Анти-репрессивная программа: экзистенциальная аналитика и микрофизика бессознательного: по материалам «Бытия и Ничто» Ж. — П. Сартра и «Анти-Эдипа» Ж. Делеза и Ф. Гваттари

Актуальность темы

исследования. На протяжении 20-ого века, в отдельных зонах философско-теоретического спектра, в рамках различных исследовательских парадигм, формировался особый тип знания или мышления: знание-стратегия, включенное и интегрированное в совокупность социально-исторических, властных и политических отношений. Его возникновение не связано напрямую с теориями или школами, оно проявляется то здесь, то там, используя ту или иную доктрину в качестве инструмента политической радикализации, утверждения социальной активности. Эта установка проистекает из мысли об изначальной обусловленности самого процесса (теоретического) мышления, и следуя ей, работа мысли состоит в том, чтобы определить границы собственной зависимости, скованности и попытаться их раздвинуть, поставить под сомнение собственную идентичность, выйти на рубежи становления иным. Мысль, сама пробивающая себе путь, способная улавливать собственную инаковость, движущаяся в векторе противоборства и неповиновения, иными словами — мысль об освобождении. Постоянно делались попытки преодолеть разрыв между субъектом познания и субъектом, интегрированным в комплекс социальных отношений: эксплицировалась тема власти, репрессии и подавления, а также велся поиск аутентичных социальных и/ли эпистемологических-аналитических практик, способных как-то повлиять, ослабить, локализовать, разрушить, то есть так или иначе противодействовать репрессивной действительности, структурам эксплуатации, угнетения и господства (понимаемым максимально широко — на уровне политики, идеологии, знания, мышления, культуры). Все эти попытки так или иначе «центрировались» вокруг интеллектуальной традиции западноевропейского марксизма, связывались с задачей социального (тотального) освобождения: на повестке дня стояла задача переработки, переосмысления этой традиции, ее модернизации для выражения социалистической альтернативы, которая противопоставлялась капиталистическим системам Запада, и одновременно позволяла дистанцироваться от догматического «официального» марксизма (и «авторитарного социализма») бюрократических государств Востока. Для выполнения этой задачи пытались привлечь разнообразные методологические подходы и теоретические базисы: Л. Альтюссер (структурализм), Ж.-П.Сартр, М. Мерло-Понти (экзистенциально-феноменологическая аналитика), К. Касториадис (анализ социального воображаемого), Г. Маркузе (фрейдо-марксизм), Ж. Делез, Ф. Гваттари (шизоанализ), М. Фуко (микрофизика власти), Ю. Кристева (семанализ), А. Негри, М. Хардт (теория множеств), А. Бадью (онтология события), и т. д. Обращаясь к этой тематической сфере сегодня, мы тем самым пытаемся подвести черту, выработать отношение к этой «левой интеллектуальной культуре», и вместе с тем продолжить эту линию исследования и вывести ее на качественно иной уровень (уточним, не более «высокий», претендующий на более широкий охват или разработку материала, но просто рассмотрение тех же проблем в ином ракурсе).

Кроме того, если обратиться к общественно-политическим реалиям современного мира, тема репрессивного подавления, функционирования механизмов контроля и власти остается актуальна не в меньшей степени, чем в 20-ом веке. В виртуальную эру технологии подавления и господства становятся все изощреннее и дифференцированней, обладают способностью к мимикрии и маскировке, действуют под постоянным «информационным прикрытием» масс-медиа, сопровождаются манипуляциями массового сознания, при том, что общество неизменно сталкивается с волной катаклизмов, войн, кризисов, национальных этнических конфликтов, расистских погромов, террористических актов, техногенных катастроф, возрастающей социальной поляризацией, монополизацией и концентрацией экономических ресурсов и т. д.

В этой связи мы полагаем, что необходимо вывести специализированный дискурс о репрессивной практике и освобождении, поставить вопрос об экспликации понятий «репрессивного» и «свободного» на системном уровне, уровне организации процессов — на уровне формирования стратегий и технологий, а не теорий, доктрин, парадигм, которые всегда уже находятся «в заложниках» у универсальных мета-исторических моделей и ограничены в выборе используемых средств. Чтобы говорить о свободе, мы обращаемся к техническим параметрам концептуальных систем, их понятийным аппаратам, микроустройствам, осуществляющим распределение концептов относительно друг друга, «картографируем» понятийные территории, сознательно дистанцируясь от этических, онтологических, психологических, социологических и проч. факторов. Для выполнения этой задачи необходимо выбрать несколько концепций из множества вписывающихся в означенную нами традицию, и мы, в силу ряда причин, преимущественно, субъективных, остановили свой выбор на экзистенциальной аналитике Сартра (модель бытия-в-мире) и постструктуралистской концепции микрофизики шизо-потоков (модель машин желания) Делеза и Гваттари.

Предмет, задача и цели исследования. Предмет нашего исследования — это комплекс проблем, связанный с свободой, освобождением, противодействием репрессивной действительности (субъективным, идеологическим и социально-политическим) механизмам угнетения и господства. Однако эти термины «свобода», «освобождение», «подавление», «репрессия» — обладают множеством коннотаций, эмпирических контекстов, большой «теоретической нагрузкой», — это связано с тем, что философская традиция предполагает определенные внешние условия и гарантии, при которых свобода может проявиться, а также ее носителей или агентов («откровение», «благодать», «следование природе», «единство с абсолютом», «постулат практического разума» и т. д.). Мы бы хотели «редуцировать» все эти понятия, и говорить о свободе как о стратегии, системно вырабатываемой логике, совокупности производилшх эффектов, которые можно вызвать, но не о некой идеальной области, где-то скрытой, подавленной внешними обстоятельствами, к которой можно получить доступ, преодолев самообольщение, соблазн, нечистую совесть и т. д. (подобный образ свободы, диктуемый философской традицией, оставался бы с нашей точки зрения чисто нормативным). Нас не интересует аутентичность понятия свободы той или иной картине мира или морально-этической модели, не интересует вопрос о ее носителе или агенте, о ее метафизических, психологических или онтологических корнях, но свобода как постоянная анти-репрессивная практика, работа освобождения, совокупность операций, которые производятся здесь и сейчас и меняют любую систему моделирования, позволяют непосредственно утверждать свободу, а не взывать к ней через посредничество каких-то внешних универсальных структур.

Так процесс освобождения обретает для нас контуры некоего аналитического устройства, которое как дополнительная приставка, спецпрограмма или «микрочип», вставляемый в любую систему, вычисляет репрессивные инстанции и путь к их отключению, позволяя тем самым заработать на полную мощность всем ресурсам рассматриваемой системы.

Итак, в нашей работе задача формулируется следующим образом: понять, можно ли эксплицировать понятие освобождения на концептуальном уровне, уровне понятийных технологий? Есть ли у этого понятия самостоятельное — (транс-)концептуалъное, чисто технологическое — измерение, независимое от отдельных моделей, которое можно впоследствии универсализировать?

Как уже было сказано, для решения этой задачи мы выбираем концепции — экзистенциальной онтологии Сартра и микрофизики шизо-потоков Делеза/Гваттари, — которые обладают соответствующей социально-политической проекцией (французские левые интеллектуалы, так или иначе вовлеченные в проект социальной эмансипации, переосмысление марксистской традиции, европейских революций начала века, негативного опыта построения «бюрократического социализма» в СССР и т. д.) и при этом относятся к различным парадигмам (экзистенциальной и пост-структуралистской), — мы полагаем, что путем сравнения различных элементов этих концепций, можно получить единое понятийное поле или карту, где переходы и границы между пунктами на этой карте как бы сконцентрируют в себе освободительные эффекты, заложенные в этих концепциях.

Итак, если резюмировать:

1) Главная и основная цель работы, — создать на основании двух разноплановых философских концепций — онтологии действия Сартра и машин желания Делеза-Гваттари — некое (транс-)концептуальное устройство, которое не будет являться новой теорией или фундаментальной системой, но своего рода «вспомогательной программой», объединяющей свободу для-себя и производство желания как движущие силы, способные взломать иерархическое репрессивное устройство мышления, знания, социума. Нам необходимо выделить между ними непреодолимые радикальные различия и распределить их в рамках единого теоретического устройства в качестве различных функций, чтобы свобода автономного субъекта и работа бессознательного желания могли функционировать в общем режиме, и тем самым увеличили свой «освобождающий потенциал».

2) По нашему замыслу, эту программу или (транс-)концептуальное устройство можно применять к любой понятийной, теоретической или социальной, материальной системе с тем, чтобы вычислять и отключать существующие в ней репрессивные инстанции.

3) Помимо всего прочего, выполнение предыдущих пунктов позволит нам установить устойчивую дискурсивную взаимосвязь между постструктуралистской философией, направленной на анализ бесструктурных сил желания, и экзистенциальной парадигмой, где центральное место занимает автономный субъект, совершающий свободный выбор в мире отчуждения (хотя, как мы уже отмечали, историко-философский аспект нашей работы имеет второстепенное значение).

Степень разработанности проблемы. Тема работы — освобождение как стратегия и программа, сформированная на основе анализа концептуального аппарата «Бытия и Ничто» (Ж.-П.Сартр) и «Анти-Эдипа» (Ж.Делез, Ф. Гваттари), — имеет довольно много аспектов, поэтому чтобы оценить степень разработанность проблемы, следует обозначить в ней, как минимум, три смысловых уровня. Во-первых, разработка понятий свобода, освобождение, господстворепрессия, во-вторых, анализ используемых нами источников — «Бытия и Ничто» и «Анти-Эдипа», а также общих тем необусловленности экзистенциального выбора у Сартра и продуктивности желания у Делеза-Гваттари, в-третьих, техника анализа концептуальных аппаратов, понятийных структур различных систем, направленная на высвобождение скрытых в них смысловых ресурсов-потенциалов. 1) В рамках рассматриваемого нами поля — работы западноевропейских мыслителей ХХ-ого века — «левых интеллектуалов», — так или иначе связанных с марксистской традицией, левой политикой и установкой на социальную активность, — мы можем выделить два основных проекта или стратегии освобождения. а) Проект автономии или субъективная тотализация (источникиГегель, Гуссерль, Хайдеггер). Классическая рационалистическая традиция Нового времени полагает, что за субъективностью располагаются материальные или психические субстраты, логические или трансцендентальные инстанции, в рамках которых любая ее активность регулируется режимом природных, логических, психологических или каких-либо иных операций. Проект единичной субъективности (в других терминах, экзистенциальный тип мышления) возникает как секуляризация" пространства классических систем, в детерминистских и функционалистских моделях учреждается автономная инстанция, которая являет собой неуправляемый элемент на законосообразно функционирующей территории, выбившийся из режима всеобщего незыблемого порядка (темы отчаяния, заброшенности, случайности существования и т. д.). Примечательно, что для подобного типа мышления «исходным материалом» может служить довольно разнообразный спектр источников, — от протестантской или католической доктрины (Кьеркегор, Марсель) до феноменологии, диалектики, марксизма (Сартр, Мерло-Понти) и т. д. Интересующее нас (атеистическое, политически ангажированное) направление опирается на феноменологию Гуссерля и фундаментальную онтологию раннего Хайдеггера (в основном, «Бытие и время»): заимствуется структура мира как функциональный круг подручных средств и «заботы» как способа экзистирования: бытие-к-смерти, наиболее собственная возможность экзистенции, размыкание бытия-в-мире, пребывание в открытости бытия становится «прототипом» понятия свободы во французском экзистенциализме. Так возникает экзистенциальная аналитика, ориентированная на социальную активность (Сартр, Мерло-Понти, Касториадис.): свобода бытия-в-мире по ту сторону детерминизма и функционализма (может принимать различные формы: ничтожение, интенциональность, воображаемое) — неизменная трансцендентность сознания по отношению к миру, что предполагает описание условий автономного выбора, активности субъекта (например, сартровский экзистенциальный психоанализ). Свобода конституируется как тип ответственности, способный утвердить субъективность в ее абсолютной единичности, которая покидает универсальное «нечеловеческое» измерение и прокладывает себе путь к становлению тотальностью, полноте собственной реализации в коллективном опыте освобождения. б) Имперсоналъный проект или структурная дестабилизация (источники и.

— Ницше, Бахтин). Пост-структуралистская перспектива представляет собой попытку реанимации, «через голову» структурализма, проблематики освобождения, вытеснив при этом господство «универсальных кодов культуры», «структурных инвариантов бессознательного»: если структурализм полагал, что любые социальные и культурные практики можно описать с помощью семиотических методов как символические репрезентации структур бессознательного, тем самым провозгласить неизменную упорядоченность социального мира, то авторы постструктуралистского плана, сохранив установку на семиотический анализ социальных практик, выявление их без-личных и бес-сознательных кодировок, конституировали принципиальную расщепленность дискурса, многоголосие различных дискурсивных инстанций, неупорядоченное взаимодействие микро-элементов, связанных отношениями преобладания, взаимного влияния, доминации. Таким образом формируется дискретное поле неустойчивых силовых или энергетических колебаний, где невозможны фиксированные иерархические структуры, где любой порядок является продуктом столкновения, случайной конфигурацией временного альянса дифференцированных сил: при таком раскладе технология освобождения предстает в облике перманентной дестабилизации структур, формирования виртуальных полей, очагов альтернативных возможностей, неопределенностей, точек бифуркации, которые образуют полиморфные отношения внутри «социально-символических» практик. С известной долей условности можно сказать, что структурализм по отношению к имперсональному проекту дестабилизации выполняет ту же роль, что и философская рационалистическая традиция по отношению проекту субъективной тотализации: в той мере, в какой структурализм выдвигает усовершенствованную альтернативу картезианско-кантовской модели рационализма, пост-структуралисты имеют некоторый приоритет в отношении философов экзистенциальной субъективности: они реализуют ту же установку, но в противостоянии как бы более сильному противнику.

