Обретение себя: гайто газданов (1903-1971)

В результате изучения материала данной главы студент должен: знать

• • основные вехи биографии Г. Газданова;
• • основные темы творчества писателя;
• • роль детективных сюжетов в романах Газданова; уметь
• • раскрывать проблему соотношения реальности и памяти в романе «Вечер у Клэр»;
• • проанализировать эволюцию творчества Газданова от «Призрака Александра Вульфа» к роману «Эвелина и ее друзья»;
• • давать характеристику романа «Пробуждение»; владеть навыками
• • анализа своеобразия положения «незамеченного поколения» в литературе Русского Зарубежья;
• • работы с учебной и научной литературой по теме.

Одно из немногих описаний внешности Гайто Газданова принадлежит его недоброжелателю Василию Яновскому: «Маленького роста, со следами азиатской оспы на уродливом большом лице, широкоплечий, с короткой шеей, похожий на безрогого буйвола»^[1]. Тем не менее и в этом искаженном портрете (достаточно сравнить его с фотографиями писателя) отмечена сила человека, прошедшего сквозь множество жизненных испытаний и не согнувшегося (буйвол!), ставшего, по мнению многих критиков, вровень с В. Набоковым. Не случайно творчество Газданова высоко ценили столь полярные писатели, как И. Бунин и М. Горький.

Гайто (Георгий) Газданов родился в Петербурге. Его отец Баппи (Иван Сергеевич), осетин, окончил Лесной институт в Петербурге, когда сыну было три года, и тут же увез семью в Сибирь, затем работал лесником в Белоруссии, Тверской губернии, на Украине. Кроме своей основной профессии, он интересовался философией. Умер Баппи Газданов в 1911 г., когда мальчику было восемь лет. Мать Вера Николаевна Абациева выросла в Петербурге в семье своего дяди народника Магомета (Иосифа Николаевича) Абациева, страстно увлекалась литературой и привила любовь к ней сыну. Мальчик рано начал читать, и от него даже прятали книги. Летом Гайто ездил во Владикавказ к деду и бабушке, в Кисловодск к дяде, но осетинским языком так и не овладел. Самое большее, что он мог, по его собственному признанию, отличить осетинскую речь от других языков.

Проведя год в кадетском корпусе и не закончив учебу в гимназии, Газданов летом 1919 г. в пятнадцать с половиной лет уехал на Кавказ воевать. Позднее его автобиографический герой романа «Вечер у Клэр» объяснит причины этого поступка: «Мысль о том, проиграют или выиграют войну добровольцы меня не интересовала. Я хотел знать, что такое война, это было все тем же стремлением к новому и неизвестному. Я поступил в белую армию потому, что находился на ее территории, потому, что так было принято; и, если бы в тс времена Кисловодск был занят красными войсками, я поступил бы, наверное, в красную армию». Впрочем, в романе содержится и другое, очень газдановское, объяснение присоединения к добровольцам: «Я все-таки пойду воевать за белых, так как они побеждаемые».

Он служил на бронепоезде, видел множество смертей (тайна смерти стала темой всего его творчества), а в ноябре 1920 г. вместе с армией Врангеля эмигрировал сначала в Константинополь, затем в Болгарию, где в 1923 г. завершил среднее образование в русской гимназии города Шумен. В том же году уехал в Париж.

Здесь он работал портовым грузчиком, мойщиком паровозов, сверлильщиком на автомобильном заводе, преподавал русский язык французам и французский русским. Испытал он и участь парижского клошара (бездомного бродяги), когда зимой 1925—1926 гг. ночевал на станциях метро. В 1928 г. он нашел постоянную работу — таксиста.

В конце 1920;х — начале 1930;х гг. «буйвол» Газданов учился в Сорбонне, лучшем университете Франции, па филологическом факультете.

Значительным событием в жизни Газданова стало вступление по приглашению опекающего его М. Осоргина в масонские ложи «Северная звезда» и «Северные братья». Этот поворот в жизни писателя, его симпатии к масонству, проявляющиеся и в последние годы жизни, объяснимы в первую очередь культом поисков нравственной истины, сознанием ее уникальности и права отдельной личности на истину собственную. Право, выразителем которого в первом романе становится анархичный Виталий: «Никогда не становись убежденным человеком, не делай выводов, не рассуждай и старайся быть как можно более простым. И помни, что самое большое счастье на земле — это думать, что ты хоть что-нибудь понял из окружающей тебя жизни».

