Легальная дефиниция общего понятия «доказательство» в уголовном процессе: деятельностный взгляд

Анализ текстов, посвященных проблеме легальной дефиниции общего понятия «доказательство» (ст. 69 УПК РСФСР, ст. 74 УПК РФ), позволяет утверждать: десятилетиями российские процессуалисты (как и коллеги из республик бывшего СССР) неутомимо, но также и безуспешно занимались поиском процессуального «философского камня» — essentia essentiae нормативного определения общего понятия «доказательство» .

Прагматическая процессуалистика этим совершенно не должна заниматься^[1].

Дело в том, что, созданная в рамках натуралистического концептуального схематизма «собирание + проверка + + оценка доказательств», легальная дефиниция общего понятия «процессуальное доказательство» не исполнила своего предназначения — дать юридическому сообществу (прежде всего — практикам) столь ожидаемое четкое и однозначное понимание этой воистину фундаментальной категории доказательственного права. В рамках настоящей лекции ограничимся тремя принципиальными тезисами.

• 1. Сама методологическая установка этого научного поиска единственно правильной субстанции процессуального доказательства, приведшая в 1958 г. к появлению теоретических содержаний, реализованных в ст. 16 Основ уголовного судопроизводства Союза ССР и союзных республик, всегда будет требовать однозначно определяться с исходным (базовым) понятием как несущей конструкцией очередной версии легальной дефиниции общего понятия доказательства (факты, фактические данные, сведения, информация etc). Однако решение проблемы если не блокируется, то, по крайней мере, весьма осложняется фактором конкурентной понятийной среды, ибо ее гносеологические, эпистемологические, информационные и нормативные компоненты правомерно ассоциируются в сознании юристов с понятием «доказательство». Поэтому для решения этой задачи процессуалисту необходимо располагать решающим правилом (критерием) проведения квалификационно-разрешающей процедуры, которой сегодня нет, и неизвестно, появится ли она когда-нибудь^[2].
• 2. Каждый раз, когда будет предлагаться новый нормативный проект общего понятия «доказательство», то и в этом случае, несмотря на все добрые интенции его оргпроектантов, предлагаемая конструкция, primo, будет все-таки отображать содержание не всего сокрытого за ним сложного феномена, но только какую-то одну из его возможных составных (элементов).

Акцентирование же внимания юриста на каком-то одном из элементов понятийного ряда «доказательство» с одновременным оставлением в тени иных равноценных ему элементов будет провоцировать лишь бесконечные попытки отыскать эту «суть существа». Secundo, упрощение феномена доказательства па уровне дефиниции с необходимостью повлечет за собой и его упрощение на уровне смысла и значения, а далее и в операционном (практическом) слое доказывания.

Поэтому напрашивается вывод: энергичные, но безуспешные разыскания упомянутого essentia essentiae процессуальных доказательств обусловлено прежде всего господством позитивизма в науке доказательственного права с присущим ему натуралистическим подходом к пониманию феномена процесуальных доказательств^[3]. Отсутствие критической рефлексии сталкивает процессуалистов к пониманию их не как рукотворных плодов юридической мыследеятельности, а как объектов «первой», т. е. недеятельностной, природы. Нет ничего удивительного, что в идеологеме юридического натурализма доказательства — это некие готовые «продукты», как бы «нафаршированные» готовыми фактическими данными (фактами, информацией, сведениями — в зависимости от познавательного вкуса исследователя). А далее вполне логически постулируется: доказательства правильно отражают праворелевантные фрагменты реальности минувшего, благодаря чему отношения между ними оправданно отождествляются с причинно-следственными связями между реальными событиями.

С позиций же деятельностного подхода объективные свойства доказательств — относимость, допустимость, достоверность, сила, убедительность etc — необходимо рассматривать не как их имманентности (сущностные качества), а как познавательный результат (знание) приложения к ним как объектам деятельности доказывания определенных исследовательских процедур^[4].