Свобода как поток желания, анонимная воля, имперсональная стихия, «игра инстинктов, импульсов, желания, страха, воли к обладанию», представленная в рамках либидальной экономии, фрейдо-марксизма, аналитики власти, молекулярного бессознательного и т. д. 2) Проблема свободы у Сартра. Отечественные исследователи посвятили достаточно много работ онтологии свободы Сартра — пожалуй, ни один концепт не получил столь подробного освещения, при том, что порой интерпретации и оценки, сделанные разными авторами, дублируют друг друга: от устаревших ввиду своей «идеологической тенденциозности» произведений советской эпохи до вполне современных, относящихся к ситуации «стихийного плюрализма». Сюда можно отнести, например, работы: Киссель М. А. «Философская эволюция Ж.-П.Сартра», Кузнецов В. Н. «Жан-Сартр и экзистенциализм», Тузова Т. М. «Ответственность личности за свое бытие в мире: критика концепций французского экзистенциализма», Филиппов Л. И. «Философская антропология Ж.П.Сартра» и т. д.

Во Франции и западной Европе онтологии Сартра и ее моральным и социально-историческим перспективам также посвящены многочисленные статьи и монографии, перечислим некоторые из них: Ф. Жансон «Проблема морали и мысль Сартра» («Le probleme moral et la pensee de Sartre»), А. Ниель «Жан-Поль Сартр. Герой и жертва «несчастного сознания» «(«Jean-Paul Sartre: heros et victime de la conscience malheureuse»), Э. Мунье «Надежда отчаявшихся: Мальро, Камю, Сартр, Бернанос» («Malraux, Camus, Sartre, Bernanos: l’espoir des desesperes»), Г. Зеель «Мораль Сартра: реконструкция» («La morale de Sartre. Une reconstruction»), «Диалектика Сартра» («La dialectique de Sartre»), Р. Д. Лэн, Д. Купер «Разум и насилие: десятилетие из философии Сартра» («Raison et violence: dix ans de la philosophie de Sartre»), А. Флажолье «Онтология, мораль, история» («Ontologie, morale, histoire»), А. Мюнстер «Сартр и праксис: онтология свободы и праксис в мышлении Жана-Поля Сартра» («Sartre et la praxis: ontologie de la liberte et praxis dans la pensee de Jean-Paul Sartre»), Р. Арон «История и диалектика насилия» и др.

Производство желания у Делеза и Гваттари. В отечественной философской литературе о машинной теории желания Делеза и Гваттари вообще и об «Анти-Эдипе» в частности, по крайней мере, в интересующем нас тематическом срезе, написано крайне мало, поэтому у нас есть возможность остановиться чуть более подробно на имеющемся материале.

Интересную, но не бесспорную попытку предприняли С. Корнев («Трансгрессоры против симулякров») и Е. Худобин («Трансгрессивный шизоанализ, или сервис-пак для программы Делеза») — интерпретировать проект Делеза-Гваттари в терминах бодрийяровского дискурса: определить шизо-потоки желания как информационные потоки означающих, которые «избыточны» по отношению к означаемым-референтам и, следовательно, носят симулятивный характер, образуя фантазматическую гиперреальность: шизоанализ, согласно этой логике, будет способом абсолютной раскодировки всех информационных потоков, которая однако недостаточна ввиду недооценки механизмов симуляции, заманивающих шизо-потоки на вновь создаваемые виртуальные территории, -соответственно, требуется дополнить шизоанализ трансгрессивной практикой, связанной с созданием объектов-трансгрессоров, которые призваны разоблачить ложную гипер-реальность мира симулякров.

В монографии Дьякова А. В. о творчестве Феликса Гваттари «Шизоанализ и производство субъективности» «Анти-Эдипу» посвящена отдельная глава: «Анти-Эдип»: желающее производство" - один из немногих источников, где полнота раскрытия предмета не вызывает сомнений: описан механизм трансформации психоанализа в новую аналитическую методологию, где бессознательные силы не претерпевают социальную блокировку, а квалифицируются в качестве креативной творческой инстанции, освещаются основные режимы машинных синтезов, терминология, функции шизоанализа. Статья В. Мазина «Пять парадоксов» поднимает тот стратегический пласт «Анти-Эдипа», который позволяет понять как концепция производства желания генерируется из психоанализа и структурализма. В некоторых работах рассмотрение шизо-молекулярного проекта производится в определенном культурно-философском контексте и ограничивается более-менее общими сведениями, которые призваны подчеркнуть его своеобразие, определить место в представленном смысловом ряду: отдельные главы из произведений Ильина И. П. «Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм» (глава «Жиль Делез и проблематика бесструктурности желания») и Уварова М. С. «Бинарный архетип» («» Атактический синдром" в культуре — от шизоанализа к грамматологии и обратно").

За рубежом творчество Делеза и Гваттари, напротив, является объектом пристального внимания. Причем, в его развитии просматривается определенная стратегия и перспектива: помимо того, что формируются исследовательские группы, проводятся семинары, выходят печатные издания, создаются интернет-ресурсы, также существуют и социально-политические направления (феминистские организации, итальянские автономисты), в той или иной мере усвоившие творческое наследие авторов «Анти-Эдипа».

Из исследований, посвященных Делезу и Гваттари, можно выделить: Ю. Холланд «» Анти-Эдип" Делеза и Гваттари: введение в шизоанализ" («Deleuze and Guattari’s Anti-Oedipus: Introduction to Schizoanalysis»), M. ди Ланда «Геология моралей» («The Geology of Morals»), Б. Массами «Путеводитель по «Капитализм и шизофрения» «(«А user’s guide to Capitalism and Schizophrenia»), Я. Сьюннессон «Власть и желание в политической онтологии Спинозы и Делеза-Гваттари» («Power and desire in the political ontology of Spinoza and Deleuze/Guattari»), А. Негри «О Делезе и Гваттари, «Тысяча поверхностей» «(«On Gilles Deleuze & Felix Guattari, A Thousand Plateaus») и др.

3) Пост-структуралистский проект породил достаточное количество аналитических практик, выполняющих функции, подобные тем, которые присущи и разрабатываемому нами устройству: если, например, экзистенциальная аналитика исследовала условия активности субъекта и в каждом процессе моделирования видела прежде всего эффект нередуцируемого индивидуального, но целостного проекта субъективности, то семиотический базис, заложенный в основании постструктурализма, заставил их обратить самое пристальное внимание на концептуальные устройства (философских, культурных, социальных.) систем (при этом заключив в скобки субъекта, конституировав его как системную функцию), на ту «подавленную энергию», которую можно из них извлечь посредством определенных процедур, высвободить скрытые смысловые ресурсы моделей-текстов. Грамматология Деррида, разработанная как альтернатива фоно-лого-центризму европейского мышления, призванная заменить полноту присутствия (которой соответствует непрерывный поток устной речи) проблематикой следа, -графического знака или прото-писъма, которое разрушает бинарную оппозицию означающего/означаемого и позволяет конституировать мир как бесконечную знаковую игру, мир-текст. К этой же деконструктивистской стратегии примыкают «революционный лингвопсихоанализ» Кристевой и «текстовый анализ» Барта. Или фукианский анализ дискурса, нацеленный на вскрытие «контактирующей поверхности слов и вещей», описание условий производимых высказываний, которые определяют господство определенного способа мышления/знания в ту или иную эпоху, непосредственно соотносимое с практиками и технологиями власти.

Особого внимания заслуживает шизоанализ, поскольку это наиболее близкая нашему проекту аналитическая процедура, фактически неотличимый «брат-близнец». Также как и наша «адская машина» философии, он претендует на то, чтобы быть «системой чтения/дешифровки других способов моделирования», точно также отказывается от предварительной формулировки базовых аналитических принципов и извлекает их только из контекстуальных резонансов рассматриваемых систем («правило отсутствия правил»), также как и мы, предполагает поиск точек пересечения, бифуркаций, резонансов различных устройств высказывания, систем моделирования (формирование ризоматической сети, уровень мета-моделирования), которые составляют машинный план семиотического и субъективного производства. Однако нас интересовала не способность систем к беспрерывной коммуникации, конституированию машинного плана и производству новых экзистециальных территорий и конфигураций субъективности, но целенаправленное воздействие (опосредованное формой дешифрующего устройства) некой группы систем-текстов (принадлежащих обозначенному нами социально-политическому и морально-этическому спектру, — из которого это устройство извлекает соответствующие «агрессивные эффекты», как бы концентрируя его «энергию») на любую другую возможную систему-текст. Можно сказать, что мы выбираем определенный срез шизоаналитической практикииспользуем сходный метод, чтобы организовать многочисленные концептуальные поля с точки зрения фрагмента этого поля или сгущения на каком-то его участке, преобразованного в форму аналитического устройства. Это «шизоаналитичекая экспансия», не противоречащая и не подражающая исходной версии — просто некоторые фазы ее движения совпадают с шизоанализом. Делез и Гваттари полагали, что с помощью шизоанализа можно выявить не-программируемые потенциальности, неиспользуемые поля возможностей любых моделей, выйти на уровень мета-моделирования, мы же предполагаем, что необходим выбор некой части анализируемого поля систем-текстов (каковой для нас являются произведения «левых интеллектуалов») и создание ситуации неравновесия-ассиметрии, доминации одной части, при которой произойдет «перепрограммирование» всех остальных его частей. Поэтому мы и не пытаемся предстать адептами или последователями шизоанализа (что в какой-то степени облегчило бы решение нашей задачи), а используем его некоторые конститутивные элементы («Анти-Эдип» как теоретическое обеспечение шизоанализа, еще не ставшее практикой), чтобы с их помощью наметить план вторжения, экспансии в нейтральное концептуальное пространство.

Научная новизна. 1) Насколько нам известно, в философской литературе не делалось попыток ввести тему свободного и репрессивного функционирования понятийных систем в рамках специального дискурса, составить программу, которая может извлечь из научных работ, обладающих определенным социально-политическим вектором, импульс освобождения и кодифицировать его в форме аналитического устройства. В основном этой теме предпосылались онтологические, гносеологические, социологические, морально-этические и проч. научно-теоретические конструкции, которые задавали условия моделирования феноменов, относящихся к сфере активности эмпирического индивида (акта выбора, принимаемых решений, психических состояний, социальных процессов и т. д.), — не предполагалось, что свобода может быть описана не как феномен той или иной теоретической системы, а как «инфра-феноменалъная» совокупность системных эффектов. 2) Насколько нам известно, в философской литературе не делалось попыток рассмотреть пост-структуралистские и экзистенциально-феноменологические модели в качестве концептуальных структур, обладающих общей фундаментальной интенцией и сопоставимыми техническими параметрами. 3) Радикальное отличие анти-репрессивного устройства от какой-либо аналитической методологии, призванной вычленить скрытые потенциальности систем-текстов (грамматологии, семанализа, шизоанализа, фукианской аналитики дискурса) заключается в том, что оно не просто претендует на полноту раскрытия смысловых ресурсов той или иной системы, но организует ассиметричное функционирование всего поля, которому эта система принадлежит. Поэтому мы настаиваем на том, что имеем дело скорее с программой (в кибернетическом смысле этого слова, даже, точнее, с «программой-вирусом»), чем с особой аналитической методологией, гарантирующей наиболее полное раскрытие возможностей системы. Искомое устройство, концептуальная «адская машина» будет как бы поперечна, «трансверсальна» по отношению к различным аналитическим практикам, выполняющим схожие функции «дешифровки»: оно словно «накладывается» на них, решая параллельную задачу, возлагая дешифрующие функции на часть анализируемого поля, провоцируя в нем коллапс, системный разлад, взрыв.

Методология исследования и основные источники. Методология исследования определяется поставленной задачей — формирование антирепрессивного аналитического устройства на основании двух разноплановых концепций: необходимо картографировать расположение их понятийных элементов относительно друг друга, создать для них общую «систему координат», что предполагает методологический базис, который мы довольно условно называем «понятийное программирование» или «концептуальный монтаж». В принципе, заданные условия исследования — выявление точек перехода между элементами различных концептуальных систем — предполагают конкретную работу с текстами, что определяет очень небольшой круг непосредственных источников, а именно всего два — «Бытие и Ничто» Сартра и «Анти-Эдип» Делеза и Гваттари (плюс источники, призванные скорее проиллюстрировать, подчеркнуть мысль, чем предоставить дополнительную информацию к размышлению, — такие, как художественные или литературно-критические произведения Сартра). Это количество резко контрастирует с количеством реальных источников: это работы представителей деконструктивизма (Кристева, Деррида, Барт), генеалогия власти (Фуко), теории постмодерна (Бодрийяр), либидальный материализм (Лиотар), онтология события (Бадью) и т. д. — они являются той источниковедческой базой, которая определяет пусть не ход, конкретные маршруты и повороты исследования, но характерные приемы и самым непосредственным образом связаны с формированием методологии исследования и понятийных инструментов. Апробация работы. Основные результаты исследования были изложены на конференции «Философская традиция как понятие и предмет историко-философской науки», на заседании кафедры истории зарубежной философии РГГУ, а также получили свое отражение в публикациях диссертанта.

Тезисы, выносимые на защиту. Выводы исследования, выносимые на защиту, сводятся к следующему:

1) Мы полагаем, что «свобода» может быть представлена как постоянная анти-репрессивная практика, стратегия или программа, совокупность операций, для выполнения которых не требуется специальных условий (теологических, психологических, онтологических, метафизических и т. д., которые обеспечивают доступ к свободе через посредничество неких универсальных структур и связанных с ними практик — например, божественное откровение, моральная дисциплина, преодоление соблазна, философская рефлексия, психотерапевтические процедуры и т. д. и т. п.) и которые могут производиться непосредственно «здесь и сейчас» в любой — информационной или материальной, теоретической или социальной — системе.

2) С помощью двух философских моделей, так или иначе включенных в проект освобождения на социально-политическом уровне (экзистенциальная онтология Сартра и концепция машинного бессознательного Делеза и Гваттари, на основе которых их авторы представляют различные версии марксистского проекта), можно создать специальное анти-репрессивное аналитическое устройство, которое фиксирует, сохраняет, кодифицирует освобождающие импульсы этих моделей и впоследствии может их инвестировать в любые другие системы.

3) Между отдельными элементами моделей Сартра и Делеза-Гваттари располагаются концептуальные пороги, пограничные феномены, которые являются самостоятельными смысловыми инстанциями, объединяющими функции этих элементов.