Его первый рассказ «Гостиница грядущего», написанный в Константинополе, был опубликован в 1926 г. в пражском журнале «Воля России». За ним последовали «Повесть о трех неудачах», «Общество восьмерки пик», «Товарищ Брак» — все о Гражданской войне. Уже в них видны присущие Газданову фрагментарность, сочетание лиричности с иронией, умение кратко и выразительно рисовать человека.

В Париже Газданов нашел литературных единомышленников, таких же, как он, молодых писателей, ищущих смысла бытия и сомневающихся в возможности его найти, уходящих от традиций дореволюционной литературы и объединившихся вокруг альманаха «Числа». Гайданов стал там своим человеком. Вошел он и в литературное объединение молодых писателей «Кочевье», организованное критиком и литературоведом Марком Слонимом, активно пропагандировавшим идею единой русской литературы, советской и Русского Зарубежья. Газданов, в частности, делал доклады о Бунине, Розанове, Ремизове, Маяковском. В мае 1928 г. на собрании «Кочевья» обсуждалась проза самого Гайданова. Удавалось прорываться и в классические «Современные записки», печатавшие известных старых писателей.

В декабре 1929 г. вышел в свет роман «Вечер у Клэр», сделавший Газданова знаменитым, но не изменивший его положения: писатель продолжал работать таксистом до 1950;х гг. (с перерывом во время войны, когда таксисты в Париже были не нужны).

В 1934 г. «Современные записки» опубликовали второй роман Газданова «История одного путешествия» (отдельное издание — 1938), в 1939;м выходит роман «Полет», публикуются многочисленные рассказы.

В середине 1930;х гг. Газданов предпринимает попытку вернуться на родину: там живет его мать, там, по его мнению, настоящий читатель. Попытка окончилась неудачей: мать и сын так никогда и не встретились.

В период оккупации Парижа Газдановы (писатель женился в 1936 г. на происходившей из семьи одесских греков Фаине Дмитриевне Ламзаки) жили в Париже. Они спасли несколько еврейских семей (в том числе М. Слонима), участвовали в созданном советскими пленными партизанском движении: Газданов редактировал издававшийся Сопротивлением бюллетень, его жена была связной. В изданной в 1946 г. на французском языке книге «На французской земле» («Je m’engage a defendre»)^[2] Газданов рассказал о борьбе русских партизан во Франции.

Газданов, как и близкий ему М. Осоргин, не стал поклонником Советов, видя в них тоталитарный режим. Иное дело, что он не хотел плохо говорить о России, о ее народах. Именно такую позицию он занимал на «Радио Свобода» (Мюнхен), с которым сотрудничал в 1953—1971 гг., и «Свобода» (Париж), где он с 1959 по 1967 г. был корреспондентом, а в 1967—1971 гг. возглавлял русскую службу на радио.

Один за другим выходят романы Газданова: «Призрак Александра Вольфа» (1947—1948, переведен на французский, английский, итальянский, испанский), «Возвращение Будды» (1949—1950, переведен на английский), отдельное законченное издание «Ночных дорог» (1952), «Пилигримы» (1953—1954), «Пробуждение» (1965—1966), «Эвелина и ее друзья» (1969— 1971). Всего им написано 37 рассказов, 9 романов, несколько десятков статей. Наконец приходит достаток, но силы «буйвола» подорваны: началась раковая болезнь. Посетивший Газдановых незадолго до смерти писателя Л. Ржевский пишет: «Было что-то предельно скорбное в очертаниях его фигуры».

Умер Газданов в Париже, похоронен на кладбище Сент-Женевьев-деБуа, там же, где и многие другие русские писатели.

С 1988 г. на родину стали возвращаться его книги.

Все творчество писателя проходит под знаком экзистенциальных поисков человеком внутренней опоры в страшном и внешнем мире. По мере творческого развития мысли автора его герои приходят к преодолению противоречий между их богатым внутренним миром и неустроенностью в реальном бытии.

