Анализ отдельных произведений В. В. Маяковского

Стихотворение «Нате!» (1913)

Одно из лучших ранних стихотворений Маяковского, которое он особенно любил, — «Нате!». Прочитанное автором 19 октября (в годовщину пушкинского Лицея!) 1913 г. на открытии московского литературного кабаре «Розовый фонарь», оно вызвало ярость публики и привело к вмешательству полиции. И это неудивительно: само название стихотворения носило вызывающий характер, ведь слово «нате» — просторечное, в повседневном употреблении имеет оттенок пренебрежения. Тема стихотворения традиционна: противостояние поэта и толпы. Однако этот конфликт разрешается автором-футуристом по-своему, глубоко оригинально. Если пушкинский Поэт из стихотворения «Поэт и толпа» предпочитал творческое уединение («Подите прочь! какое дело / Поэту мирному до вас!»), то у Маяковского поэт, наоборот, бросает вызов толпе, издевается над ней, даже оскорбляет ее, подхватывая скорее традиции лермонтовских сочинений «Поэт» и «Как часто, пестрою толпою окружен…» Конечно, в готовности вступить в бой с толпой поэт не нов, но в другом он действительно новатор: мнимо культурной и приличной толпе его герой противопоставляет нарочитое, а по сути, столь же мнимое варварство и грубость. Обилие грубых или оскорбительных для адресата слов также создают в стихотворении атмосферу вызова. Для толпы поэзия — развлечение в промежутке между сдой и танцами («Толпа озвереет, будет тереться, / ощетинит ножки стоглавая вошь»).

Изображение толпы — антиэстетично, поэт использует прием метонимии: вместо выходящих «в чистый переулок» людей туда «вытекает по человеку» их «обрюзгший жир». Публика названа «стоглавой вошью»: смысл этой метафоры также понятен, ведь вошь — ничтожное насекомое-паразит, к тому же слово «вошь» — распространенное оскорбление. Непривлекательны и образы отдельных посетителей кафе: подчеркивается их неопрятность («в усах капуста», «белила густо», все они «грязные»), женщина в своих нарядах сравнивается с безглазой устрицей («Вы смотрите устрицей из раковин вещей»). Тем самым «грязная» толпа противопоставлена «чистому переулку», ведь футуристы, вслед за символистами, ввели в свои стихи образ Города, однако этот образ наполнялся иным, не всегда негативным содержанием.

Грубость поэта — защитная реакция на потребительское отношение к его таланту и искусству в целом. В стихах толпа ищет лишь скандала, она готова залезть в душу к герою, сердце которого столь ранимо и беззащитно, что сравнивается с бабочкой. Он, «бесценных слов транжир и мот», бессмысленно растрачивает себя, «мечет бисер», его стихи подобны драгоценностям («стихов шкатулки»), но они чужды толпе, видимо, искренне считающей себя покровительницей прекрасного.

Символично, что герой Маяковского именует себя «грубым гунном». На рубеже веков была характерна тенденция проводить параллели между современной цивилизацией, стоящей на пороге революционного кризиса, и Древнеримской империей, павшей под ударами кочевых племен. Так, поэт-символист В. Я. Брюсов в стихотворении «Грядущие гунны» (1904;1905) усматривает предназначение «новых варваров» в том, чтобы «Оживить одряхлевшее тело / Волной пылающей крови». Свою роль, как и роль иных «жрецов искусства», мэтр символизма видит в сохранении культурного наследия современной и предшествующих эпох: «А мы, мудрецы и поэты, / Хранители тайны и веры, / Унесем зажженные светы / В катакомбы, в пустыни, в пещеры». Однако Маяковский вступает в спор и с традицией в целом, и с Брюсовым, его постоянным противником, в частности. «Грубый гунн» в стихотворении Маяковского — это сам поэт, он несет новое искусство, не сменяющее, но заменяющее то, что создано другими. Даже форма его стиха вызывающе нарушает основные каноны стихотворчества, дает новое представление о том, каким может быть поэтическое произведение.

Стихотворение «Нате!» еще сохраняет традиционную форму деления на строфы — четверостишия с перекрестной рифмовкой (за исключением последней строфы, уже приобретающей форму «маяковской лесенки»). Однако стихотворный размер «Нате!» от этой традиции отступает. Первые две строчки написаны хореем, но в остальных строках силлабо-тонический размер начинает расшатываться, так что в третьей-четвертой строчках между двумя ударными слогами — иктами — может оказаться от 0 до 2 безударных, а во второй строфе число безударных слогов в такте достигает уже 4. Стихотворение от этого приобретает интонации, свойственные устной речи, лишается декламационной «напевности» .

Той же цели служит и звучание стиха: он скрежещет и рычит («Через час отсюда в чистый переулок / вытечет по человеку ваш обрюзгший жир»), представляя собой разительный контраст напевности символистских произведений. Провозглашенная теоретиками футуризма затрудненность формы, цель которой — сделать чувственно ощутимым художественную форму, обострить ее восприятие, находит свое выражение и в поэтическом синтаксисе. В стихотворении присутствует инверсия, нарушен привычный порядок слов: «а я вам открыл столько стихов шкатулок» (видимо, правильнее было бы сказать «а я столько открыл вам шкатулок стихов»). Используются эллипсы — пропуск знаменательных слов («у вас в усах капуста», «на вас белила густо»). Встречаются и плеоназмы, построенные на повторении уже выраженного смысла («транжир и мот», «недокушанных, недоеденных щей»). Таким образом, стихотворение «Пате!» — стихотворение-вызов. Сама его форма рассчитана на разрушение привычных представлений о «прекрасном» и «должном», на «оскорбление вкусов» считающей себя культурной публики. Однако это не простое хулиганство, а средство утверждения нового — через отрицание старого, провоцирование скандала.