4) Модели Сартра и Делеза-Гваттари при сопоставлении представляют единую конфигурацию соотношения свободного и репрессивного, подавления и освобождения, иначе говоря, позволяют сформулировать общие условия для формирования репрессивной позиции как таковой.

5) Анти-репрессивное аналитическое устройство, созданное на основе моделей Сартра и Делеза-Гваттари, позволяет отследить существующие в произвольно выбранной системе репрессивные инстанции и разработать конкретную стратегию по их уничтожению.

Структура диссертационного исследования. Диссертация состоит из введения, двух глав, заключения и библиографического списка по теме диссертации.

Эти выводы не будут ни в коем случае свидетельством глубокого сходства машинной теории и сартровского экзистенциализма, но, напротив, они являются их искусственной и даже насильственной аналитической комбинацией, «технологическим синтезом», инженерной операцией. Нам-то надо задать такие условия, что независимо от того, насколько удаленными не были б доктрины друг от друга, они бы могли быть соотнесены в рамках единого устройства. С этими достигнутыми результатами мы можем наконец обратиться непосредственно к интересующей нас проблеме и прояснить «морально-этические» оппозиции шизофрения/паранойя и тревога/детерминизм (нечистая совесть). Если предшествующие рассуждения касались только используемых моделей (бытия-в-мире и машинных устройств), искали точки соприкосновения между их элементами, то во второй части мы обратимся к тому, на что мы делали ставку в начале нашей работы — на анти-репрессивное социально-политическое содержание этих концепций, на линию разрыва между системными установками на господство/вытеснение и свободу/желание, без чего, собственно, не имела бы смысла вся предшествующая работа — поскольку любые произвольно выбранные модели не могли бы дать такой эффект, который нам необходим. Наша непосредственная задача состоит в том, чтобы ответить на вопрос: можно ли с помощью этих обобщений (а точнее пограничных феноменов, разделяющих концепции) расставить акценты в противопоставлении реакционных репрессивных и революционных освободительных сил? Начнем снова с обзоров, которые предоставят нам необходимый материал.

§ 1. Режим машинного бесссознателыюго-2: шизофрения/паранойя.

Разделение между паранойей и шизофренией происходит на теле без органов, которое располагается на стыке между молярным и молекулярным: феномены толпы, массы, статистических формаций, молярных ансамблей, и волны, частицы, потоки, частичные объекты, субмикроскопические интеракции, поперечные коммуникации, чистые различия. Макрои микробессознательное. Шизоидные и параноидальные инвестиции молекулярного бессознательного изливаются в социус как на сплошное тело (тело земли, тело деспота, тело капитала-денег): они действуют во всех социальных формациях, начиная с первобытного общества, однако в определенных условиях капитализма, когда репрессивный аппарат становится имманентным, они формируются непосредственно в социальном поле, — вместе с производством тела без органов как «остатка де-территориализованного социуса»). Но в то же самое время они ре-территориализуются как клинические единицы, причем, паранойя содействует работе ре-территориализирующих механизмов сначала относящихся к семейной инстанции, а затем и к клинической изоляции. «Социус: земля, тело деспота, капитал-деньги являются укрытыми сплошными телами, так как тело без органов представляет собой обнаженное сплошное телоно оно всегда на границе, в самом конце, но не в источнике. Д по всей видимости, тело без органов населяет все формы социуса. Но в том же самом смысле, если социальные инвестиции могут быть названы параноидальными или шизофреническими, то в той мере, в какой паранойя и шизофрения являются конечными продуктами в определенных условиях капитализма."35. Шизофреник как клиническая единица означает поражение производства желания — это тот, кто не смог превратить шизофренический процесс в революционную страсть, и подвергся ре-территориализации на фиктивной, искусственной территории: подобно тому как невротик интегрируется в семейный ансамбль, замыкается в эдиповых структурах, воображаемом инцесте, так и шизофреник обретает пристанище, подвергается изоляции в клинических учреждениях. То есть противопоставление паранойи и шизофрении как двух полюсов бессознательного носит универсально-исторический характер, охватывает все общественные формации и функционирует в виде социальных инвестиций, которые могут быть параноидальными и шизофреническими.

Реакционные параноидальные инвестиции бессознательного привязывают производство желания к иррациональному, трансцендентному сплошному телу социуса, подчиняют молекулярное множество грандиозным молярным ансамблям, (пере-)кодируют и (ре-)территориализуют шизо-потокиреволюционные инвестиции бессознательного, напротив, де-кодируют и де-территориализуют шизо-потоки, опрокидывают отношения господства, подчинения и иерархии. Параноидальный фашистский и шизоидный революционный типы инвестиций образуют два полюса бессознательного, две поверхности тела без органов: репрессивный аппарат заключает желание в молярные ансамбли, изолирует его, ставит «рациональные цели», отсылает к «предсознательным интересам или потребностям» (расы, нации, класса и.

35 Deleuze G., Guattari F. L’Anti-?dipe, p.334 «Le socius: la terre, le corps du despote, le capital-argent, sont des corps pleins vetus, comme le corps sans organes, un corps plein nu — mais celui-ci est a la limite, a la fin, non pas a l’origine. Et sans doute le corps sans organes hante-t-il toutes les formes de socius. Mais en ce sens meme, si les investissements sociaux peuvent etre dits paranoiaques ou schizophreniques, c’est dans la mesure ou ils ont la paranoia et schizophrenie comme ultimes produits dans les conditions determinees du capitalisme». тд.) и социальному производству, в то время как производство желания как само-производство бессознательного не полагает никаких «целей», оно заставляет течь шизо-потоки, формировать молекулярные синтезы, а любая попытка выразить желание на уровне молярных ансамблей, социального тела, логики «предсознательных интересов» производит новую репрессивную формацию. Революция, совершенная под руководством авангарда сознания или партии, всего лишь создает техно-бюрократический режим социального производства на основании новых пред-сознательных интересов, в то время как «молекулярная революция» отсылает к социуму в режиме производства желания как свергнутой власти на теле без органов, к краху деспотического означающего, уничтожению фашистской или бюрократической иерархии.

Паранойя — это полюс бессознательного, который подчиняет производительные силы детерминированным извне условиям, устанавливает трансцендентный режим бессознательных синтезов, и, соответственно, молярные ансамбли, статистические детерминации принадлежат параноидальному измерению. Таким образом, ключевое различие между паранойей и шизофренией пролегает именно в соотношении молярного и молекулярного, социального производства и производства желания: паранойя ставит производство желания в зависимость от молярных формаций, формирует социальный аппарат вытеснения-репрессии, который ограничивает вторжение бессознательных сил. Если машины желания образуют единство формации и функционирования, использования и монтировки, то социальные машины не функционируют тем же способом, каким производятся. В режиме параноидальных инвестиций социальные машины, грандиозные молярные ансамбли обречены представлять {representer) машины желания: последние отныне могут быть квалифицированы только как воображаемое (l'imaginaire), греза (la reve), символическое (le simbolique), но не как реальные элементы общественного производства. Соответственно, необходим механизм, который изолирует социальное производство от первичных молекулярных производительных элементов: им будет являться представление (representation), ставшее таким образом основой социального аппарата вытеснения-репрессии.

Любой молярный функционализм ложен, поскольку органические или социальные машины не формируются тем же способом, каким они функционируют, и поскольку технические машины не собираются так же, как они используются, но заключают именно определенные условия, которые отделяют их производство от их собственного продукта. (.).

Машины желания напротив, ничего не представляют, ничего не обозначают, не хотят ничего сказать и являются в точности тем, что в.

36 них делают, то, что делают с ними, то что они сами делают." .

Структура репрессии не совпадает со структурой запрета: запрещено то, что является объектом желания, в то время как репрессия производит подмену, смещение (deplacement), вводит искаженный, фальсифицированный образ желания и этим образом оказывается как раз Эдип, образ кровосмешения, этот преследующий желание кошмар: «Собственно говоря, вытеснение является средством на службе у репрессии. То, на чем оно основано, также является объектом репрессии: производство желания. Но именно оно заключает двойную первоначальную операцию: одна, с помощью которой репрессивная социальная формация делегирует свои полномочия вытесняющей инстанции, другая — через которую, аналогичным образом, подавленное желание предстает будто бы раскрытым через перемещенный и.

36 Deleuze G., Guattari F. L’Anti-?dipe, p.342 «Tout fonctionalisme molaire est faux, puisque les machines organiques ou sociales ne se forment pas de la meme maniere qu’elles fonctionnent, et que les machines techniques ne se montent pas comme on s’en sert, mais impliquent precisement des conditions determinees qui separent leur propre production de leur produit distinct (.) Les machines desirantes au contraire ne representent rien, ne signifient rien, ne veulent rien dire, et sont exactement ce qu’on en fait, ce qu’on fait avec elles, ce qu’elles font en elles-meme.» фальшивый образ, который вызывает в нем вытеснение.". Таким образом, она будет составлять систему из трех элементов: «вытесняющее представление, которое совершает вытеснениевытесненное представляющее, на котором вытеснение реально основаноперемещенное представленное, которое наделяет вытесненное видимым.

38 фальшивым образом, в котором желание должно себя узнать" .

Эта модель относится как к капиталистической формации, так и к первобытному обществу и деспотическому Государству: вытесняющая инстанция — семья в капиталистическом обществе {союз/брак в территориальной машине, королевский инцест в деспотическом государстве), вытесненное представляющее — деньги, капитал (зародышевый ток интенсивности в территориальной машине, детерриториализованное тело деспота в государственно-бюрократическом аппарате), перемещенное представленное — инцест, Эдип. Молекулярное производство, бессознательное желание является сексуальным, и поэтому история общественно-исторических формаций для авторов «АЭ» — это с самого начала история сексуальности, которая не подчинена интересам биологического рода, а, напротив, это биологические функции размножения, разделение полов, половая организация (как части органической машины) и т. д. состоят на службе у бессознательного желания.

37 Deleuze G., Guattari F. L’Anti-?dipe. p. 142 «Le refoulement proprement dit est un moyen au service de la repression. Ce sur quoi il porte est aussi l’objet de la repression: la production desirante. Mais justement il implique une double operation originale, l’une par laquelle la formation social repressive delegue son pouvoir a l’instance refoulante, l’autre par laquelle, correlativement, le desir reprime est comme recouvert par l’image deplacee et truqueequ’en suscite le refoulement.».

38 Deleuze G., Guattari F. L’Anti-?dipe. p. 136 «(.) la representation refoulante, qui opere le refoulement — le representant refoule, sur laquel le refoulement porte reellement — le represente deplace, qui donne du refoule une image apparente truquee a laquelle le desir est cense se laisser prendre.».

§ 2. Режим экзистенциальной негативности-2: свобода/детерминизм, тревога/нечистая совесть.

В «БиН» имеет место противопоставление проекта, направленного к свободно поставленной цели, необусловленного выбора, совершаемого в состоянии тревоги, и бегства от тревоги, нечистой совести. Для восстановления «онтологической аутентичности», которая теряется в этом бегстве, в сокрытии человеком от себя собственной свободы, требуется особая аналитическая процедура — экзистенциальный психоанализ. Сама по себе эта аналитическая техника нас не слишком интересует, однако его учреждение (как и написанные впоследствии в этом жанре монографии о Бодлере, Малларме, Жене и Флобере) выявляет направление исследования, согласно которому бытие человеческой реальности определяется первоначальным выбором, раскрывающим полноту личности во всех ее конкретных проявлениях, и непосредственно выражающим свободу.

В силу каких причин Сартр начинает говорить о свободе? И как возникает отчуждение свободы от себя самой?

Свобода не есть ни данность, ни свойство, она обладает бытием постольку, поскольку постоянно выбирает себя, то есть существует только в действии. Свобода не отличается от сделанного ею выбора: она всегда конкретна, реализуется в единичных ситуациях и принимаемых решениях, а не предшествует совершаемому выбору в качестве неопределенной силы. Как мы уже говорили, имеется первоначальный выбор, фундаментальный проект, однако, во-первых, он является абсолютной конкретностью, всегда единичен и не редуцируется ни к каким «психобиологическим субстратам», наподобие либидо или воли к властиво-вторых, он хотя и не сводится к отдельной эмпирической ситуации, частному желанию или решению, но не представляет собой некую абстрактную целостность и раскрывается только посредством своих конкретных проявленийи в-третьих, любой вторичный частный проект не будет подчиненным первоначальному, они не образуют никакой иерархии, но каждое конкретное решение будет само по себе свободным, относящимся к первичному выбору, непосредственно его выражающим, подтверждающим его или опровергающим: свобода должна постоянно обновляться, для-себя может существовать только постоянно выбирая себя, иначе оно бы было в-себе.

В этом отношении существует уже проделанный путь, связанный с процедурами утраты и достижения «онтологической аутентичности», описанный Хайдеггером. Сартр, несмотря на близость своей терминологии к понятийному аппарату «Бытия и времени», отвергает хайдеггеровское разделение на «подлинный» и «неподлинный» проекты бытия, связанные с наиболее собственной возможностью присутствия {Dasein) как бытием-к-смерти и «модусом падения», «растворенностью в подручном»: по его мнению, наше отношение к смерти представляет собой частный случай бытия-в-мире и может быть понято только в свете фундаментального проекта бытия человеческой реальности — тем самым утверждается бесконечность проектов бытия-в-мире, не редуцируемых ни к каким категориям (в том числе, и к бытию-к-смерти), а соответствующих каждому единичному случаю в отдельности. Нет абстрактных желаний, присущих всем без исключения людям, но есть нередуцируемое желание, единичная данность, которая должна быть исследована в своей конкретной реальности, с собственными основаниями, законами и символикой. Каждое частное эмпирическое желание, каждое незначительное действие отсылает к фундаментальному проекту человеческой реальности: все проявления «психической жизни» выражают первоначальный выбор, скрытый за историческими наслоениями, случайностями, конкретными обстоятельствами и т. д. Таким образом, в центре экзистенциального психоанализа оказывается процедура вскрытия этого первоначального проекта, который, формируя основания для всех мотивов и целей, тем самым сталкивает человека с его собственной свободой, ничем не обусловленной, утверждаемой в своей абсолютной единичности: свободой предписывающего мотивы и полагающего все основания, а потому и абсурдного выбора. Человек, живущий в состоянии нечистой совести, «затемняет» этот выбор, стремится убежать, переложить ответственность, и тем самым скрывает от себя собственную свободу.