Уже в первом романе Г. Газданова «Вечер у Клэр» со всей яркостью проявился характерный для писателя интерес к неклассическому типу романа. В эти годы успехом пользовался М. Пруст; И. Бунин публиковал построенный на ассоциациях роман «Жизнь Арсеньева». Как позже признавался Газданов, Пруста он до своего первого романа не читал, а Бунин не был ему близок по мировоззрению. Своего интереса к царящей в литературном воздухе атмосфере такого рода романов нс отрицал.

«Вечер у Клэр» Газданова нарочито бесфабулен. Разрозненные эпизоды сцепляются в единое целое по законам лирики — чисто ассоциативно — через какую-либо деталь, слово, образ.

Много лет спустя в своем последнем романе «Эвелина и ее друзья» Газданов специально подчеркнет сходство и отличие композиционных принципов этой и всех своих последующих книг и классических романов: «Я убеждался в том, что классическое построение всякой литературной схемы чаще всего бывает произвольным, начинается обычно с условного момента и представляет собой нечто вроде нескольких параллельных движений, приводящих к той или иной развязке, заранее известной и обдуманной… Вместе с тем мне теперь казалось, что всякая последовательность эпизодов или фактов в жизни одного человека или нескольких людей имеет чаще всего какой-то определенный и центральный момент, который далеко не всегда бывает расположен в начале действия — ни во времени, ни в пространстве… Этот центральный момент был самым главным, каким-то мгновенным соединением тех разрушительных сил, вне действия которых трудно себе представить человеческое существование».

Центром разнородных эпизодов, всплывающих в сознании героя Николая Соседова (детство, отрочество, война, эмиграция), становится вечер, проведенный им в Париже у почитаемой женщины — Клэр. Нетрудно заметить символичность выбора писателем имени героини: «Клэр» — французское «свет», и именно светом, смыслом жизни становится для героя эта француженка после того, как он покидает берега России.

Конфликт «Вечера у Клэр» строится на впервые возникающем мотиве, которому суждено впоследствии стать центральным в прозе писателя — некоей «болезни», которая мучит наиболее приближенных к автору героев, воплощающих в себе катастрофическое сознание молодых людей его поколения. Прошлое и настоящее, время всей жизни и одного вечера вступают в конфликт. Ни одно не способно победить — они взаимно отрицают друг друга, ставя героя в трагическое положение.

Перед читателем проносятся десятки судеб, не более упорядоченных и целесообразных, чем судьба главного героя романа Николая Соседова: «Было много невероятного в искусственном соединении разных людей, стрелявших из пушек и пулеметов: они двигались по полям южной России, ездили верхом, мчались на поездах, гибли, раздавленные колесами отступающей артиллерии, умирали и шевелились, умирая, и тщетно пытались наполнить большое пространство моря, воздуха и снега каким-то своим, не божественным смыслом…».

Мечта героя об обретении смысла жизни в овладении Клэр, осуществляясь в реальности, оказывается иллюзорной.

На французской земле, куда герой стремился все эти годы, он вновь со всей остротой ощущает в себе конфликт реальной и воображаемой действительности, подвижного, идеального образа Клэр, рожденного в воображении и памяти, и статичного ее образа, воспринимаемого непосредственно. Та, в которой герой склонен видеть смысл прожитых лет, оказывается слишком реальной, слишком доступной, слишком непсревоплощенной усилиями памяти. Клэр, живущей в памяти героя, не пристало петь фривольную французскую песенку, вести себя так, как она ведет. Новый смысл бытия оказывается необретенным. Свиданье, предсказанное нарочито наивным эпиграфом из хрестоматийного письма Татьяны к Онегину («Вся жизнь моя была залогом // Свиданья верного с тобой»), становится роковым, завершившимся неслиянностью двух уготованных друг другу судеб, победой фатальных сил. Человеческая жизнь с метаниями и страданиями наполняется пустотой. Печаль (любимое слово автора и героя в романе) вновь овладевает героем.

Ярким импрессионистичным образом-метафорой происшедшего выступает рассказ о снеге, издали до слез поразившем героя своей чистотой, но вблизи оказавшемся рыхлым и грязным комом. Импрессионизм здесь граничит с аллегоризмом.

Цветовой и световой рисунок занимает весьма существенное место в романе. Однако импрессионистический прием — будь это «поток сознания» или характерная детализация меняющегося мира — остается у Газданова только приемом: импрессионизм утверждает ценность явлений внешнего мира сквозь призму впечатления, которое одно оказывается способным «остановить мгновение», в то время как в прозе Газданова акцент целиком и полностью переносится на мир внутренний.

