Государство и общество в России

Зараженные индивидуализмом интеллектуалы XIX и XX веков устроили настоящую травлю государственным добродетелям, и в наше время они уже не согревают сердца людей. А то, что о них еще много говорят, — верный признак их смерти, ведь именно о покойном говорят много и возвышенно. Но мы не можем жить без этих базисных ценностей и, утратив веру в Бога, Родину и самих себя, мы по-прежнему мечтаем о них. Поскольку вся наша экономика, а вслед за ней и все остальные сферы деятельности приобрели «виртуальный», «информационный», «символический» характер, то разговоры о названных ценностях и есть их производство. Не веря в Бога, не любя Родину и не уважая самих себя, мы продолжаем думать, говорить, писать и мечтать об этом, ведь только после их смерти и можно свободно о них писать. Крепкое государство, ортодоксальная вера, гуманизм не очень-то поощряли вольномыслие.

Интеллигенция критиковала прежние ценности, но оказалась неспособной предложить что-либо конструктивное. Государственная власть запрашивает новую национальную идею, которая могла бы сплотить нацию. Но если нет нации, то не может быть и национальной идеи. Мы не знаем, кто мы и зачем живем. Можно ли жить для себя или мы должны жить для чего-то другого? Между отвратительной заботой о собственном комфорте и тяжким грузом ответственности за Родину есть принципиальное различие. Античная «забота о себе» была нацелена не на производство индивидуалистов и, тем более, эгоистов, а на формирование государственных добродетелей. Мы, наоборот, ориентируем молодежь на индивидуальное искусство жизни, в котором не предполагается заботы о Родине, родителях и детях.

Может, и хорошо, что Россия уже не претендует на то, чтобы быть «богоизбранной», и никого не хочет «осчастливить» религиозным или пролетарским братством? На самом деле каждый народ стремится быть примером для остальных, и в этом нет ничего плохого. Мы сами должны определить предназначение своей страны. Навязываемая нам извне миссия быть источником сырья является неприемлемой. Считается, что передовые страны постепенно отказываются от материального производства и занимаются «производством впечатлений». Запад — это фикция, символ, но не пустое место, а весьма дорогой бренд. Но не следует преувеличивать эту постмодернистскую модель: на самом деле производительность труда в материальном и особенно наукоемком производстве там остается самой высокой. Нарушение баланса между реальным и символическим производством, как известно, приводит к серьезному кризису.

Нам тоже необходимо развивать собственный символический капитал. Человек открыт для культурной работы и представляет собой продукт цивилизации. Под лозунгами автономности и независимости, свободы и прав человека скрывается общество, которое формирует и использует для своих нужд необходимый ему тип человека. Современные технологии позволяют думать о новых моделях. Социальная реальность, которая пас окружает, может быть совершенно иной. Вполне можно обойтись без ненужного производства, без войн и конфликтов, беззастенчивых дельцов, коррумпированных чиновников, безответственных интеллектуалов и выражающих свои комплексы художников.

Английский философ Бернард Мандевиль (1670−1733) утверждал, что если убрать жуликов, пьяниц, извращенцев, то общество впадет в стагнацию. Но и прогресс, нацеленный на удовлетворение порока, тоже сомнителен. На самом деле есть иные возможности жить, и их необходимо искать. Россия не может быть догоняющей Запад цивилизацией — она для этого слишком велика. Мы всегда искали или прокладывали свой путь. В «ужасном» прошлом были и позитивные ценности, которые невозможно отбросить. Это учит нас уважительному отношению к прошлому. Наши предки вовсе не были жестокими варварами. Они добились впечатляющих успехов потому, что их «тоталитарное» общество объединяло людей как звенья единой цепи. Они протестовали и бунтовали, когда власть делала общество холодным, а человека бездомным. Именно мы стали настолько равнодушны к самим себе, что апатично наблюдаем за распадом общественной ткани. Наше государство перестало быть Родиной, которую защищают преданно и безрассудно. Это вызвано тем, что мы нелюбим, не уважаем себя, не гордимся своею страною и готовы поменять ее на любую другую, где больше платят.

Можно указать на два рода разрушительных процессов, угрожающих существованию России:

> с одной стороны, деградирует ее народ, который не желает жертвовать тем, что есть, ради лучшего будущего;

> с другой стороны, деградирует сама социосфера, которая становится все более холодной и бездушной, не вызывающей патриотических чувств.