Свобода непосредственно является себе в состоянии тревоги (/ 'angoisse). Я не испытываю тревогу постоянно, поскольку с момента своего появления в мире я уже включен в совершаемые действия, выполнение тех или иных задач, выступающих как требования со стороны мира, совокупность указаний и предписаний, и необходима рефлексивная дистанция по отношению к ним, чтобы проникнуться сознанием того, что исполнение «требования мира» является моей возможностью, а не возможностью инертного центра психического Я или материальных объектов. Тревога, таким образом, выступает как рефлексивное постижение свободы ею самой. Она подтачивает изнутри бытие банальных повседневных ценностей, поскольку это именно я его поддерживаю, являюсь его единственной опорой, и она сталкивает нас с нашим первичным и единственным выбором себя в мире, сделанным «в одиночестве, без оправданий и извинений». Постоянное ничтожение всех ценностей, барьеров, ориентиров, точек опоры. Однако дело не в рефлексии как таковой, не в способности возвышения над данными неотрефлектированного сознания, поскольку тот же психологический детерминизм является рефлексивным усилием.

Она (тревога — прим. A.C.) противопоставляется духу серьезности, который постигает ценности на основании мира и коренится в успокаивающей и овегцествляющей субстантификации ценностей. В серьезности я определяю себя на основании объекта, a priori оставляя в стороне как невозможные все предприятия, в которые я не вовлечен, и постигая смысл, как исходящий от мира и определяющий мои обязанности и мое бытие, смысл, который на самом деле придает миру моя свобода"39.

Психологический детерминизм, прежде чем стать теоретической концепцией, с самого начала является состоянием оправдания или, если хотите, основанием всех оправданий. Он является рефлексивным состоянием перед лицом тревоги, он утверждает, что в нас присутствуют антагонистические силы, чей тип существования сравним с типом существования вещей (.) снабжает нас природой, производящей наши действия, а сами эти действия он делает трансцендентными, он их наделяет инерцией и экстериорностью, которые сообщают им основание в чем-то ином, чем они сами, оказывают в высшей степени успокаивающее воздействие, потому что они образуют перманентную игру оправданий, он отрицает эту трансценденцию человеческой реальности, которая заставляет ее проявляться в тревоге по ту сторону собственной сущностисводя нас к тому, чтобы быть всегда тем, что мы есть, он снова вводит в нас абсолютную позитивность бытия-в-себе и тем самым снова нас помещает в лоно бытия"40.

Психологический детерминизм предстает как идеальная граница, к которой мы можем бежать от тревоги. Мы сами по себе являемся тревогой, поэтому не можем ее от себя скрыть, не можем ее избегнуть.

Sartre J.-P. L’Etre et le Neant, p.77 «(.) elle s’oppose a l’esprit de serieux qui saisit les valeurs a partir du monde et qui reside dans la substantification rassurante et chosiste des valeurs. Dans le serieux je me definis a partir de l’objet, en laissant de cote a priori comme impossibles toutes les entreprises que je ne suis pas en train d’entreprendre et en saisissant comme venant du monde et constitutif de mes obligations et de mon etre le sens que ma liberte a donne au monde.».

40 Sartre J.-P. L’Etre et le Neant, p.78 «Le determinisme psychologique, avant d’etre une conception theorique, est d’abord une conduite d’excuse ou, si l’on veut, le fondement de toutes les conduites d’excuse. Il est une conduite reflexive vis-a-vis de l’angoisse, il affirme qu’il y a en nous des forces antagonistes dont le type d’existence est comparable a celui des choses (.) il nous pourvoit d’une nature productrice de nos actes et ses actes meme il en fait des transcendants, il les dote d’une inertie et d’une exteriorite qui leur assignent leur fondement en autre chose qu’en eux-memes et qui rassurent eminemment parce qu’elles constituent un jeu permanent d’excuse, il nie cette transcendance de la realite humaine qui la fait emerger dans l’angoisse par dela sa propre essence — du meme coup, en nous reduisant a n 'etre jamais que ce que nous sommes, il reintroduit en nous la positivite absolue de l’etre-en-soi et, par la, nous reintegre au sein de l’etre.».

Следовательно, должно существовать особое состояние сознания как состояние беспрерывного бегства, которое и будет нечистой совестью. Нечистая совесть конституирует быть в-себе способом для-себя — я есть то, что я есть способом небытия того, что я есть, и бытия того, что я не есть. Это смешение двух способов бытия: фактичности и трансцендентности, для-себя и для-другого, временных эк-стазов прошлого и будущего и т. д. Искренность (та, которая является сознанием того, чем я был, а не та, что пытается схватить себя в настоящем, и фактически не отличается от предприятия нечистой совести) — бегство от распада бытия в единство, нечистая совесть — бегство от единства в бесконечный распад. Выбор нечистой совести никогда не бывает решительно сделанным выбором, скорее это состояние, аналогичное сну, забвению, обмороку.

§ 3. Выбор/инвестициядействие/производство: чистая имманентность.

Мы видели, что фактически шизофрения подразумевает тот факт, что стабильные, унифицирующие и структурирующие молярные формы, где существует разделение на организмы и механизмы, инвестируются машинерией молекулярного бессознательного, то есть что все устойчивые единства — от плана производственной техники, придающей машинам видимое существование стальных механизмов (машина как целостный объект), до живых существ, структурированных согласно статистическому единству их персон (организм как целостный субъект), где исключаются одни части-детали и происходит отбор других, организуются массы, -предполагают не-стабильные и не-локализуемые связи, которые образуют автономный процесс, независимый от статистических детерминаций, где нет процедуры исключения, ограничения, отбора, целостных единств, видов, классификаций, и которые обусловливают (суб-детерминируют) конкретные распределения и организационные формы молярных формаций. Иными словами, речь идет о самом факте (реконструируемого) перехода от режима возможностей-потенциалов к режиму экстенсивного-материального существования, переходе, который всегда уже СДЕЛАН, ПРОИЗВЕДЕН, — об отсылке к измерению перманентной трансформации, неустойчивости, радикальной не-тождественности самому себе (как в виде производства-становления, так и в виде для-себя), — формированию первичных возможностей, области чистого желания, где «возможно все», «сбывается наименее вероятное» и нет блокирующих, ограничивающих и исключающих факторов, или свободы, которая ни чем не обусловлена, и сама обеспечивает бытие собственных возможностей в «тревожащемся» выборе, — все это раз за разом воспроизводит ситуацию незаконченной стабильной реальности, пошатнувшегося равновесия, существования статичных форм, локализованных и (суб-)детерминированных посредством предварительной микро-системы распределения, которая сама по себе не локализована и не детерминирована, и являет собой абсолютную имманентность, чистую интенсивность.

Свобода и желание, вследствие своей — ничтожающей и молекулярнойструктуры представляют в своей непосредственности некую «экономию» потенциального-возможного, отсрочку, «сохранение энергии», — но при этом они всегда уже в действии и производстве (в противном случае, это измерение было бы просто потаенной, еще не раскрытой частью молярных/материальных манифестаций), и это измерение можно отследить только посредством своего рода «реконструкции», операции отступления по ту сторону видимого. Молекулярное бессознательное, если брать его на феноменологическом уровне, — это обозначение некой границы, предела, за которым молярные структурные ансамбли, социальные комплексы предстают как инвестиции машин желания, то есть тот момент, когда (со)знание о молярных экстенсивных связях перестает быть исчерпывающим и обнажается действие микро-процессов. Молекулярные устройства следует понимать как систему неустойчивых позиций, совокупность возможных перемещений и трансформаций в молярных агрегатах, макромашинах социального производства.

Однако эта операция, естественно, не будет носить характер наблюдения, внешней оценки и тем более не будет интеллектуальной и аналитической, а является актом первичного понимания, включенным в сам процесс активации возможного (экзистенциального выбора) и разрядки потенциалов (производство желания как бессознательных инвестиций социального производства). Это то, что Сартр определял как тревожащееся сознание возможности в качестве собственной возможности (в противовес внешнему характеру возможностей инертного центра психического Я или материальных объектов), а также то, что шизофренический процесс полагает в качестве производства желания, определяющего условия функционирования молярных макромашин (в противном случае это было бы желание, захваченное сплошным телом социуса, инстанцией анти-производства, полагающей себя в качестве его причины, желание репрессии, иерархии, господства и смерти). Шизофрения — это граница-переход между молекулярным порядком желания и молярной организацией (которую социальный аппарат вытеснения пытается сделать внутренней границей молярной организации). Режим инвестиции и режим действия: линии селекции и эволюции молекулярных взаимодействий определяют, словно бы посредством броска костей или жребия {le tirage au sort), конкретные конфигурации молярных макросистем, а свободная постановка цели и определение мотивов дает смысл и бытие объективному миру со всеми его предписаниями и императивами: бросок-жребий и абсурдный (в той мере, в какой полагает собственные основания и смысл) выбор. Работа (машин желания) соответствует действию (ничтожающего сознания). Субъект всегда уже внутри (шизофренического и ничтожающего) процесса, и может быть изолирован только посредством структур господства (параноидальных инвестиций и психологического детерминизма). Форма.

Ill выбора и форма инвестиции. Свобода может существовать, только выбирая себя в бытии, иначе она была бы в-себе, то есть только в качестве действия, желание только в виде бессознательных инвестиций, то есть в качестве производства желания, иначе оно было бы молярной детерминированной системой.

И здесь уже не имеет значения идет ли речь о сознании как идентифицирующем и генерирующем центре пассивных синтезов (актов ничтожения) или о бессознательном как о системе их конфигурирования, производства реальности: мир, раскрываемый экзистенциальным субъектом, — это тот же мир, что и произведенный молекулярным бессознательным, — там не имеет место никакое отчужденное от сознания универсальное и стихийное «материальное бессознательное», совпадающее со статичной инертностью в-себе, но просто-напросто определенный режим пассивных синтезов, которые также составляют ткань сознания, — они только не состоят в «круге самости», «центрированном» вокруг первичного выбора и образующем контур бытия-в-мире, а формируют зону, где позиции каждого синтеза (раскрываемого частного объекта) соответствует совокупность рассеивающихся возможностей — это не какие-то «локальные выборы» и не устранение первичного выбора, а отказ от того, чтобы отводить сознанию функцию производителя синтезов, а значит решение полагать его просто в качестве дополнительной операции, определенным образом квалифицирующей связь сингулярных точек (объектов-функций или объектов-деталей). Регионы, маршруты, пороги, переходы, различные степени интенсивности на теле без органов — это все результат работы желания, движения не-идентифицируемого, блуждающего, номадического субъекта, но вовсе не проявление какой-то детерминирующей внешней силы, которая, в таком случае, не могла бы быть ни чем иным, как очередной вытесняющей инстанцией.

§ 4. Молекулярная сексуальность/фактичность существования: изолированная зона.

Говоря о параноидальном режиме инвестиций и связанном с ним аппарате репрессии-вытеснения, мы не можем не коснуться истории социальных формаций (интерпретированной с точки зрения производства желания), поскольку исторический срез предоставит необходимый контекст для понимания действия паранойи. Аппарат репрессии/вытеснения, как уже было замечено, не обладает универсальностью, он зависит от актуальной общественной формации, его элементы все время меняются, однако внутри существует универсальный элемент, то есть — Эдип, образ кровосмешения, инцестуальных позывов который постоянно мигрирует, меняя свое местонахождение в системе представления. Если в первобытном социуме, чья задача — кодировать потоки, он является перемещенным представленным, границей желания, навязчивым кошмаром, то затем в варварском государстве он становится вытесняющей инстанцией (королевский инцест) именно в качестве границы желания, перемещенного представленного (в противном случае это была бы операция освобождения и декодировки потоков), а уже в капиталистической формации, при полной декодировке шизо-потоков и замену кода на аксиоматику абстрактных количеств, Эдип занимает и позицию вытесненного представляющего и, таким образом, желание и его перемещенный фальшивый образ совпадают, создавая «эдипову ловушку». Ее суть в том, что инстанция семьи, помещаемая вне социального поля, образы родителей как объекты тайной любви и ненависти, объекты желания, переносимые на любые социальные персоны, декодированные и детерриториализованные шизо-потоки, которые замыкаются, ре-территориализуются в семейном ансамбле как последней, предельной «частной» территории, которая, в свою очередь, присоединяется (5 'appliquer) к отношениям социального производства («вот твой отец, вот твоя мать.»). Роль Эдипа и его мигрирующая функция свидетельствует об универсальном характере репрессивных структур, которые создают и используют эту опасность погружения в «темную ночь недифференцированности», чтобы продолжать накачивать социальное поле параноидальными реакционными инвестициями, а следовательно, мы можем говорить о постоянной возможности «репрессивного искажения».

Механизм репрессии/вытеснения, следуя параноидальному вектору, действует следующим образом: он записывает и кодирует шизо-потоки, привязывает их к крупным техническим и органическим единствам, организмам и механизмам, которые становятся инстанциями, представляющими желание: желание теперь относится к мифу (первобытное общество), трагедии (деспотизм) или воображаемому, фантазму (капиталистическое производство), вытесняется из реального функционирования социальных машин, превращается в мифическое (истерическое), трагическое (маниакально-депрессивное) или воображаемое (невротическое) представление, и очерчивает поле, где молярные ансамбли устанавливают детерминированные извне условия, «социальные трассы», «коридоры», по которым можно перемещаться, следуя своим «предсознательным интересам». С того момента, как источником производства или его метафизической квази-причиной объявляется сплошное тело социуса, — Земля, Тело Деспота/аппарат Государства, Капитал, — они будут вытесненными представляющими, непрерывными поверхностями, на которых различные репрессивные институты, вытесняющие инстанции (союз/брак, королевский инцест, семья, порождающие системы, в которых социальный аппарат выполняет вытесняющую функцию: территориальная «система жестокости», долги, код желания, — бюрократический аппарат деспотизма, бесконечный долг, императорская сверхкодировка, — аксиоматика абстрактных количеств, чистая экономическая эффективность, декодировка потоков, загоняемых в «эдипов тупик», в семейный ансамбль) осуществляют социальную запись: сплошные тела, инстанции анти-производства, которые обрушиваются на производство, чтобы представить себя в качестве его причины, захватывают производительные силы. Так молярные макромашины производят операцию представления желания, захватывая его, присваивая и постоянно соотнося с обезображенным, сфабрикованным образом желания, то есть Эдипом, который в зависимости от общественной формации перемещается в системе представления.

