Проблема коррупции в системе правосудия

О коррупции в системе российского правосудия с начала судебной реформы принято говорить как об одном из главных ее пороков.

Анализируя претензии общества к судебной системе, В. И. Полудняков в 2002 г., в бытность председателем Санкт-Петербургского городского суда, назвал коррупцию одним из трех главных обвинений в адрес российской судебной власти (наряду с волокитой и «абсолютной безнаказанностью судей»), хотя настаивал на том, что в общественном сознании масштабы коррупции в судах явно завышены^[1]. О соответствии этих стереотипов действительности по имеющимся в литературных источниках сведениям судить невозможно, поскольку обвинения в коррупции судей, как правило, статистическими или социологическими данными не сопровождаются. Однако если бы данные о привлечении судей к уголовной ответственности за так называемые «коррупционные преступления» и придавались широкой огласке, они, скорее всего, тоже были бы обречены на недоверие в обществе, убежденном в высокой латентности этих преступлений и в корпоративной замкнутости судебной системы.

Обсуждение на страницах печати проблем коррупции вообще и в системе правосудия особенно обычно перегружено эмоционально-ажиотажными моментами, которые не способствуют не только решению проблемы, но даже и деловому ее анализу. Публичная демонизация коррупции и коррупционеров, превращение антикоррупционных мотивов в главную составляющую всех организационных преобразований в судебной системе чреваты не меньшими издержками для правосудия, нежели сама коррупция. Важно понимать, что за каждым «антикоррупционным демаршем» неизменно будут стоять субъективные интересы и устремления конкретных людей, которые далеко не всегда совпадут с интересами и целями правосудия. Едва ли оздоровлению российского правосудия могут способствовать такие спровоцированные в антикоррупционном запале меры, как тотальная электронная слежка за судьями со стороны спецслужб или волна доносительства внутри аппаратов самих судов. Антикоррупционная политика в системе правосудия допустима лишь до тех пор, пока она не уничтожает собственно правосудие в общесоциальном его понимании.

Профессионализм анализа глобальной для современного российского государства проблемы коррупции требует, как представляется, признания того, что противодействовать коррупции должны, главным образом, не сами люди, облеченные властью, а правовые условия их властной деятельности — правовые статусы и правовые процедуры, в которых эта деятельность осуществляется.

В Федеральном законе от 25 декабря 2008 г. № 273-?3 «О противодействии коррупции» среди «мер по профилактике коррупции» названо «введение антикоррупционных стандартов, то есть установление для соответствующей области социальной деятельности единой системы запретов, ограничений, обязанностей и дозволений, направленных на предупреждение коррупции» (п. 5 ст. 7). Термин «антикоррупционные стандарты» (anticorruption standards) достаточно широко используется в международно-правовой практике и воспринят в современном российском законодательстве.

Антикоррупционные стандарты — это научно обоснованный комплекс официально закрепленных в законодательстве правил, которым должны соответствовать нормативные предписания, регулирующие соответствующие виды государственно-властной деятельности, с тем, чтобы ограничить коррупционные процессы в ней, позволить своевременно выявлять конкретные факты коррупции, предотвращать их негативные последствия.

Антикоррупционные стандарты в уголовном судопроизводстве — понятие относительно новое для отечественной уголовно-процессуальной науки. Первая попытка ввести его в научный оборот и в законотворческую практику была предпринята в 2001 г. в проекте Федерального закона «Основы антикоррупционной политики», представленном в Государственную Думу Федерального Собрания РФ и содержавшем ст. 29 «Антикоррупционные стандарты в сфере судебной и правоохранительной деятельности»: «В целях предупреждения коррупции в сферах производства по гражданским, арбитражным, административным и уголовным делам, осуществления правоохранительной деятельности, в том числе связанной с предупреждением и пресечением правонарушений, привлечением к ответственности лиц, виновных в совершении правонарушений, а также с возмещением вреда, причиненного правонарушениями, федеральным законодательством устанавливаются:

1) гарантии на:

независимость судебных органов от органов исполнительной власти и органов местного самоуправления;

финансирование судебной и правоохранительной систем, в том числе оплаты труда работников суда и правоохранительных органов не ниже уровня финансирования, в том числе оплаты труда, сопоставимых категорий лиц, заменяющих государственные должности, должности государственной и муниципальной службы в иных государственных и муниципальных органах и их учреждениях;

