с.

357. Боровой С. Я. Об экономических воззрениях Пушкина в начале 1830-х годов. // Пушкин и его время. Исследования и материалы. Вып. 1, Л., 1962.

358. Ветловская В. Е. Проблемы нового времени в понимании Пушкина. Тема денег в трагедии «Скупой рыцарь"// Литература и история (Исторический процесс в творческом сознании русских писателей и мыслителей XVIII XX вв.). Вып. 2. С.-П., 1997. С-60−93.

359. Видуэцкая И. П. Чехов и его издатель А. Ф. Маркс. М., 1977.

360. Волгин И. Родиться в России. Достоевский и современники: жизнь в документах. М., 1991. 605 с.

361. Вюрмсер А. Не посмотреть ли на известное по-новому? М., 1975 -367 с.

362. Гаскелл Э. Шарлотта Бронте // Эти загадочные англичанки. М., 1992. 505 с.

363. Гуковский Г. А. Пушкин и проблемы реалистического стиля. М., 1957.-435 с.

364. Искусство и художник в русской прозе первой половины XIX в.-Л, 1989.-493 с.

365. Киреевский И. В. Собр. Соч. В 2 тт. М., 1911.

366. Козмин Н. К Английский пролетариат в изображении Пушкина и его современников" // Пушкин. Временник Пушкинской комиссии. М.-Л., 1939, Т. 4−5.

367. Комарова В. П. Метаморфозы и аллегории в произведениях Шекспира. Л., 1989. 199 с.

368. Левидов М. Путешествие, мысли и чувства Джонатана Свифта. М., 1986. 286 с.

369. Левин Ю. Д. Метафоры в «Скупом рыцаре» // Русская речь. 1969, № 3. С. 16−21.

370. Минский Н. М. «Скупой рыцарь"// Пушкин (Библиотека великих писателей) / Под ред. С. А. Венгерова. Спб., 1909. Т. 3. С. 101−110.

371. Морозова Т. Л. Победителей судят // Литература США XX века. Опыт типологического исследования. М., 1978.

372. Мулярчик A.C. Больное сознание Америки / Предисл. к кн.: Хеллер Дж. Что-то случилось. М., 1978 — С. 5−15.

373. Мулярчик A.C. Послевоенные американские романисты. М., 1980. -277 с.

374. Мулярчик A.C. Спор идет о человеке. О литературе США второй половины XX века. М., 1985.

375. Мурзак И. И., Ястребов A.JI. Динамика сюжетов в русской литературе XIX века. М., 1996. — 186 с.

376. Мурзак И. И. Женщины у Чехова // Литература П. С. № 38, 1996.-С. 10−12.

377. Николюкин А. Утраченные надежды: Американская литература и крушение «Американской мечты». М., 1984. — 64 с.

378. Овсянников Искусство и капитализм. М., 1979. — 341 с.

379. Писарев Д. И. Соч. в 4-х т. Т. 2. Статьи 1862−1864 гг., М., 1955.

380. Пузиков А. И. Рыцари истины. М., 1990. 445 с.

381. Реизов Б. Г. Французский роман XIX века. М., 1977. 420 с.

382. Ромм A.C. Марк Твен. М., 1977. 190 с.

383. Трегубов И. Н. К вопросу об экономических взглядах Пушкина // Ученые записки. Пушкинский юбилейный сборник. Ульяновск. -1949 С.15−27.

384. Ходасевич Вл. Поэтическое хозяйство Пушкина. Л., 1924. 89 с. 420. Чернышевский Н. Г. Полн. Собр. соч. М., 1948.

385. Чичерин A.B.Произведения О. Бальзака «Гобсек» и «Утраченные иллюзии». М., 1982. 120 с.

386. Якубович Д. П. Скупой рыцарь // Пушкин. Полн. Собр. Соч. «Драматургические произведения». М.- Л., 1935. Т. 7. С. 515−520.

387. Ястребов А. Л. Богатство и бедность. Поэзия и проза денег. М., 1999.-524 с.

388. Ястребов А. Л. В поисках золотой середины. // «П.С.» Литература № 40/1996;С. 6−9.

389. Ястребов А. Л. Литературная мифология русской усадьбы./ «П.С.» Литература № 43/1996;С. 10−14.

390. Ястребов А. Л. Праздник безумства. Дионис и Мельпомена. М., 2000. 554с.

391. Ястребов А. Л. Слово: Воплощенное бытие. М., 1994. -238 с.

392. Ястребов A.JI. Такое веселое слово. // «П.С.» Литература № 32/1999;С. 12−15.

393. Ястребов А. Л. Типология ритуальных процедур в русской литературе // Вопросы теории и истории русской литературы (Межвузовский сборник научных трудов). Брянск, 1994. — С. 126−133.

394. Ястребов А. Л. Функционально-семантическая природа знака и интертекстуальные процессы в литературе // Международная конференция славистов Mill У, 1995 — С.35−36.

395. Ястребов А. Л. Человек в анималистической метафоре. // «П.С.» Литература № 32/1999 С. 5−7.

396. Aldridge J. W. The American Novel and Way We Live Now. N. Y: Oxford University Press, 1983. — 415 p.

397. Bowlby R. Shopping with Freud. London, 1991.-395 p.

398. Brandeis L.D. Other People’s Money. National Home library Foundation, 1933. 241 p.

399. Cawelti J. Adventure, Mystery and Romance. Formula Stories as Art and Popular Culture. Chicago-London, 1976. 580 p.

400. Chamberlen J. The Businessman in FictionAmerican Novelists Continue to Regard Him as a Villainous Creature // Fortune, November, 1948 P. 136−6 ff.

401. Georgi Ch. The Businessman in the Novel. ChapelHill. The University of North Carolina library. 1959. 65 p.

402. Holms T. Coins of Old French Literature // Speculum. A Journal of Mediaeval Studies, XXXI, 1956 P. 316−320.

403. Kavesh R. Businessman in Fiction: The Capitalist and Executive in American Novels. Hanover, 1955. 215 p.

404. Lynn K. Authors in Search of the Businessman // «Harvard Business Review», September October, 1956 — P. 116−124.469.

405. Malcolm D. Villainous and Heroes in Business Novels // New Republic, May 14, 1956 P. 16−17.

406. MeInnes W. Businessman as Hero // America, February 11, 1956 P. 533−545.

407. Meluhan H. Culture Is Our Business. N.Y.: McCraw-Hill, 1970. -336 p.

408. Miles R. Awakening from the American Dream: The Social and Political Limits to Growth. N.Y., 1976. 439 p.

409. Smit H. The America Businessman in the American Novel // TheSouthern Economic Journal, January, 1959 P. 265−302. 451. Tucker J. Reflections Relating to Arts and Commerce. London, 1752. -280 p.