Исходя из вышесказанного, необходимо предпринять своего рода корректировку истории социальных формаций, интерпретированной с точки зрения производства желания, чтобы сопоставить ее с экзистенциалистскими категориями: перед нами встает проблема трактовки сексуальности, правда, не в том виде, в каком нам пришлось бы разбирать ее предыдущей части, если б мы поставили себе такую задачу, а в качестве исторического условия для структурирования социальных формаций — здесь она будет пересекаться сартровским пониманием репрессивного порядка, вытекающим из условий субъективного выбора.

Мы видим, что непосредственно вытесняющие инстанции (союз/брак, королевский инцест, семья) находятся в основании социальных репрессивных органов: союз/брак вводит долг и систему жестокости, запись на теле Земливернувшийся из пустыни деспот совершает королевский инцест (с матерью и сестрой), заключает новый союз/брак, устанавливает непосредственное родство (с Богом) и тем самым возникает структура бесконечного долга и деспотической сверхкодировки, записи на теле Деспота/Аппарате государствасемейный ансамбль полагается вне социального поля и замыкает на себе все производство желания (поскольку члены семьи являются объектами желания), осуществляет «приватизацию органов» и формирует «частные персоны», что задает контекст чистой экономической эффективности, требует аксиоматики абстрактных количеств (декодированные потоки средств производства и рабочей силы, и соответственно, расширяющаяся аксиоматика, которая будет регулировать движение потоков, используя и государственный аппарат деспотизма, и сохраняя на периферии территориальности, «неоархаизмы»). Всякий раз желание было связано с внешними детерминациями, заключением в ограниченное поле (союза/брака, семьи, постели деспота), своего рода «сексуальное гетто», вследствие чего вместо того, чтобы быть бессознательными инвестициями, которые непосредственно изливаются в социальное производство, оно подвергалось изоляции и требовало формирования специальных структур, которые могли бы поддерживать такое состояние сексуальности: именно в этом состоит смысл вытеснения сексуальности, которое идет рука об руку с социальной репрессией, — создании ограниченного поля, где сексуальность как производство желания, непосредственно формирующее и населяющее биологические и социальные комплексы, будет трансформирована в сексуальность как желание отдельных «вещей» или «личностей», отгорожена и изолирована от всякого социально-исторического и политического содержания. Общество воспринимает производство желания, инвестирующее социальное производство, молярные конфигурации, как кошмар, угрожающий его стабильности, изгоняет его, заклинает (до-капиталистические формации) или помещает внутрь молярной организации (капитализм и психоанализ). Однако Либидо не десексуализируется, как это принято считать в психоанализе, в молярных ансамблях, но любой социальный макропроцесс предполагает бессознательную работу желания. Фактически репрессивные вытесняющие инстанции нацелены на то, чтобы привязать сексуальность к определенным внешним условиям, загнать его в рамки антропоморфического молярного представления: сексуальность для репрессивной практики и политической власти — это темная зона, которая не воспринимается в своей «абстрактной и субъективной сущности» как производство желания, тщательно изолируется, и при этом весь репрессивный аппарат работает на эту изоляцию, и тем самым сексуальность предстает в качестве постоянно отодвигаемой границы, феномена=х, который никак не эксплицируется, но при этом фактически структурирует все социальное поле, сам будучи неявленным, — таков режим молярного представления.

Что касается модели бытия-в-мире, то сексуальность как конкретный проект по отношению к другому — воплощение (l'incarnation) другого, превращения его тела (le corps) в плоть (la chaire), разложение ситуации на рассеивающиеся объекты, растворение мира и слияние с чистой фактичностью, — вписан в динамическую модель отношений с другим (любовь — сексуальность, садизм — мазохизм, ненависть и безразличие.), и следовательно, не может быть перманентной данностью или мотивом, входящим в саму структуру ничтожающей свободы41. Сексуальное желание, описанное Сартром, если его интерпретировать с точки зрения производства желания, входит в структуру молярных ансамблей, антропоморфического комплекса, где пролегает непреодолимая дистанция между бытием-для-себя и бытием-для-другого — маятник, который предписывает другому либо бытие-объектом, что означает его устранение в качестве другого, либо бытие-субъектом, что означает устранение моей собственной субъективности. По всей видимости, экзистенциальные механизмы сексуальности запускаются в тот момент, когда бессознательное желание переходит на уровень сознания и связанной с ним процедуры «выбора персоны», «объекта любви», который преграждает, принимает и передает, транслирует потоки желания в открытые социальные и биологические поля.

41 В IV части «БиН», описывая границы свободы, Сартр однозначно определяет позицию свободы по отношению к бытию-для-другого как отказ быть-видимым, и конституирования другого-объекта, «трансцендируемой трансценденции», полагания его в качестве средства для достижения свободно поставленной цели, а следовательно, другой не может входить в структуру свободы как условия первоначального выбора для-себя (другое дело, что другой входит в проект социального освобождения, представляющий собой акт «универсализации индивидуальной свободы», и является своего рода «моральной границей» в этой перспективе, но это уже совершенно иная тема, находящаяся за пределами нашего исследования).

Без-личная, до-индивидуальная энергия, вырабатываемая и приводящая в движение машины желания, — это энергия Либидо, она изначально сексуальна, но здесь имеется ввиду именно молекулярная сексуальность, которая не совпадает со своим антропоморфическим представлением, а отсылает к не-человеческому полу, к режиму рассеивания молекулярных элементов, когда детали машин встраиваются в другие машины, пребывают в качестве реально различающихся (оса и орхидея, шмель и луговой клевер), а не к «противоположным детерминациям той же самой сущности, дифференциациям целостного бытия, подобно мужскому и женскому как дифференциациям человеческого пола"42. Таким образом, если соотносить понятие молекулярной сексуальности с экзистенциальными структурами, то речь пойдет не столько о конкретном проекте по отношению к другому, сколько о ничтожающих операциях по конфигурированию мира, о становлении конкретного. Молекулярное рассеивание частичных объектов, захваты желанием и переключения деталей технических, органических и социальных макромашин, их «нефункциональное» использование, которое будет манифестировать сексуальность на микрофизическом уровне, уже нами рассматривалось в перспективе пространственного рассеивания дифференцированных объектов, — напомним, мы пришли к постулированию нередуцируемой (к универсальному и тотальному) сингулярности, которая была исходной организующей точкой раскрытия объектов мира на непрерывном фоне, то есть — выступала производной фактичности присутствия (у Сартра) и одновременно образовывала чистое множество, не сводящееся к тотальности или единому (в «АЭ»), где фигурировали детали-части молярных машин (частичные объекты), захваченные желанием и образующие не-функциональные (с точки зрения молярных макросистем) связи. То, что в машинах желания образовывало работу молекулярного.

42 Deleuze G., Guattari F. L’Anti-?dipe. p.386 «(.) determinations opposees d’une meme entite, ni les differeciations d’un etre unique, comme le masculine et le feminine dans le sexe humaine». бессознательного — расположение машинных сегментов, частичных объектов, то в модели бытия-в-мире было порядком раскрытия объектов мира, процессом, производимым исходя из «случайной алеаторной точки» заброшенного присутствия. Поэтому, по всей видимости, «разомкнутое» сексуальное желание, не редуцируемое к статической форме персоны, следует искать не в конкретном отношении с Другим, а именно в условиях ничтожающей свободы, когда она делает возможной само возникновение позиции сексуальности: какие онтологические структуры создают предпосылки и задействуются в этом проекте превращения тела другого в плоть? Мы можем сразу же дать ответ: это та же структура, что и организует отношение между конкретными объектами при пространственной дифференциации фона, то есть — фактичность присутствия для-себя.

Чтобы убедиться в этом, необходимо обратиться к позиции испытывающего желание субъекта, в субъективной структуре желания, что требует от нас своеобразной «редукции другого» как «формы персоны/личности», чтобы сопоставить эту экзистенциальную категорию с плоскостью молекулярной сексуальности: следует допустить, что персональный объект желания является структурным эффектом, создаваемым самим желанием, если хотите, «имманентным другим», а следовательно, до-персональная и до-индивидуальная либидозная энергия будет совпадать с микропроцессами, характеризующими состояние субъекта желания. Сексуальное желание по Сартру, если рассматривать его на уровне того, кто испытывает желание, предполагает особый способ переживания собственной фактичности — дать ей себя захватить, уступить, слиться с нею, провалиться в нее, словно в сон, словом, испытывать желание — это означает способ быть своей фактичностью, своим телом, случайностью присутствия в мире, поддаться ему, как головокружению, — и таким образом, если мы отводим сексуальному желанию как специфической интенциональности (- то есть как проекту по превращению тела другого в плоть, растворения его ситуации и овладения им -) момент актуализации бессознательного желания в сознании, то его дополнительная часть, соответствующая нефункциональным подключениям машинных элементов, режиму молекулярного рассеивания и не-человеческому полу, будет располагаться на уровне фактичности, переживания случайности присутствия, где я становлюсь этой случайностью, принимаю ее на себя, и тем самым я «(.) разрушаю свои возможности, чтобы разрушить возможности мира и конституировать его в «мир э/селания», то есть в разрушающийся мир, утративший свой смысл и где вещи выступают как фрагменты чистой материи, как сырые качества"41, — мир не сливается в единую массу, он дифференцирован, но все вещи в нем поддерживают между собой только внешние отношения, располагаются на одном уровне, рядом друг с другом, очищены от своих инструментальных функций, — разрушенный мир, фрагментированный, разрозненный и разобранный, — это и есть мир молекулярной сексуальности, где части-детали или фрагменты молярных макромашин даны без иерархических и исключающих отношений стабильных массовых систем, а в своей чистой различимости микрополей, мир околдованный, где все конкретные возможности разрушены, а значит одинаково возможно все. Это, само собой, не означает, что сексуальность может быть сведена к психическому состоянию субъекта в качестве его внутренней сущности, но только то, что через субъективную позицию (или, если хотите, субъективацию желания) проявляется молекулярная сексуальность как совокупность бессознательных инвестиций желания.

Радикальное отличие позиции бессознательного будет заключаться даже не в том, что она полагает другого или «личность», «объект выбора» производным фактором сексуального желания, а экзистенциальный анализ.

43 Sartre J.-P. L’Etre et le Neant, p.465 «Je detruis mes possibilites pour detruire celles du monde et constituer le monde en «monde du desir «, c’est-a-dire en destructure, ayant perdu son sens et ou les choses sont saillantes comme des fragments de matiere pure, comme des qualites brutes.» делает смыслом сексуальности именно отношение с Другим (в конце концов, в дальнейшем понятие сексуальности у Сартра эволюционировало, став «фундаментальным способом переживания собственной ситуации», при этом оставаясь в рамках экзистенциальной методологии), а в том, что сексуальность самодостаточна, что она сама производит субъект желания, равно как и его объект, в качестве собственных функций, что она предшествует любым позициям, которые можно занять по отношению к ней, она являет собой процесс, который не просто позволяет активировать те или иные биологические структуры или социальные установки (половая организация, эрекция, эякуляция, выбор объекта, процедура соблазнения и т. д.), но распределяет и устанавливает все возможные позиции, факты и структуры, то есть она соответствует тому, что на экзистенциальном уровне следовало назвать ничтожающей свободой, посредством которой предстает мир, распадающийся на отдельные сингулярные существования, свободой, которая сознает свою абсолютную необусловленность, конкретное чистое присутствие посреди мира, затерянное среди вещей и ничем не оправданное. Естественно, все вышесказанное не означает, что пространственная дифференциация фона на частные объекты, совокупность чисто созерцательных интенциональных актов, пассивных синтезов, чья структура и порядок зависит от фактичности как случайной точки присутствия для-себя, будет иметь сексуальный характер, который в силу своей «анти-фрейдистской» установки не смог распознать Сартр, — но только тот факт, что молекулярная сексуальность, спроецированная в эту плоскость, берет на себя функции первичного ничтожения, обнажающего фактичность для-себя.

Молекулярная сексуальность — это все-таки желание, но чистое желание бытия, словно моментальная магниевая вспышка, освещающее рассеянную и раздробленную поверхность мира, где аналогично линии взгляда субъекта (который выхватывает из существования отдельные вещи-фрагменты, извлекает из бесформенной материи притаившийся и ожидающий его мир) вырисовываются парадоксальные конструкции, монтирующие детали различных машин, комбинации органических элементов, технических устройств, людских потоков и заводских строений, социальных учреждений и природных ландшафтов, которые, разумеется, не обязательно будут соответствовать наблюдающей позиции единственного субъекта (скажем, электромагнитная индукция, теплоцентраль, главный офис компании, биржа труда, заводские жилые районы и т. д., которые не попадают в общее перцептивное поле, но тем не менее составляют детали органической машины, машины по производству электроэнергии, урбанистической и социальной машины, машины семейного воспроизводства и т. д., встраивающихся друг в друга, переключающихся, поддерживающих машинерию желания), но будут совокупностью субъективных позиций, использующих этот принцип сингулярности, фактического присутствия в данной конкретной точке. Это даже следует уподобить не состоянию субъекта перед постепенно раскрывающимся, детализирующемся пейзажем, откуда он впоследствии будет черпать свои возможности бытия-в-мире, «миру детства», но скорее уже организованному миру, который вдруг оказывается застигнут врасплох, обнажается, прекращая гнать потоки по экзистенциальным каналам: это то мгновение, о котором говорит Сартр, нефиксируемая точка разрыва темпорализации между временными измерениями, когда совершается (подтверждается/опровергается) выбор, принимается решение, один на один с миром, замершим в своей многослойности и дифференцированности, ожидающим твоего решения, покорным и бесполезным, не имеющем никакого самостоятельного значения, даже если (вернее, особенно если.) на тебя направлено дуло пистолета. Желать, на уровне не-человеческого пола, и сознавать свою необусловленность, перед лицом первозданного, бесполезного, ничего не значащего мира, — будут параллельными операциями.