опубликование в официальных печатных средствах массовой информации сведений о кандидатах в судьи в объеме и порядке, предусмотренном для кандидатов в депутаты Государственной Думы Федерального Собрания Российской Федерации;

2) ограничения на:

закрытое и (или) единоличное рассмотрение, в том числе судом, дел о правонарушениях;

произвольное толкование судом и правоохранительным органом или их должностными лицами применяемых законов и иных нормативных актов;

внесудебный порядок назначения мер ответственности за правонарушения;

3) запреты на:

незаконное вмешательство в судебную и правоохранительную деятельность;

рассмотрение дел о правонарушениях судьями или должностными лицами, прямо или косвенно заинтересованными в исходе таких дел;

рассмотрение дел о преступлениях, перечисленных в ст. 14 настоящего Федерального закона (так называемые коррупционные преступления. — А. Т.), должностным лицом правоохранительного органа, в котором служит или полномочия которого непосредственно исполняет обвиняемый" (терминология и орфография оригинала сохранены. — А. Т.)^[2].

Поскольку термин «антикоррупционные стандарты» в современных условиях воспринят законодателем, а сами антикоррупционные стандарты применительно к правосудию находятся в стадии разработки, имеет смысл рассмотреть содержание названного законопроекта 2001 г. подробнее.

Такой «антикоррупционный стандарт», как ограничение на «неприкосновенность судей, совершивших коррупционные правонарушения», выглядит не просто некорректным, а крайне реакционным. Его реализация в уголовно-процессуальном законе была бы равнозначна ликвидации в стране независимой судебной власти как таковой. Авторы законопроекта не учли, что считать судью-взяточника (как и любого другого гражданина) «совершившим коррупционное правонарушение» можно лишь после вступления в законную силу соответствующего приговора суда. Решать же вопрос о судейской неприкосновенности приходится задолго до этого: как правило, в момент возбуждения уголовного дела в отношении судьи, либо, самое позднее, в момент привлечения его в качестве обвиняемого. Весь антикоррупционный пафос законопроекта в данном случае пропадает при попытке перевести разговор в уголовно-процессуальное русло. Более того, буквальная реализация названного положения чревата уничтожением той самой судейской независимости, в гарантиях которой авторы этого же законопроекта видят другой антикоррупционный стандарт.

Не менее реакционным выглядит предложение рассматривать суд как орган, осуществляющий антикоррупционную политику. Так, в ч. 2 ст. 7 законопроекта («Система субъектов антикоррупционной политики») в числе субъектов названы «органы, управомоченные осуществлять правосудие по делам о коррупционных правонарушениях»^[3]. Терминологическое оформление этой идеи не способно скрыть ее существа: на орган независимой судебной власти, призванный осуществлять правосудие, возлагается обязанность проводить антикоррупционную политику. Между тем политическая задача суда — стоять вне какой-либо политики, разрешая правовой конфликт органов уголовного преследования, реализующих антикоррупционную, равно как и иную антикриминальную, политику от имени государства, и стороной защиты, имеющей равные со стороной обвинения правовые возможности для опровержения выдвинутого обвинения.

В то же время, критикуя эти предложения, нельзя не задаться многими другими уголовно-процессуальными вопросами, один из которых прямо касается проблемы коррупции внутри самого судейского корпуса: а можно ли вообще уличить судью-взяточника в совершении этого преступления (получения взятки) при существующем порядке возбуждения уголовного дела в отношении судьи и задержания его (в том числе — «с поличным»)? Проанализируем соответствующие положения действующего УПК РФ.