Внутренний мир автора-героя и многочисленных калейдоскопически чередующихся героев развернут в «Ночных дорогах». Выбор в качестве основных персонажей преимущественно людей парижского «дна» позволяет автору показать жалкий мир его окружения, абсурдность бытия, частую победу смерти, одиночество. Люди, утверждает Газданов, «отделены друг от друга непроходимыми расстояниями и, живя в одном городе, говоря почти на одинаковых языках, так же далеки друг от друга, как эскимос и австралиец». Наиболее обстоятельно нарисованные персонажи (бывшая звезда света, а ныне несчастная старуха Жанна Ральди, ее ученица Алиса, теряющий внутренний облик старик-философ Платон и проделавший путь от тупого обывателя к искателю смысла жизни Федорченко) ищут, зачем они живут и не находят ответа. Впрочем, в повести есть повествователь, наделенный биографией и чертами автора. Именно его образ позволяет надеяться, что человечество еще не окончательно обречено.

В роман введены превосходно написанные сцены прошлой русской жизни в ныне «исчезнувшем мире»:

«…летние поля и сады под луной, запах цветов и скошенного сена, синебелое сверкание звонкого, как стекло снега, ямщики, лошади, дуги, колокольчики и звуковые тени, доносившиеся до нас… Но главное, после этой музыки наступали минуты особенного, чувственного бессилия и беспредметного исступления, не похожего ни на что другое».

«Ночные дороги» — самое трагическое произведение Газданова.

Следующий значительный шаг в развитии своей философии жизни делает Газданов в романе «Призрак Александра Вольфа» (1947—1948). Это один из романов писателя, ориентированный на детективный сюжет, даже несколько нарочитый.

Начало романа связано с Гражданской войной, когда герой-рассказчик стреляет в скачущего на него всадника и, как он считает, убивает этого человека. Всю дальнейшую жизнь в эмиграции повествователь, ставший журналистом, с осуждением вспоминает об этом случае, видя в своем поступке проявление присущей ему двойственности: наряду с высокой нравственностью и потребностью духовной жизни — стремление к злу, вплоть до убийства.

Однако через какое-то время он находит в книге некоего Вольфа написанный на английском языке рассказ «Случай в степи» — о том же самом, но с точки зрения всадника, оказавшегося не убитым, а лишь раненым. Вчерашние противники встречаются и знакомятся.

Оба они живут прошлым. Оба связаны с Еленой Николаевной: Вольф был ее возлюбленным и тираном и хочет вернуть эти взаимоотношения, полностью покорив женщину себе; повествователь помогает Елене Николаевне изжить душевный холод и в этой дружбе видит надежду на преодоление прошлого и обретение новой полноценной жизни.

Критика не случайно сравнивала Газданова с Ф. Достоевским: за криминальным сюжетом с его невероятными в реальности совпадениями кроется философский подтекст. Приключенческая интрига с первых страниц романа осложняется психологической подоплекой и экзистенциальной проблематикой. Всех трех основных героев «Призрака Александра Вольфа» писатель вновь наделяет раздвоенным сознанием.

Повествователь и Александр Вольф на себе испытали в Гражданскую войну дыхание смерти, которая «дала осечку» (чтобы еще больше подчеркнуть значимость этой фразы, Газданов не только несколько раз повторяет ее, как он это делает со всеми особо значимыми понятиями, определениями, характеристиками, но и пишет ио-французски «е11е пГа rate») и усилила интерес персонажей к смыслу земного бытия, заканчивающегося неизбежным концом.

Оба они не могут войти в ритм нормальной жизни. Если в характеристике повествователя варьируется определение «душевная усталость», то применительно к Вольфу автор пользуется более категоричным словом «призрак» (существо, находящееся уже вне жизни). Вольф — «олицетворение всего мертвого и печального». Не случайно писатель наделяет его «ровным невыразительным голосом», «неподвижным взглядом» и даже «неподвижными глазами». О Елене Николаевне говорится, что «в ней был несомненный разлад между тем, как существовало ее тело, и тем, как, вслед за этим упругим существованием, медленно, и отставая, шла ее душевная жизнь».