§ 5. Репрессивная позиция: аппарат вытеснения сексуальности и трансцендентный порядок.

Теперь, используя это рассуждение, можно довольно точно определить поле, которое подвергается репрессивному контролю, если исходить из концепции экзистенциального субъективного выбора. Мы видели, что роль сексуальности в структурировании социальных формаций и политической репрессивной власти с точки зрения производства желания заключается в том, чтобы функционировать в ограниченной зоне, быть мифическим, трагическим или фантазматическим представлением, выступать постоянно отодвигаемой границей, с чем должен справляться социальный аппарат вытеснения-репрессии, (ре-, сверх-) кодирующий и (ре-)территориализующий шизо-потоки бессознательного. В терминах экзистенциальной аналитики это можно представить следующим образом: коль скоро молекулярная сексуальность, блокируемая антропоморфическим представлением пола, загоняемая в «сексуальное гетто» брака, пары, семьи, инцеста и т. д., соответствует чистой фактичности мира, то фундаментальное назначение репрессивного аппарата политической власти заключается в том, чтобы скрыть от нас заброшенность, фактичность нашего существования, свести совершаемый выбор к требованиям и ограничениям объективных материальных структур, внешних детерминирующий инстанций, которые подобно указателям и табличкам организуют наше бытие. Здесь, как нельзя кстати, можно вспомнить слова Юпитера из «Мух», его диалог с Орестом:

Юпитер. Что ты собираешься делать?

Орест. Аргивяне-мои подданные. Я должен открыть им глаза. Юпитер. Бедняги! Ты одаришь их одиночеством и позором, ты сорвешь одежды, которыми я прикрыл их наготу, и ты обнажишь внезапно их существование, похабное, пресное существование, лишенное какой бы то ни было цели (выделеномной-A.C.),.

Орест. Если и для них нет надежды, почему я, утративший ее, не должен с ними поделиться отчаянием? Юпитер. Что им делать с отчаянием?

Орест. Что угодно: они свободны, настоящая человеческая жизнь.

44 начинается по ту сторону отчаяния." .

Это и есть задача власти — вписать нас в порядок трансцендентной и недостижимой Ценности, не той обманчивой иллюзорной ценности, что свободно выбирается и становится целью бытия-в-мире, маячит на горизонте, предвещая наше конечное поражение, но той, что обращает все наши усилия и помыслы к тому, чтобы вписаться в превосходящую нас реальность, несопоставимую и несоизмеримую с человеком (а точнее — с его способностью быть основанием собственных возможностей, делать необоснованный выбор), в рамках которой он квалифицируется как часть целостности, и таким образом, целиком от нее зависимый, человек отчуждает себя, передает свою жизнь во власть слепых сил. Эта реальность была бы для Сартра «бесчеловечной», отчуждающей выбор в пользу каких-то трансцендентных инстанций, постулирующей «психологический детерминизм» для субъекта бытия-в-мире, а для авторов «АЭ» — уничтожением позиции желания, тотальной паранойей, присвоением производства желания в пользу внешних — территориальных, символических и абстрактных — факторов, земли, деспота или капитала. Эта реальность скрывает от нас необусловленность нашего присутствия, предоставляет необходимое основание, с которым предлагает соизмерять наше бытие. Послушаем того же Юпитера, который рассказывает нам о том порядке, который призвана защищать политическая власть или, точнее, постоянно воссоздавать, блокируя, отодвигая границу нашей фактичности, где можно было бы увидеть мир в его бесполезной чистой материальности, отражающей нашу свободу45:

Смотри на эти планеты, которые движутся в строгом порядке, никогда не сталкиваясь: это я упорядочил их орбиты, явив справедливость. Послушай гармонию сфер, беспредельный благодарственный гимн минералов, звучащий с четырех сторон света. (.) Это не твои дом, самозванец! Ты в мире, как заноза в теле, как браконьер в господском лесу, ибо мир — добр. Я создал его по своей воле, я — Добро. А ты — свершил Зло, все сущее клянет тебя голосами, окаменевшими от ужаса. Добро — повсюду (.) Ты содеял Зло и им гордишься, но что оно, как не уловка бытия, лукавый его отблеск, обманчивое отраоюение, самое существование которого зиждется на Добре. Опомнись, Орест: против тебя вся вселенная, а ты во вселеннойлишь жалкий червь. Прими естественный порядок вещей, сын, извративший естество свое. Признай свою вину, ужаснись ею, вырви ее из себя, как гнилой зловонный зуб. Иль бойся, чтоб море не отхлынуло перед тобою, чтоб не иссякли источники на твоем пути, чтоб не рухнули на твою дорогу камни и скалы, чтоб земля не разверзлась под ногами твоими."46.

Любая политическая власть, деспотические и иерархические системы, модели эксплуатации и массового террора носят социально-исторический характер, могут варьироваться в зависимости от общественной формации, конкретных фактических условий, однако мы попытались вычленить их технологический уровень, где действуют факторы, которые делают возможным возникновение репрессивных систем и моделей. Мы не.

45 «И вдруг, внезапно, свобода ударяла в меня, она меня пронзила, — природа отпрянула: я был без возраста, один, одиноким в твоем ничего не значащем миркекак человек, потерявший свою тень. Небо — пусто, там нет ни Добра, ни Зла, там нет никого, кто мог бы повелевать мной.» (Сартр Ж.-П. Мухи// Стена. — Москва: Издательство политической литературы, 1992 с.249) используем напрашивающийся ход, связанный с тем, чтобы свести репрессивную власть к взгляду Другого, владеющему и захватывающему мое бытие, взгляду садиста и деспота (так же как и к вытекающему из него классическому отношению господина и раба), что может являться только следствием фундаментальной структуры бытия и совершаемого субъективного выбора: Другой — это не только граница моей трансцендирующей субъективности, для которого я также, в свою очередь, являюсь границей, но и определенная перестройка постоянных онтологических факторов, которая возвещает о том, что я могу быть-видимым. Палач-садист (хотя сам по себе садизм ни в коем случае не может являться исчерпывающей манифестацией проблематики власти в моих отношениях с другим, но только как одно из проявлений), который пытает меня, ему важно не только превратить меня в «грязное, потное, умоляющее о пощаде животное», добиться признания, уничтожить мою трансценденцию, свести к чистой фактичности, и тем самым увериться в своей абсолютной субъективности, но и утвердить определенный порядок, который позволяет рассматривать признание жертвы в качестве доказательства того, что человек представляет собой инертную реальность, поддающуюся воздействию извне, уступающую внешней силе, а значит и не являющуюся основанием собственных возможностей, в противном случае, сам бы палач был ввергнут в ту же «похабную, пресную» фактичность. В связи с выполнением этой задачи палач-садист выступает именно как агент власти, обслуживающей «бесчеловечный» трансцендентный порядок, а не только пытается решить перманентный онтологический конфликт с другим в свою пользу на замкнутой экзистенциальной территории47.

47 «Вся ирония пытки в том, что подвергающийся ей, при выдаче сообщников, использует всю человеческую волю на отрицание того, что он, человек, становится сообщником своих палачей и устремляется в бездну падения. Палач прекрасно понимает это, он ловит этот момент изнеможения не только потому, что ему необходимы сведения, но и потому, что это еще раз доказывает ему, что у него есть право применять пытку и что человек — животное, которое нуждается в кнуте. Он.

Этот трансцендентный, «нечеловеческий» порядок — это те же сплошные тела, территориальные формации и деспотические означающие, которым в репрессивном устройстве «сообщается» производство желания, та же капиталистическая аксиоматика, которая превращает шизо-потоки в регулировку движения и распределения абстрактных количеств. Впрочем, нам и не требуется так далеко заходить, углубляясь в политическую и историческую тематику, поскольку нашей непосредственной задачей было выделить «технологические» условия для формирования репрессивной позиции в рамках модели бытия-в-мире и сопоставить их с аппаратом репрессии/вытеснения в «АЭ»: теперь мы видим, что эта позиция заключается в том, чтобы свести совершаемый выбор (и производство желания) к требованиям и ограничениям объективных материальных структур, внешних детерминирующий инстанций, и при этом подобная позиция может представать как в виде вытеснения/репрессии молекулярной сексуальности (что означает захват, присвоение производительных сил желания внешними экстра-экономическими (тело земли, деспот) и абстрактными (капитал-деньги) факторами, сплошными массами), так и в форме трансцендентного миропорядка, призванного скрыть от человека необоснованность его бытия.

§ 6. Концептуальное взрывное устройство: провода и детонаторы.

Когда мы говорим о технологиях освобождения, мы не имеем ввиду те социальные революционные проекты, которые могли бы вытекать из пытается уничтожить в своем ближнем человеческое. Но при этом он убивает человеческое и в самом себе. (.) Палач понимает, что перед ним его собственный образ, и он остервеняется столько же против жертвы, сколько против самого себя. Жертва знает, что делает зло, и это, словно камень на шее, тянет его все ниже. Если палач хотя бы в собственных глазах хочет остаться вне этого всеобщего распада, то у него есть только одно средство для этого. Ему нужно утвердить свою слепую веру в железный порядок, который, как корсет, будет держать наши мерзкие слабости. Это значит, опять отдать человеческую судьбу в руки бесчеловечных сил". (Сартр Ж.-П. Что такое литература? — Москва: «Ладомир», 1997 с. 182) сартровской мысли, тесно связанной с отдельными положениями анархизма, троцкизма, маоизма, или из трактата Делеза и Гваттари, вдохновленного майскими событиями 68-ого во Франции, поэтому «молекулярная революция», «бунт маргиналов», восстание субкультурных меньшинств и т. д., запрограммированные в «АЭ», так же как и «восстание масс», по Сартру, требует введения специального аппарата знаний, социологического и политического контекста, а потому остается за пределами нашего исследования (хотя у подобной работы имелись бы свои интересные перспективы, связанные, например, с анализом сартровских «групп в слиянии» и групповых фантазмов, чье сходство упомянуто в «АЭ»), Каждая из разобранных концепций задумывалась как ответ на ту или иную теоретическую ситуацию, жест неповиновения, как попытка порвать с комплексом знания, который обслуживал аппарат социально-политического угнетения, и каждая имела свое политическое содержание, а следовательно, нельзя ли создать из них универсальную технологию освобождения? Теперь у нас есть все нужные для этого материалы.

Наша цель — это особое аналитическое устройство, однако речь не об аналитических процедурах или методах, таких, какими являются, например, экзистенциальный психоанализ (расшифровка первоначального проекта овладения миром) и шизоанализ (практика декодировки шизо-потоков), но о «сервис-программе», дополнительном устройстве, которое производит чисто концептуальные операции с кодами текстов/теорий: его задача не сопоставить (социальный-материальный или теоретический) объект с определенным набором правил, целостной моделью видения мира, а распределить в рамках рассматриваемой системы ее элементы таким образом, чтобы они были вписаны в некую матрицу, совокупность перемещений и трансформаций, которая могла бы явиться универсальным инструментом понимания-расшифровки. На протяжении всей работы наши рассуждения носили двойственный характер: с одной стороны, мы заявляли о том, что нас интересуют именно различия, концептуальные пороги, с другой — неизменно обращали внимание на точки сходства, пересечения, встречи, переходы, и делали мы это, пытаясь преодолеть дистанцию между концепциями, сжать ее до минимума, чтобы локализовать разрыв. Нас не устраивали чисто номинативные оппозиции, наподобие «антропология — микрофизика», «сознание — бессознательное», «экзистенциальное — молекулярное» и т. д., которые сообщали только об используемой модели, но ничего о способах и технике моделирования. Какой-то набор правил, который мы бы могли извлечь из этого комбинирования, или теоретическая модель, носили бы неминуемо нормативный и дидактический характер и не соответствовали нашим целям: обобщающие выводы имеют ценность только постольку, поскольку они задают общую линию, «ось ординат», вокруг которой можно наблюдать распределение сегментов. Эта линия вырисовывается как пунктир, совокупность промежуточных пограничных точек между пунктами перехода, где с каждой стороны отдельно взятой точки располагается уже другой концепт. Места, интервалы, локализации, индексы — вот что открывается в результате переходов. Желание и негативность, производство и действие, сознание и бессознательное, антропологический гуманизм и молекулярная структура, частичный объект-деталь и объект-функция, машинализм и инструментализм, разрушение гомогенности в-себе («генезис» пространства) и тело без органов, пересекаемое линиями интенсивности («упаковка» пространства), и т. д. и т. п. образуют систему идеальных мест, нефиксируемых границ. Каждый переход предполагает процедуру локализации, — обнаружение точки разрыва, интервал, -место.

В качестве примера возьмем один совершенный переход, чтобы было ясно каким образом действовать в дальнейшем. Место не-связности, неструктурированной конфигурации объектов (детотализация тотальности и коммуникация различий, связь посредством отсутствия связи и различие посредством неразличимости), которое обнаруживает нередуцируемую сингулярность присутствия — по ее стороны располагаются фактичность присутствия и режим молекулярного рассеивания, а сама же она идеальна или скорее чисто функциональна, поскольку не существует (в том смысле, что никак не вытекает из наших построений, а не то, что не может быть создана или не соответствует какой-то уже существующей доктрине) такой модели или картины мира, где фигурировала эта сингулярность, а имеется только нефиксируемая граница концептуального перехода, которая дает существование элементам двух самостоятельных моделей, — эта как обозначенная точка, которая дает существование фону. Это не обобщение, производство чистой абстракции, а напротив, вполне конкретное вторжение в непроницаемую совокупность понятий и категорий, «аналитическую номенклатуру», инструмент осмысления, прилагаемый к рассматриваемой модели. Модель = х, оказавшаяся в фокусе нашего внимания, в том случае если в ней нет никаких категорий, даже отдаленно напоминающих фактичность для-себя или молекулярное рассеивание, тем не менее, будет подвержена воздействию нашего устройства за счет того, что любое расположение или конфигурация рассматриваемых элементов в рамках модели = х может быть экстраполировано к этой нефиксируемой границе сингулярности присутствия, то есть достроена концептуальная траектория, которая приведет к этой границе перехода в другую понятийную реальность: мы вовсе не хотим сказать, что в этом случае нас ожидает нечто подобное, чем мы занимались на протяжении этой работы (это было бы чистым абсурдом), очередная «программа», напротив, нередуцируемая сингулярность — это не понятие какой-то системы, а аналитическая граница, с которой можно соизмерять соответствующие понятийные поля, это вопрос, который возникает при рассмотрении любой группы элементов, выделенных в модели = х: как будет трансформировано отношение между ними, заданное моделью, если ввести сингулярность присутствия? каким образом они среагируют на это введение? Совокупность этих трансформаций укажет нам маршрут, по которому следует пройти, чтобы достичь линии перехода, наметит искомую концептуальную траекторию: эта совокупность будет как бы включенным «защитным механизмом», репрессивной инстанцией, которая покажет нам один из пределов данной системы.