Согласно ст. 449 УПК РФ судья, задержанный по подозрению в совершении преступления в порядке, установленном ст. 91 УПК РФ, должен быть освобожден немедленно после установления его личности " за исключением случаев задержания на месте преступления" . То есть формальных препятствий для задержания судьи, застигнутого в момент получения предмета взятки или непосредственно после этого, законом не предусмотрено, хотя по поводу любых других оснований задержания (п. 2, 3 ч. 1 и ч. 2 ст. 91 УПК РФ) существует жесткий нормативный запрет, охраняющий судейскую независимость. Однако попытка проследить дальнейшую «уголовнопроцессуальную судьбу» такого «задержания с поличным» приводит к противоположным выводам. Задержание в уголовно-процессуальном смысле допускается только по возбужденному уголовному делу и считается законным только в том случае, если в срок не более трех часов после доставления подозреваемого в орган дознания, к следователю или прокурору будет составлен протокол задержания (ч. 1 ст. 92 УПК РФ). Иными словами, в течение трех часов необходимо решить вопрос о возбуждении уголовного дела в отношении фактически задержанного судьи. Очевидно, что сделать это с соблюдением положений п. 4 и 5 ч. 1 ст. 448 УПК РФ о возбуждении дела Председателем Следственного комитета РФ с согласия соответствующей квалификационной коллегии судей невозможно не только в течение трех часов, но и трех дней или даже недель. Но самое главное — захочет ли кто-нибудь из правоохранителей, обязанных в силу закона бороться с коррупцией в правосудии, выявлять случаи взяточничества или вымогательства взяток, будучи поставленными в такие законодательные рамки? Гораздо проще оставить все, как есть.

Судейская неприкосновенность в этих случаях из абсолютно необходимой гарантии правосудия действительно превращается в непреодолимое препятствие для ограничения коррупции в нем. Не видеть в этом проблемы было бы неразумным: абсолютно необходимые уголовно-процессуальные гарантии судейской независимости (особый порядок возбуждения уголовного дела в отношении судьи, его задержания и привлечения в качестве обвиняемого), как правило, становятся непреодолимым препятствием для доказывания коррупционных действий самих судей.

Проблема эта, не получившая должного освещения в уголовно-процессуальной литературе, привлекла внимание исследователей из других отраслей юридической науки. Так, специалист в области теории права и государства профессор А. В. Малько называет описанное «завышенным» иммунитетом судей^[4] и выход из этой действительно непростой ситуации и «эффективное юридическое средство в борьбе с коррупцией» видит в ограничении иммунитета для судей и даже в «ограничении презумпции невиновности» для этих случаев^[5]. Едва ли такое решение можно считать оптимальным, поскольку именно презумпция невиновности утвердилась как незыблемый принцип уголовного процесса во всех демократически развитых государствах, обеспокоенных проблемой коррупции не меньше, чем современная Россия, и добившихся в борьбе с коррупцией несоизмеримо больших успехов.

Презумпция невиновности, связанная с требованием несомненной доказанности вины любого преступника, в том числе и обвиняемого в коррупционных преступлениях, — это один из самых важных антикоррупционных стандартов. Именно презумпция невиновности обеспечивает «меткость» уголовной репрессии, обязывая принимать только законные, обоснованные и мотивированные властные решения по ее реализации. «Слепая» и безответственная борьба с коррупцией, скорее всего, более опасна, чем сама коррупция, поскольку жертвой этой борьбы всегда может оказаться невиновный, тогда как виновный останется безнаказанным и вдохновленным на воспроизводство коррупции.

Понимая все это, нельзя игнорировать реальную проблему преодоления процедурных препятствий для привлечения к уголовной ответственности настоящего судьи-взяточника и доказывания его виновности. Корректным способом решения этой проблемы, как представляется, могло бы быть следующее. Для производства по уголовным делам в отношении судей (как, впрочем, и других прямо указанных в законе категорий лиц) может быть предусмотрена возможность сохранения доказательственной силы за теми сведениями, которые были получены с соблюдением общих правил доказывания, но до возбуждения уголовного дела по особым правилам гл. 52 УПК РФ. Полученные доказательства как бы «замораживаются» и могут быть использованы только в случае последующего возбуждения уголовного дела.