3. Таким образом, как представляется, есть все основания утверждать: в теоретическом плане доказательства являют собой структуру, «погруженную» в процесс их формирования (изготовления), которое происходит на юридическом материале (показания, свидетельства, материальные объекты). Практикующий юрист же, руководствуясь собственной правовой позицией, а также требованиями места, времени и цели, извлекает из материалов то, что ему необходимо (в иной модальности — что можно использовать) для решения определенной задачи доказывания «здесь и сейчас», т. е. в рамках определенной ситуации деятельности доказывания.

Отсюда логично следует: нет рациональной практической и научной необходимости определять в законе единое понятие процессуальных доказательств, равно как и устанавливать в нем исчерпывающий список их видов. Если же озаботиться процессуальными гарантиями личности в уголовном судопроизводстве, то намного важнее зафиксировать в нормах критерии недопустимости доказательств и определить понятные процедуры разрешения вопросов их введения в доказательственное обращение. Что касается освещения сложной юридической природы процессуальных доказательств, то это должно быть сферой процессуальной доктрины, а оперативное реагирование па проблемы, возникающие в практике доказывания, могла бы осуществлять высшая судебная инстанция, изучая прецедентную практику.

Следовательно, подобает стремиться не к унифицированной трактовке сути доказательств, а к осознанию ее интегральности, обусловленной их деятельностной природой. Мы склонны думать: а) это позволит избежать не всегда оправданных теоретических конфронтаций, вызываемых неистовым стремлением во что бы то ни стало доказать собственную — единственно правильную — позицию, основанную на экспонировании одного из элементов понятийного ряда «доказательство», б) содействовать разработке нового, деятельностного понимания юридической природы процессуальных доказательств. Подытоживая, осмелимся предложить установочную (постулятивную) дефиницию понятия процессуальных доказательств. Итак, доказательства — это устные и письменные сообщения лиц, разнообразные вещи (предметы и документы), которые правомерно использовать в суде для отстаивания собственных процессуальных позиций in merito разрешаемых юридических вопросов^[5].

Как представляется, продуктивное овладение сложной природой юридических доказательств может быть сопряжено с разработкой деятельностного конфигуратора, т. е. специального средства процессуальной инженерии, позволяющего работать по методологической схеме многих знаний. В его качестве — по аналогии с уголовно-правовой конструкцией «состав преступления» — предлагается рассматривать теоретико-методическую конструкцию «состав процессуального доказательства»^[6]. В соответствии с характером конфигурированных ею знаний она должна состоять из трех функциональных блоков: фактового + информационного + + нормативно-процедурного^[7].

1. Фактовый блок. На фактовый блок возлагается функция установления фактов предмета доказывания, а его наполнением является: доказываемый (искомый) факт + доказывающий факт + вывод юриста о форме связи между ними.

Доказываемый (искомый) факт. В контуре формируемой в уголовном деле системы доказательств последние в прагматично-процессуальном смысле функционируют, будучи всегда «привязаны» сторонами и судом к конкретному доказываемому (искомому) факту материально-правового или процессуально-правового характера, в доказывание которого они и вовлекаются. Благодаря этому процессуальные доказательства приобретают характер активного средства деятельности доказывания в уголовном процессе, что соответствует их функциональной характеристике — познавательной относимости и процессуальной допустимости, т. е. пригодности служить в рамках совокупности доказательств установлению искомых фактов в соответствии с требованиями конкретного стандарта доказанности.

Доказывающий факт. Чтобы установить наличие или же отсутствие определенного искомого (доказываемого) праворелевантного факта, сторонам и суду необходимо располагать иными фактами, сформированными в ходе деятельности доказывания, т. е. доказывающими фактами.