Что мы фактически сделали? По ходу работы мы не стремились создать альтернативную универсальную модель, различными вариациями которой могли бы выступать теории Сартра и Делеза-Гваттари. В таком случае достигнутые результаты оказались бы чисто внешними по отношению к любым другим системам, столкнулись с их «защитными механизмами», турникетами, барьерами и контрольно-пропускными пунктами. И поэтому переходы, которые мы описывали, и с помощью которых, в конечном счете, для экзистенциальных и машинных категорий можно представить обобщающую абстрактную формулировку (сингулярность присутствия для без-различия конкретных существований и молекулярного рассеивания, коммуникация различающихся элементов для машинной и проективно-инструментальной структуры, не-представляемость, неидентифицируемость, не-структурируемость для бессознательного желания и актов ничтожения, фрагментированность мира для молекулярной сексуальности и фактичности существования и т. д.), можно использовать для обозначения пересекаемой границы, где по одну сторону мы еще располагаемся в рамках модели бытия-в-мире, а по другуювходим в систему молекулярного бессознательного, — точка сингулярности, определяющая порядок элементов, расположена между фактичностью и молекулярной дисперсией. Да, мы полагаем, что вполне возможно рассматривать достигнутые результаты и в качестве результатов историко-философского исследования о концепциях Сартра и Делеза-Гваттари (придать статус «сравнительного анализа»), однако мы претендуем на большее, пытаясь использовать эти результаты для внедрения в другие концепции, выработки в них такого же политического революционного и морально-этического эффекта, что и характеризует теории машинных потоков желания и экзистенциального выбора. Поэтому перед нами не сходства, это интервалы и пороги. Это не могли быть интервалы и пороги любых других систем, поскольку они бы выражали только те условия, которые обслуживают некий универсальный порядок, и никакого специфического анти-репрессивного, освободительного эффекта они бы дать не смогли, — только очередную замкнутую в себе доктрину и вытекающую из нее нормативно-этическую схему. И, таким образом, с помощью этих «пограничных феноменов» можно извлечь заряд эмансипации из систем экзистенциального действия и молекулярного производства, перевести его в комплекс чисто аналитических процедур, и организовать в отдельное, поле, где они могут свободно коммуницировать и инвестироваться в иные системы, втягивая их в круговорот «концептуальных взрывов», разоблачая их кристаллизованную, фиксированную структуру, замкнутую в себе.

Эта операция введения границы, повторимся, вовсе не будет новым переходом, новым местом и т. д. до бесконечности, но утверждением универсальной границы, откуда модель получит доступ к другим концептуальным устройствам, — это не расширение до бесконечности, но вскрытие коммуникационного канала, способности концепции приходить к собственным пределам, достигать критической точки, где она могла бы перейти в другую модель. Эта сингулярность как произвольная точка присутствия — это граница, предел, и одновременно универсальный коммуникатор, «герменевтический передатчик» между соответствующими элементами понятийных моделей, который можно подсовывать, словно зеркало, чтобы отдельно взятая концепция могла разглядеть в нем собственную нереализованную, укрощенную энергию, требующую высвобождения.

Например, совокупность отдельных элементов, чей порядок обеспечен Логосом как реальностью саморазвертывающегося абсолютного понятия (речь о гегелевской доктрине), может быть радикально модифицирована, если задать вопрос: к каким трансформациям в системе привело бы введение сингулярности произвольно выбранной точки присутствия? как бы моменты развертывания абсолютного разума, связанные через механизм диалектического отрицания, отношения непосредственного, опосредования (отрицания непосредственного) и его снятия (отрицания отрицания), будут «перерабатывать» произвольность единичности, которая может занять любую точку в этом процессе? Эта сама по себе довольно сложная тема, но в качестве иллюстрации нашего тезиса мы можем предположить, что мир, все уровни которого воспроизводят развитие абсолютного понятия, будет пересечен в одном из своих моментов трещиной, присутствием единичного, которое перестроит весь порядок категорий, уничтожит стройную иерархию опосредований, заставит диалектическую машину работать в не-иерархическом режиме, отбрасывая последний элемент «триады» (поскольку больше нет «вертикальной последовательности», искажена перспектива, утрачена универсальность конструкции), где «разрешение понятия в самом себе», тот факт, что «понятие содержит в себе собственное отрицание», не снимается в элементе выше уровнем, а сохраняет антагонизм и расширяет его, тем самым образуя разбегающиеся ряды элементов (логических, природных, субъективных), вне всякой субординации и причинности. Абсолютный дух (синтез бытия понятия и понятия бытия, заключающей в себе как все многообразие содержания, так и абсолютную пустую непосредственность), который словно «сошел с ума» и творит неупорядоченное бытие, где каждый следующий ход, а соответственно и каждый следующий вводимый элемент, будет зависеть от вектора сложения антагонистических сил. Этот расширяющийся антагонизм и будет тем, что необходимо было вычислить: пределом системы абсолютного знания, ее подавленной энергией, которая выплескивается вследствие того, что система выстраивается с точки зрения произвольно выбранной точки и элементы теряют свое фиксированное место. Во что превратится гегелевская модель на этом пути — предсказать сложно, однако именно с этого момента она теряет свою изолированность, достигает темной приграничной зоны, за которой уже вырисовываются черты новых возможностей осмысления. Гегель-профессор, Гегель-кабинетный червь останется в прошлом, это будет Гегель с бородой Маркса и трубкой Сартра. Мы вовсе не отрицаем Гегеля, но только исторически (и академически) реализованную версию гегельянства, предъявляя ей границу сингулярности. Это то, чем был бы Гегель, если б поставил ту же задачу, что и мы, а именно — тотального освобождения.

Или, чтобы не зацикливаться на «высокой теории», в качестве объекта можно взять промышленное предприятие и набор документов, регулирующих отношения между субъектами производственного процесса, — рабочее расписание, эксплуатация оборудования, финансовые отчеты, правовые акты, социальное страхование, контракты и т. д. Вся эта информация обозначает совокупность физических лиц, участвующих в работе предприятия, где каждый занимает фиксированное место, выполняет отдельную функцию (грузчик, бухгалтер, менеджер, инженер и т. д.), подчиняется трудовой дисциплине, получает зарплату, является деталью гигантского производственного механизма и т. д. То есть элементы данного поля — это функции производства, единицы правовых, социальных и финансовых отношений, определенных дисциплинарным порядком, -этим «наместником» Логоса в социуме, — и нам необходимо ввести в эту совокупность фиксированных мест всю ту же сингулярность, которая обозначит тот же производственный процесс, но так, как если бы порядок их распределения и фиксации преломлялся через какую-то отдельную позицию (это может быть позиция рабочего, сознающего несправедливость этого порядка в качестве субъекта финансовых отношений, распределения денежных потоков, или выгоду менеджера, имеющего более высокую заработную плату, чем рабочие, и т. д.): иными словами, эта процедура сингуляризации предполагает постановку вопроса о принципах группировки элементов поля, их фрагментацию, рассеиванию на независимые ряды, где различные функции производственного процесса не подчинены заранее установленному иерархическому дисциплинарному порядку, образуют оценку (не)равенства отношений, степени их (не)соответствия производству, и, следовательно, могут меняться как угодно в зависимости от потребностей самого производственного.

48 процесса.

Теперь фактически нам осталось выделить эти нефиксируемые границы, интервалы, обозначенные совершенными по ходу нашей работы концептуальными переходами. Помимо места не-связности, неструктурированной конфигурации элементов имеются.

Место коммуникации или ассоциации не-связанных, рассеянных объектов (производство желания и проект бытия-в-мире), создания временных комбинаций и их разрушения, функциональное единство частей, не объединяющее их в целое (машинная и инструментальная структура), которое открывает поле операг^ии, не отсылающей к тотальности объектов, не распространяющейся на весь универсум, а всегда локальной, вводящей значение на ограниченном участке совокупности рассеянных элементов, где каждый новый элемент возникает именно в связи с производимой операцией, а не расположен на.

48 Эти рассуждения не следует понимать таким образом, что мы собираемся заявить исподволь о своей причастности к марксизму. Напротив, как-раз приведенное описание радикальным образом отличается от марксистской интерпретации: последняя основывает свое определение производительных сил, а значит и группировку элементов поля, функций производства, через материальные интересы, органические потребности угнетенного класса, что составляет устойчивую структуру распределения элементов в их долгой «позиционной войне» с существующими производственными отношениями: мы же утверждаем, что такой структуры нет, что противостояние с дисциплинарным режимом не предполагает никакой заранее определенной связи между элементами поля, а формирует эти связи в процессе самого противостояния, в зависимости о перепетий ведущейся борьбы. В этом смысле марксизм, с нашей точки зрения, еще «логоцентричен». В этой связи важно понять, что введение этой границы (сингулярности) для анализа ситуации на предприятии не является какой-то сложной констатацией того, что о чем марксизм говорит гораздо более простым языком: скорее введение аналитической границы, преломляясь через эмпирические данные, вызовет формирование конкретной стратегии освободительной рабочей борьбы, в то время как классический марксизм ограничивается описанием неизменной и универсальной стратегической линии. своем фиксированном месте согласно некой «универсальной иерархии» (а потому можно использовать элемент в качестве инструмента и в качестве машинной детали). Любая концептуальная или материальная система, где было бы отмечено это «идеальное место», будет представлена как совокупность процессов, не зависящих от общего основания, а образующих локальные комбинации, вариативную, меняющуюся траекторию значений, конституирующих каждый новый элемент в процессе работы, оставляя остальные элементы в состоянии рассеивания (если ориентироваться на приведенные нами выше примеры, то это могут быть, скажем, организация диалектической машины таким образом, что каждый момент развития абсолютного духа (логическая категория, естественный вид или форма сознания) не будет вытекать из единой программы или плана, а определяется в результате решения локальной задачина заводе это можно условно соотнести с невозможностью исчерпывающего административно-бюрократического контроля за процессом производства, который будет требовать структуру менеджмента, соответствующую решению производственных задач, а не наоборот).

Место не-представляемых, не-идентифицируемых и не-структурируемых сил, объединяющих в себе оба предшествующих измерения (рассеивания и ассоциации), заставляющих коммуницировать рассеянные объекты и одновременно являющихся условием первичного рассеивания (для-себя и машины желания), которые выделяют у процесса постоянное обновление, перманентную возможность разрыва, отсутствие первоначала, — что по сути сводится к одному и тому же (у Гегеля это будет диалектическое движение, которое лишено точки опоры и ориентира, при каждом шаге сталкивается с отсутствием санкционирующей это движение инстанции, возможностью изменения на каждом этапе и всякий раз поиска нового критерияа на промышленном предприятии это может быть независимость производственного процесса от не-производственных факторов, таких как право частной собственности, финансовые рынки, административные инстанции или государственно-бюрократический аппарат, которые утрачивают функции «изначального места», импульса и гарантии промышленного производства).

Место абсолютной имманентности (потенциальность и возможность), место недифференцированной поверхности, чистой материи (тело без органов и бытие-в-себе), место детерминированных извне систем (молярных ансамблей и инструментальных комплексов), место детерминирующих операций (экзистенциальный выбор и бессознательные инвестиции желания) и т. д. — каждое из них может выступать аналитическим ограничением, вводимым в произвольно выбранную систему, чтобы выявить в ней «избыточные», репрессивные инстанции.

Относительно и теории, и социальной системы следует понимать, что перед нами не нормативные указания на тему «как все это должно на самом деле выглядеть.», но разработка реальных агрессивных стратегий, которые при должном употреблении приведут к радикальному изменению теоретического или материального поля, именно стратегий, которые призваны вычислить и атаковать наиболее уязвимые точки системы (перестройка системы с точки зрения производимого аналитического ограничения — это и есть ее предел, «объект атаки»), а не нормативных (и соответственно, по большей части невыполнимых) указаний или процедур. Это инструменты, которыми можно воспользоваться при анализе системы, а не претензия на исключительное и исчерпывающее знание об этой системе, — напротив, нет ничего более неопределенного и непредсказуемого, что может получится в результате анти-репрессивной декодировки. Итак, в конце концов, после введения в систему=х любой из вышеперечисленных «локализаций», мы в состоянии назвать контролирующие, подавляющие механизмы, но этого еще недостаточно, потому что сама по себе репрессия не сводится к простому запрету. Эту ситуацию следует соотнести с условиями формирования репрессивной позиции как таковой (психологический детерминизм и параноидальные инвестиции бессознательного), где существует инстанция (аппарат вытеснения/репрессии и политическая власть), которая сводит все текущие процессы к циркуляции внутри детерминированных извне систем (грандиозных молярных ансамблей и инертных материальных комплексов), блокирует измерение абсолютной имманентности (возможности, отсылающие к негативности, и потенциальности молекулярных формаций) за счет того, что изолирует специфическое состояние мира, где это измерение отражено непосредственно (молекулярная сексуальность и чистая фактичность существования как поля без иерархической и исключающей системы отношений), фальсифицирует его, маскирует, перемещает (Эдип, инцест и радикальное Зло, несоответствие трансцендентной ценности) и воспринимает как постоянно отодвигаемую и заклинаемую границу, и тем самым утверждает отчуждение процессов в пользу статической инертной реальности (захват желания непроизводственными факторами и утверждение трансцендентного «нечеловеческого» порядка). Таким образом, задан основной вектор антирепрессивных стратегий — разоблачение, деизоляция и деконсервация некоего «внутрисистемного» поля, который тщательно скрывает репрессивная власть, подсовывая нам его искаженный, фальсифицированный образ. Причем, это поле не является универсальным, его нельзя редуцировать к каким-то всеобщим структурам, как раз напротив, фактичность существования, тот оцепеневший мир, который возникает в момент принимаемого решения, и мир молекулярной сексуальности, мир свободно подключаемых машинных микроэлементов, будет в каждом отдельном случае обладать конкретной, «индивидуальной» конфигурацией. Власть вовсе не скрывает абстрактную сексуальность или абстрактную «бессмысленность существования» (в некоторых случаях, напротив, выставляет на всеобщее обозрение), но именно сексуальность и фактичность сами по себе абсолютно конкретны, а значит и скрываемое изолированное поле всякий раз инициирует новую стратегию освобождения.