Бесспорной поддержки заслуживает такой антикоррупционный стандарт, как «ограничения на закрытое и (или) единоличное рассмотрение, в том числе судом, дел о правонарушениях». Здесь затрагиваются две актуальные уголовно-процессуальные проблемы: сочетание единоличных и коллегиальных начал в правосудии по уголовным делам и гласность правосудия. Однако нельзя не заметить, что в принятом УПК РФ указанные идеи первого антикоррупционного законопроекта были восприняты с точностью до наоборот. В п. 1 ч. 2 ст. 30 УПК РФ предусмотрено единоличное рассмотрение уголовных дел о преступлениях, максимальная мера наказания за которые — до 10 лет лишения свободы, причем в отношении подавляющего большинства дел (с максимально возможной мерой наказания до пяти лет лишения свободы) — безальтернативно, независимо от воли кого-либо из участников процесса. Даже те авторы, которые поддержали введение единоличного порядка рассмотрения уголовных дел как таковое, высказались против столь широкого его применения^[6]. Для мировой юридической практики характерно признание за единоличным порядком рассмотрения уголовных дел статуса упрощенного или ускоренного с четкой фиксацией круга дел, разрешаемых в таком порядке. В ч. 3 ст. 30 УПК РФ для районных судов сохранен введенный в 2000 г. единоличный порядок рассмотрения уголовных дел в апелляционной инстанции (тоже безальтернативно), хотя апелляционная стадия процесса — проверочная, контрольная, для которой единоличный порядок рассмотрения дел по общемировой и российской традиции вообще не характерен.

Гласность процесса признавалась принципом уголовного судопроизводства (с помещением правила об открытом судебном заседании в гл. 2 УПК РФ «Принципы уголовного судопроизводства») вплоть до второго чтения по законопроекту, после чего она была «понижена в ранге» путем перемещения соответствующего правила в гл. 35 «Общие условия судебного разбирательства». Судя по всему, законодатель не признал за гласностью свойства универсальности (действия на всех стадиях процесса). Отчасти это действительно так: гласность досудебного производства существенно сужена в сравнении с гласностью судебного разбирательства в силу специфики досудебной правоприменительной деятельности. Однако такая трактовка — узко формальная, не отражающая истинного смысла гласного уголовного процесса в демократическом государстве. И дело не только в том, что и в досудебных стадиях процесса гласность в специфических формах все же присутствует, как минимум, в качестве «гласности для сторон». Глубинный смысл гласности процесса в другом: любой следователь, дознаватель, прокурор, работая по уголовному делу, должен знать: то, что сегодня он «творит» в тиши следственных кабинетов и под покровом следственной тайны, завтра будет обнародовано в гласном суде, а самому ему, возможно, придется принародно объяснить, что именно он делал, как и почему. Именно поэтому можно с уверенностью утверждать, что гласность судебного разбирательства имеет значение для любого вида уголовно-процессуальной деятельности, а значит — для всего уголовного процесса в целом.

Нельзя не заметить, что «понижение в ранге» принципа гласности сопряжено с весьма характерными новшествами процедурного плана. Оценим их в свете сказанного выше.

Согласно п. 3 ч. 2 ст. 241 УПК РФ закрытое судебное разбирательство, помимо прочего, допускается при возможности «разглашения сведений, унижающих… честь и достоинство» участников процесса. Представим: чиновника обвиняют в получении взятки, кого-либо — в убийстве или разбое, а приговора суда, который только и вправе констатировать их виновность, естественно, еще нет. Это обстоятельство можно при желании расценить как угрозу распространения сведений, унижающих честь и достоинство подсудимого, т. е. как законное основание для рассмотрения дела в закрытом судебном заседании.

О том, что обозначенная проблема действительно существует, можно судить по изменениям и дополнениям, внесенным в УПК РФ Федеральным законом от 8 декабря 2003 г. № 161-ФЗ «О приведении Уголовно-процессуального кодекса Российской Федерации и других законодательных актов в соответствие с Федеральным законом „О внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс Российской Федерации“». В ст. 241 УПК РФ теперь введена ч. 2.1 следующего содержания: «В определении или постановлении суда о проведении закрытого разбирательства должны быть указаны конкретные фактические обстоятельства, на основании которых суд принял данное решение». Нельзя сказать, что эта мера идеальна, ибо она не исключает возможности указать в определении или постановлении «конкретные фактические обстоятельства» именно так, как показано выше: приговора еще нет, а достоинство человека уже унижается посредством принародного обвинения в совершении преступления от имени государства. Однако сам факт необходимости мотивировать судебное решение, в известном смысле отчитаться перед людьми за примененную судебную власть, — это, бесспорно, гарантия от злоупотреблений. Указанное правило касается и процессуальных решений в досудебном производстве: письменное изложение мотивов принятия того или иного решения в документе, приобщаемом к материалам дела, которые впоследствии могут быть предоставлены для ознакомления заинтересованному лицу, — это тоже специфическое проявление транспарентности государственной юрисдикционной деятельности, о которой далее будет сказано подробнее.