Однако на этом сходство трех главных персонажей заканчивается. Повествователь не только сам стремится обрести душевную гармонию, но и помогает другим сделать то же. Газданов подчеркивает, что все женщины, которых встречал герой, после знакомства с ним перестают злобиться на жизнь, становятся едва ли не идеальными. Не составляет исключения и Елена Николаевна. Рассказчику удается растопить ее «душевный холод». При этом он сам как бы начинает новую жизнь.

В событиях жизни героя все зримее начинает присутствовать наряду с признанием фатальности и понимание какого-то высшего смысла: Божественного. Работа больше не воспринимается им как нечто трагическим образом не соответствующее его месту в мире. Ненавистная профессия репортера становится поводом к знакомству с Еленой Николаевной. Трагичность оборачивается целесообразностью. Любовь к Елене Николаевне, возможно, кратковременная и непрочная, вдохновляет его на принятие своей судьбы. Страх перед конечным ответом на вопрос о смысле человеческой жизни заменяется решением (пока лишь частично осуществленным) отбросить мысль о страшном мире и смерти и найти единственно верную систему координат, которая позволяет примирить действительность и воображение: «Но я жил теперь наконец настоящей жизнью, которая не состояла наполовину… из воспоминаний, сожалений, предчувствий и смутного ожидания». Подлинное человеческое существование обретается в связи с другим существованием, что, если не снимает трагедию смерти, то хотя бы смягчает ее.

Иной путь выбирает Александр Вольф. Он выстраивает губительную философию «спокойного отчаяния», видя в мироздании исключительно роковую фатальность. Если для повествователя смерть любого человека — «мгновенный перерыв в истории мира», то Вольф «равнодушен ко всему на свете». Он отрицает ценность человеческой жизни, как своей, так и чужой. «Его философия, — пишет Газданов, — отличалась отсутствием иллюзий: личная участь неважна, мы всегда носим с собой нашу смерть, то есть прекращение привычного ритма, чаще всего мгновенное; каждый день рождаются десятки иных миров и умирают десятки других, и мы проходим через эти незримые космические катастрофы, ошибочно полагая, что тот небольшой кусочек пространства, который мы видим, есть какое-то воспроизведение мира вообще». Даже в таком прекрасном чувстве, как любовь, Вольф видит лишь «наивную иллюзию короткого бессмертия» и «медленную работу смерти».

Это не мешает Вольфу, подобно лермонтовскому Печорину и героям Достоевского, стремиться встать над фатумом, беря на себя функции рока, не останавливаясь для этого ни перед чем, в том числе перед убийством, разрушая чужие судьбы и даже приближая собственный конец. «В нескольких секундах прекращения человеческой жизни (т.е. в убийстве. — В. А.) заключалась идея невероятного, почти нечеловеческого могущества», — вот тезис, исповедуемый Вольфом. Это тоже путь к индивидуальному самоутверждению, но путь ложный, и для Газданова неприемлемый.

В финале романа герой-рассказчик в момент попытки Вольфа убить Елену убивает его самого и вместе с этим поступком избавляется от «ужаса жизни и смерти», от страха времени, которым измеряется для него даже расстояние: «Я сделал шаг вперед, наклонился над ним (убитым Вольфом. — В. А.), и вдруг мне показалось, что время заклубилось и исчезло, унося в этом непостижимо стремительном движении долгие годы моей жизни».

Композиция романа, нарочито не соответствующая его фабуле, наполненная случайными элементами, все более подчиняется не детективному сюжету, а философским поискам, размышлениям о смысле жизни и о смерти.

Следствие, ведущееся повествователем, это не расследование того, как смог выжить после рокового выстрела Александр Вольф, а поиски собственной приемлемой философии жизни и смерти.

Особая роль в этих поисках принадлежит «лишним» для детективного, но совершенно необходимым для философского сюжета статьям, некрологам, обзорам уголовных хроник, судьбам эпизодических персонажей, как бы случайно излагаемых в романе во всех подробностях.

Каждый из этих микросюжетов, включая и персидскую легенду о садовнике и смерти, либо уточняет философские позиции главных героев, либо служит вариантом практического решения философского спора рассказчика и Вольфа о смысле жизни, о взаимоотношениях человека со смертью.

«Возвращение Будды» — роман, создаваемый в те же 1940;е гг., что и «Призрак Александра Вольфа», становится переломным в эволюции писателя.