Мы полагаем, что даже не следует вводить в рассматриваемую систему все представленные аналитические границы (нас не покидает ощущение, что мы могли бы найти еще не одну точку пересечения между теорией машинных потоков и экзистенциального действия, а также можно усложнить описание и дополнить эту «систему идеальных мест» исходя из достигнутых результатов): введение уже одной или нескольких будет достаточно для перестройки («инфицирования») всей системы. То есть эту систему мест или позиций не следует понимать как целостную аналитическую модель, но только как набор инструментов, чье употребление зависит от конкретных (социальных или теоретических) обстоятельств.

Итак, любая система (социальный механизм или текст), по отношению к которой применяется дешифрующее устройство, не должна быть редуцирована к некоему своду правил, а напротив, она становится частью самого устройства, создает дополнительное поле, которое, в свою очередь, может впоследствии выполнять дешифрующие и декодирующие функции, является распространителем «взрывной волны». Наша программа не будет исчерпывающей, охватывающей весь возможный теоретический спектр, а только «инфицирующей», вирулентной, подключающей к себе и перепрограммирующей любую другую систему. Мы не говорим, что та или иная концепция не может быть вписана в какую-то модель мира, а потому должна пройти через комплекс процедур на «истинность», но только то, что эта концепция может работать по-другому, только для этого нужно высвободить ее потенциал за счет «большого философского взрыва». Таким образом, ситуация не сведется к тоскливой монотонности «единственно правильной модели», но скорее уж, как можно сказать, с известной долей условности, последует череда философских «сиквелов»:

Наука логики-2″, «Критика чистого разума: эпизод второй», «Метафизика: секретные материалы» и т. д.

§ 7. Концептуальное взрывное устройство: инструкция по изготовлению и применению.

Итак, предположим, у нас имеется определенный набор информационных данных, который может быть совокупностью теоретических абстрактных тезисов, какой-то моделью реальности или эмпирическими сведениями, конкретной информацией о функционировании социальной материальной системы. Работа идет со стратегией, способами моделирования, поэтому, по существу, не имеет значения социальный статус, теоретический уровень или степень разработанности анализируемого информационного поля. В дальнейшем необходимо выполнить одну или несколько описываемых ниже операций, и после этого проследить каким метаморфозам подвергнется система, каким образом она будет перестроена, если столкнется с тем или иным аналитическим ограничением — какие факторы окажутся «излишними», «паразитическими», а значит и «репрессивными» и т. д. Операции можно комбинировать и усложнять в зависимости от обстоятельств.

1) Определите группу элементов-передатчиков некоего процесса, квалифицируйте единицы рассматриваемого поля, тип отношений между ними, и затем рассмотрите его с точки зрения сингулярной точки присутствия, — иными словами, целостное поле следует фрагментировать, разложить, рассеять на разбегающиеся ряды, между которыми нет связи.

2) Выделите совокупность производящихся с элементами операций и «ликвидируйте» их соотнесение с некой иерархической упорядоченной организацией, — проследите, какие сочетания будут образованы вне этой организации, если предположить, что за этими операциями не стоит ничего, кроме чистой материи, где отсутствуют всякие детерминирующие и иерархизирующие факторы.

3) Рассмотрите протекающий процесс как оперирующий с «открытой», незаконченной совокупностью элементов, где каждый новый элемент конституируется в результате производимого процессуального изменения, временно извлекается из состояния фрагментации, рассеивания, а не занимает свое место согласно универсальной «кадрифицирующей сетки».

4) Рассмотрите протекающий процесс с точки зрения необходимости его постоянного обновления (подтверждение структурации, порядка, направления в каждой его точке), перманентной возможности разрыва и отсутствия первоначала, откуда он бы мог проистекать, развиваться, и проследите какие инстанции рассматриваемого поля «отключаются» в результате этой аналитической операции.

5) Выделите экстенсивные факторы процесса, стабильные и статичные системы, формируемые и детерминируемые извне, которые подчиняются определенным законам функционирования, но сами не содержат никакого «креативного потенциала», и проанализируйте механизм их создания, формации и монтажа.

6) Выделите в процессе факторы чистой интенсивности, возможности и потенциальности, которые не сводятся к стабильным, иерархически организованным и инертным системам, а определяют «точки бифуркации», альтернативных выборов, и определите способ (степень, уровень и поле возможных изменений) их воздействия на экстенсивные факторы.

Мы полагаем, что список можно продолжить.

В результате выполнения той или иной операции рассматриваемая концептуальная или материальная система претерпевает перестройку, «откатываясь» к своему пределу, обнажая «избыточные» механизмы регулировки процесса, которые его подавляют и отчуждают, не позволяют использовать все его возможности. Остается соотнести этот достигнутый предел, избыточные инстанции с замаскированным полем имманентности, с тем, что пытаются изолировать эти избыточные (по отношению к процессу), репрессивные механизмы, оставляя нам его смутные очертания и границы, представляющие только искаженный, фальшивый облик свободы (инцестуальные позывы, глубинная человеческая деструктивность и т. д.): вскрытие этого поля, подключение к процессу имманентных факторов и будет механизмом производства конкретной «анти-системной», анти-репрессивной стратегии. Любая власть подразумевает тайну, охраняемую зону, системную проблему, которую эта власть тщательно скрывает, и в этом смысле можно сказать, что настоящая анти-репрессивная аналитика подобна лихо закрученному триллеру. Как говорил все тот же Юпитер Эгисфу: «Мучительный секрет богов и царей: они знают, что люди свободны. Люди свободны, Эгисф. Тебе это известно, а им — нет.», и нам предстоит воссоздать настоящий облик свободы.

§ 8. Ничто, молекулярные формации и небоскребы.

Машины желания и проект бытия-в-миречастичные объекты и потоки желания, трансформированные в означающие цепи и остаточные состояния номадического субъекта, которые образуют дифференцированные и случайные конфигурации реальностии Ничто, на фоне которого возможна любая метаморфоза, любой экзистенциальный выбор, не редуцируемый ни к каким универсальным структурам и принадлежащий абсолютной конкретности. Их энергии должно быть достаточно, чтобы разнести фиксированные и изолированные конструкции, привести концепции к общему коммуникативному полю, а различные социальные системы — к формированию эффективных стратегий сопротивления репрессивному порядку. Независимо от того, насколько грамотными и последовательными могут показаться наши размышления.

Совокупность принятий решений, система отбора критерия по каждому следующему ходу. Системы постоянно трансформируются, перерождаются, воспроизводят новые стратегии. Это уже не системы в полном смысле слова, а самозапускающиеся программы, целые «блоки стратегий», размножающиеся делением, выискивающие и производящие новые возможности. Нет единой конфигурации или структуры процесса, но в каждом случае он программируется заново. Стратегии-программы пишутся-формируются ежесекундно и повсюду, критерии постоянно изменяются, и не будут редуцированы к проявлению человеческой воли или действию бессознательных сил, — они сами тоже непостоянны и чисто функциональны, входят в постоянную трансформацию системы отношений, — но единых структур, картин, контуров, рисунков, планов и т. д. нет нигде — ни в природе, ни в сознании человека, ни в истории, ни в структуре политической власти, ни в социальных процессах и т. д.

Я сижу за компьютером и пишу эти строки. Мысли зарождаются где-то в спинном мозговом веществе, интерпретируя и обрабатывая серию рефлекторных импульсов, поднимаются вверх по позвоночному столбу, мельтешат в зрительных нервах, обостряют визуальное восприятие, производят расстройство органических функций внимания, частично памяти и речи, отсекают акустические шумы, выплескивают в кровь очередную дозу адреналина, и вместе с тем они вызваны, переработаны и искажены моей социальной ситуацией, состоянием здоровья, семейным положением, головной болью, отсутствием денег, академическими процедурами и бюрократическими требованиями, условиями сдачи работы к определенному сроку, подавленным детским страхом перед темнотой и прочитанными книгами, которые вдохновляли меня, вечерними новостями по РТР и последним матчем «Спартака» в Лиге Чемпионов, которые спровоцировали мое подавленное состояние и т. д. и т. п. Не имеет значения что явилось причиной этих мыслей, — связи разбегаются, путаются, сплавляются и не составляют устойчивых сочетаний, они непрозрачны, а их гипотетическая прозрачность — это идеологическая репрессивная иллюзия. Мысли могут быть только локализованы — возможна любая комбинация, из любой точки. Это не нигилизм, релятивизм или квиетизм, а напротив, активная, утверждающая и даже агрессивная позиция, связанная с наиболее полным использованием тех возможностей осмысления, которые у нас имеются. Нам следует только постоянно предпринимать методологическое различие между совершаемым нами действием и тотальностью, которую это действие задним числом образует в виде «картины мира», «модели универсума». Монотонная надменность «священных текстов», гигантских научных архивов, возвышающихся над нами, точно небоскребы, и требующих ритуалов поклонения, — это путь к институциональной изоляции и репрессии.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Теперь можно подвести итоги нашей работы.

1) Таким образом, предприняв анализ концептуальных технологий относительно философских моделей Сартра и Делеза-Гваттари, нам удалось показать, что свобода может быть представлена как «машинный алгоритм», серия операций или программа и не зависит от онтологических, психологических, социальных, метафизических и т. д. условий.

2) С помощью сопоставления отдельных понятийных элементов экзистенциальной онтологии и шизо-молекулярной теории, а также экспликации репрессивной позиции на «концептуально-технологическом» уровне мы установили, что на основании моделей Сартра и Делеза-Гваттари можно создать специальное аналитическое устройство, выполняющее функции освобождения для произвольно выбранной системы.

3) Сопоставление элементов экзистенциальной и шизо-молекулярной моделей (желание и негативность, производство и действие, инструментальность и машинность, объект-функция и частичный объект-деталь, бытие-в-себе и тело без органов и т. д.) позволило обнаружить совокупность концептуальных порогов, пограничных феноменов, которые объединяют функции этих элементов: нередуцируемая сингулярность (фактичность и молекулярная дисперсия), «нулевой предел» (в-себе и тело без органов), коммуникация рассеянных объектов (машинность и инструментальность) и т. д.

4) На основании моделей Сартра и Делеза-Гваттари нам удалось выявить условия формирования репрессивной позиции как таковой, осуществить вскрытие структуры репрессивного контроля (в одном случае, это психологический детерминизм, в другом — параноидальные инвестиции бессознательного): с нашей точки зрения, эти условия можно охарактеризовать как сведение процессов производства желания и экзистенциального выбора (факторов, самостоятельно определяющих условия своего функционирования, интенсивных и имманентных факторов суб-детерминации) к внешним детерминирующим инстанциям (трансцендентный нечеловеческий порядок или вне-производственные факторы), что подразумевает вытеснение или сокрытие области, где нет иерархических детерминированных отношений (молекулярной сексуальности или фактичности присутствия как первичного условия свободы), и фальсификация, формирование искаженного образа сводобы и/ли желания (преступление, влечение к смерти или инцестуальные позывы, Эдип).

5) Таким образом, мы пришли к выводу, что искомое анти-репрессивное устройство — это, во-первых, серия взаимосвязанных между собой операций, где мы предъявляем произвольно выбранной (теоретической, понятийной или социальной, материальной) системе некое ограничение (одно или несколько — в зависимости от обстоятельств), в результате чего вскроются те факторы, которые выполняют в данной системе репрессивные функции. И во-вторых, вслед за обнаружением репрессивных факторов в рассматриваемой системе, необходимо их использовать как своего рода индексы, которые будут указывать на тщательно охраняемое поле чистой имманентности внутри репрессивной системы, изолированную зону, которая актуально представлена в виде постоянно отодвигаемой границы и наделена фальшивым устрашающим образома уже после своего раскрытия это поле открывает нам свою точную конфигурацию и предоставляет конкретную освобождающую стратегию или проект, императив, действие.

В заключение следует заметить, что мы бы не хотели, чтобы созданное нами аналитическое устройство рассматривалось как «сухой остаток» сопоставления концепций Сартра и Делеза/Гваттари, а сами эти концепции сгорели, как ступени ракеты, — напротив, оно не существует ОТДЕЛЬНО от них, всякий раз при его применении оно требует постоянного обновления, обращения к источникам, определенных модификаций, — оно генерируется из них и поддерживает с ними постоянный контакт.

Кроме того, мы отдаем все отчет, что указание общей структуры и основных функций анти-репрессивного аналитического устройства еще недостаточно для тотального радикального слома всех подавляющих и контролирующих инстанций в социально-политическом, теоретическом, информационном и т. д. пространстве: необходимо дополнительное исследование, посвященное практике его применения. Пока что мы имеем только лишь «экспериментальную модель», чье использование неизбежно будет связано с целым комплексом проблем. Таким образом, на данном этапе наша цель была даже не в том, чтобы представить что-то исчерпывающее на заданную тему, но ввести само это дискурсивное поле — освобождение как системная логика и стратегия ши, точнее, машина или программа по формированию стратегий эмансипации.