Вывод о связи между доказываемым и доказывающим фактами. Понятно, что доказательство (доказывающий факт) может употребляться сторонами и судом для обоснования выводов о существовании (отсутствии) определенных праворелевантных фактов и обстоятельств уголовного дела только в случае обнаружения определенной логической связи между ним и искомым фактом. Если она не усматривается юристом, то подобное доказательство считается непригодным для его употребления в доказательственных целях, а посему объявляется не относимым к meritum уголовного дела. Оно остается в качестве доказательства, но уже лишь в его формально-процессуальном понимании, т. е. как процесуальний продукт — «организованность», изготовленная в деятельности доказывания по процессуальным правилам (например, протокол допроса свидетеля), и тут уже ничего не попишешь. Vice versa, в деятельностном плане процессуальное доказательство как продукт технологической части доказывания — изготовления доказательств — совсем необязательно должен быть доказательством в его операциональной части, где оно последовательно «тестируется» сторонами и судом на юридическую уместность, пригодность, т. е. относимость и допустимость.

2. Информационный блок конструкции «состав процессуального доказательства» . На упомянутый блок возлагается функция обеспечения сторон и суда информацией как «сырьем», исходным материалом для изготовления доказывающих фактов.

Структуру этой части конструкции «состав доказательства» образуют такие элементы, как информация о праворелевантном событии и процессуальные носители информации о ней.

• [1] Например, наши польские коллеги определяют доказательство как все, что допускает право с целью установления оснований разрешения по сути в уголовном процессе. См.: Gaberle A. Dowody w s^dowym procesie karnym. Teoria i praktvka. Warszawa: Oficyna a Wolters Kluwer business, 2010. S. 41.
• [2] Обсуждая в Кракове в мае 2001 г. с известным в Европе процессуалистом проф. С. Вальтосем проблему легальной дефиниции общего понятия «доказательство», я был несколько обескуражен, услышав от него в самом начале разговора весьма твердое и категорическое: «По моему мнению, сегодняшнее состояние процессуальной науки не позволяет найти удовлетворительного решения этой проблемы» .
• [3] Как подчеркивает С. А. Пашин, столкновение «естественнонаучного» и «деятельностного» подходов к оценке допустимости материалов и составляет главную гносеологическую и теоретическую проблему отечественного (постсоветского) доказательственного права. См.: Пашин С. А. Доказательства в российском уголовном процессе. М.: Комплекс-Прогресс, 1999. С. 67.
• [4] В этой связи Д. А. Бочаров замечает: «…доказательство — это сложная динамическая конструкция, которая прежде всего имеет юридическую природу, и говорить про объективные его свойства как-то неуместно». См.: Бочаров Д. Проблеми юридичного доказування у літературних прикладах. Дніпропетрівськ: Академия митної служби України, 2002. С. 25.
• [5] С. Вальтось подчеркивает: «Издавна стало обыкновением отождествлять доказательства с показаниями свидетелей, объяснениями обвиняемых, характерными чертами тела или трупа, местности и вещи, а чтобы правильно понимать, о чем идет речь, необходимо скрупулезно исследовать контекст названия доказательства; только таким образом можно расшифровать его содержание*•. См.: Waltos S. Proces karny: Zarys systemu. Warszawa: Wydawnictwo Prawnicze LexisNexis, 2003. S. 340.
• [6] Замечу, что в 1948 г. В. Я Лившиц использовал понятие «состав судебного доказательства», включая в него обязательные и факультативные элементы. См.: Лившиц В. Я. Принцип непосредственности в советском уголовном процессе. М.; Л.: АН СССР, 1948. С. 23.
• [7] В. С. Балакшин рассматривает доказательство как систему, состоящую из трех элементов: 1) сведений о фактах; 2) источников сведений о фактах; 3) способов и порядка собирания, закрепления и проверки сведений о фактах и их первоисточников. См.: Балакшин В. С. Доказательства в теории и практике уголовно-процессуального доказывания: важнейшие проблемы в свете УПК РФ: автореф, дис. … д-ра юрид. наук. Екатеринбург: УрПОА, 2005. С. 11−12, 32−33.