В свете этих угроз философия должна заниматься не только критикой существующих политических режимов, но и разработкой альтернативной модели современного государства. В ее основе должно лежать осознание того обстоятельства, что общество — не безличная структура, какой оно выглядит в моделях политологов и социологов; что оно остается, как утверждал Аристотель, формой бытия с «другими». Тот факт, что, добившись независимости, человек ужасно страдает от одиночества, вселяет надежду, что общество все-таки сохранится не только как система безличных связей на основе рыночной экономики, но как стремление к духовному единству, общению на духовном и интеллектуальном уровне.

Отчуждение человека от своей родовой сущности в буржуазном обществе было важнейшим основанием марксовой критики капитализма. Между тем теория отчуждения не была ядром марксистской идеологии, которая исходила из противоречия интересов пролетариата и буржуазии и классовой борьбы между ними. По-видимому, это было вызвано тем, что согласно теории отчуждения буржуазия тоже обездоленный класс, ибо лишена человеческой сущности; она тоже нуждается в революции как в средстве спасения и очеловечивания. В этом дискурсе скрыто присутствует христианское сочувствие, и поэтому теория отчуждения Маркса была существенно трансформирована в духе эпохи классовых битв, под знаком которых прошли XIX и часть XX века.

Позже, когда сталинский тезис о необходимости обострения классовой борьбы подвергся сомнению, а борьба с капитализмом переместилась в экономическую плоскость, теория отчуждения стала трактоваться как экономическое отчуждение работника от произведенного им продукта. Кроме того, что такое понимание отчуждения оказалось очень узким, оно, как кажется, противоречило самой ставке на экономику, которая не может не вести к отчуждению. И действительно, именно расширение экономических отношений привело к «обуржуазиванию» советского общества. Причинами перестройки были вовсе не «застой», отставание от передовых стран, обнищание населения, поражение в войне и т. п., а, напротив, интенсивное развитие экономики и повышение материального благосостояния трудящихся. Именно в «эпоху застоя» население стало лучше питаться, одеваться, путешествовать, а главное, обеспечивалось недорогим жильем, бесплатным образованием, медицинским обслуживанием и другими благами.

Можно ли возвратить и повторить старое? Одни считают, что ничто не возвращается, другие настаивают на законе вечного возвращения. Идеи, скрытые в теории социализма, образуют ядро человеческих желаний: человечество никогда не откажется от свободы, равенства, солидарности и справедливости. В сущности, этот «набор» входил и в христианскую идеологию. Однако эти идеи, трансформированные в демократической и социалистической идеологии XIX и XX столетий, радикально отличаются по своему содержанию и, главное, по способам реализации от старого наследия. Каковы же тенденции изменения ценностей, ведущих к созданию современного общества?

> Во-первых, изменение стиля жизни людей, их автономизации, ослабление социального контроля.

> Во-вторых, если раньше человек получал «путевку в жизнь» (т.е. подвергался аккультурации и социализации) в семье и школе, то теперь он подключается к обществу через институты рынка.

Теории социализма должны учитывать реалии времени. Современное общество считается постиндустриальным.

Это слово вносит заблуждение, так как обращает внимание лишь на техническую революцию. На самом деле изменения затронули не только способ производства. В рынок втягивается то, что ранее оставалось внерыночным, и главное — производство идей, художественных произведений. В связи с этим много говорится об углублении отчуждения, появлении его новых форм. Но следует также спросить: а что происходит с рынком, экономикой и политикой, которые стали играть с символическим капиталом?

Символический капитал резко отличается от капитала финансового, противоречие которого состоит во всеобщем характере производства и частном способе присвоения. Дух только по видимости своей всеобщностью похож на деньги. Дух спекулятивен, но его противоречие совсем иное, чем у денег: он производится индивидом, а принадлежит всем. Рынок ставит вопрос об авторских правах, стремится защитить производителя от пиратства, а потребителя от подделок. Но по большому счету идеи не принадлежат никому, и это справедливо, так как автор, строго говоря, не единственный участник их производства.

Нельзя не видеть, что современность строится уже не на основе идеи автономного индивида, который на свой страх и риск занимается производством тех или иных товаров для рынка. Нельзя не видеть, что кроме экономических критериев в современном обществе складываются иные требования. Если раньше производство, безусловно, определяло своего субъекта, то сегодня мы видим обратное: зависимость его от человеческих желаний и потребностей. Конечно, эти желания во многом искусственно моделируются, подобно тому как в политике фабрикуется общественное мнение, на которое она якобы опирается, однако это уже обман, а обман всегда легче разоблачать, нежели то, что всем кажется честным. Сегодня уже не кажется честным, что человек — это винтик государства или производства. Люди, конечно, хотят иметь много денег и власти, но уже не согласны на ту степень отчуждения, когда власть и деньги идут во вред им самим.