Доверие населения к правосудию и правоохранительной системе формируется не одно десятилетие и под воздействием множества факторов, анализу которых можно было бы посвятить отдельное крупное научное исследование. Однако непременной составляющей этой системы факторов является прозрачность, понятность и проверяемость всей процедуры производства по уголовному делу, реальная возможность для любого лица, вовлеченного в эту процедуру, добиться вразумительного объяснения, почему тот или иной государственный орган в тот или иной момент принял то или иное властное решение, затрагивающее интересы данного лица. Уголовный процесс не должен быть «вещью в себе», его закрытость для внешнего контроля — благоприятная почва для профессиональной некомпетентности, клановости, своеволия чиновника, а значит и коррупции.

Система антикоррупционных стандартов в уголовном процессе — это комплекс научно обоснованных, вытекающих из принципов уголовного судопроизводства и нормативно закрепленных правил, обеспечивающих антикоррупционную направленность нормативного регулирования уголовно-процессуальной деятельности, т. е. ограничивающих произвольное и бесконтрольное использование властных полномочий недобросовестным правоприменителем, своевременное выявление и предотвращение фактов коррупции, минимизацию их негативных последствий по конкретным уголовным делам.

Система антикоррупционных стандартов в уголовном судопроизводстве — это система процедурных механизмов контроля за свободой властного усмотрения на всех этапах движения уголовного дела. В уголовном процессе такие механизмы имеются: судебный и ведомственный контроль, прокурорский надзор, контрольные судебные стадии, состязательность, позволяющая отстаивать правовой интерес, ущемленный при реализации корыстных устремлений властвующего субъекта, гласность правосудия, участие в нем непрофессионального элемента и т. д. Однако механизмы подобного рода способны эффективно работать только тогда, когда в их нормативно-правовой основе воплощается универсальное правило, известное и активно разрабатываемое в общей теории права: в цепи связанных между собой юридически значимых действий должно обеспечиваться взаимодействие разнонаправленных правовых интересов. Каждый из таких интересов должен получать адекватное нормативно-правовое выражение и процедурное обеспечение. Развитие институтов состязательности процесса, например, — это вовсе не уступка частному интересу в ущерб публичному, как считают некоторые авторы^[7], демонстративно обеспокоенные в последние годы расширением прав стороны защиты (иногда это примитивно называют потворством преступникам), и даже не только средство защиты прав человека, это еще и важный элемент противодействия коррупции.

Система антикоррупционных стандартов — это своего рода «система внутренней безопасности» уголовного процесса, включающая в себя следующие элементы.

• 1. Нормативное обеспечение равенства процессуальных прав сторон обвинения и защиты и равных возможностей их реализации. Обеспечение реальной возможности своевременного обжалования любых правоприменительных решений любым заинтересованным лицом, в том числе и не являющимся стороной в конкретном деле.
• 2. Требование несомненной доказанности оснований любого правоприменительного решения с использованием только допустимых доказательств, мотивированность этих решений и проверяемость процедур доказывания, установление особых процедур доказывания для производства в отношении отдельных категорий лиц, обладающих уголовно-процессуальным иммунитетом.
• 3. Нормативное обеспечение эффективности контрольных стадий уголовного процесса и контрольных процедур в рамках отдельных стадий.
• 4.

  Введение

  элементов внешнего общественного контроля в производство по уголовному делу: широкая гласность правосудия, обеспечение народного участия в правосудии.

• [1] Полудняков В. И. Современная российская судебная реформа. На пути в мир правосудия. СПб.: Нева, 2002. С. 18, 67.
• [2] См.: Уголовное право. 2001. № 1. С. 93.
• [3] Там же. С. 88.
• [4] Малько А. В. Цели и наиболее эффективные юридические средства современной российской антикоррупционной политики // Правовая политика и правовая жизнь. Академический и вузовский юридический научный журнал. Саратов; М., 2004. № 4 (17). С. 43.
• [5] Там же.
• [6] Петрухин И. Л. Теоретические основы реформы уголовного процесса в России. Ч. 1. С. 65.
• [7] Бойков А. Д. Третья власть в России. Книга вторая — продолжение реформ. С. 34.