В романе два героя, повторяющих до определенной поры судьбу друг друга.

Павел Александрович Щербаков, бродяга, побирушка, на эмигрантском жаргоне «стрелок», неожиданно становится обладателем огромного богатства и погружается, как он сам замечает, в «иллюзорные утешения»: обустраивает с комфортом свою квартиру, заводит любовницу Лиду, скрывающую от него и свою мать-сифиличку Зину, и своего подлинного любовника — бандита Амара. Однако ни богатство, ни женщина не смогли подавить в герое «спокойную усталость». Все чаще его посещает желание раствориться и исчезнуть, как это заповедано буддийским учением. Он оказался неспособен на поиски самого себя, на выход из «душевной агонии».

Криминальная троица замышляет и осуществляет убийство Щербакова, надеясь, что в своем завещании он все оставил Лиде.

Однако они обманулись. Владельцем наследства оказывается рассказчик, который, правда, попадает в тюрьму по подозрению в убийстве. Подобно персонажам из «Братьев Карамазовых» (опять Ф. Достоевский!), он готов признать себя морально виновным в убийстве, так как размышлял о возможной смерти старика. Но найденная статуэтка Будды помогает полиции найти истинного виновника. Амар отправляется на гильотину, а рассказчик не повторяет пути Щербакова и обретает свое «Я» через истинную любовь к Катрин.

С самого начала романа автор нарушает классический детективный сюжет неестественно удлиненной для детектива экспозицией. В ней писатель как бы играет всем арсеналом популярных в литературе направлений: здесь и антиутопия с воображаемым попаданием героя на территорию Центрального Государства, где человеку не положено иметь ничего личного, индивидуального (постоянная тема писателя); и медитативная лирика в духе религиозно-пантеистических видений, и уже знакомый «поток сознания» импрессионистов. Все эти приемы призваны философски расширить роль героя, студента историко-филологического факультета, сделать его типичным для прозы Газданова персонажем, наделенным все той же «болезнью» неразличения двух миров — реального и воображаемого. Уродливый и нестабильный мир, в котором герой по несколько раз на дню выносит себе приговоры и умирает, оказывается порождением его творческой фантазии. Плачевным итогом пребывания героя в этом мире становится утрата им границ собственного «Я» и обостренное чувство своей гибели, постоянного растворения, распада в этом мире. Таким образом, жизнь героя-рассказчика превращается в сплошное мучение.

Детективный сюжет получает философское обрамление. Имя Будды, вынесенное в заголовок, перестает связываться только со статуэткойуликой. Оно обозначает и философские вехи на пути героя к себе. Герой проходит круг рождений (сансара), он одержим идеями перевоплощений (дхарма). И, что самое главное, не без влияния Павла Александровича он начинает думать, что смерть вовсе не катастрофа, «не ужас, от которого стынет кровь», как это ему всегда представлялось, а «безмолвное великолепие бесконечности». На какое-то время он приходит к буддистской мысли о «странно притягательном» «желании своего собственного исчезновения».

По мере развития сюжета буддийская философия внутренней сосредоточенности и равнодушия к миру преодолевается повествователем. Еще в тюрьме герой приходит к выводу, «что, говоря с Павлом Александровичем о том, что и я мог бы при известных обстоятельствах стать буддистом, я был далек от истины, в частности, потому, что моя судьба в этой жизни слишком живо все-таки интересовала меня». Именно в тюрьме, в критический для него момент, когда он был на волосок от гильотины, вновь вспыхивает любовь героя к давно утраченной им Катрин.

И хотя после освобождения «прежние размышления с новой силой вернулись» к рассказчику вместе с «упорными… бесплодными поисками какого-то прозрачного и гармоничного оправдания жизни», вместе с «тяжелой и бессмысленной печалью», герою удается в финале «усилием собственной воли» преодолеть притяжение Будды, выйти из «оцепенения» (слово, как нельзя лучше передающее предыдущее соотношение рассказчика с жизнью) и вернуться в реальный мир, связанный, как и в предыдущем романе, с любовью.

В центре романа оказывается проблема моральной ответственности человека за свои поступки, и даже помыслы, в нестабильном, меняющемся мире. Изначально герой дает отрицательный ответ на вопрос, может ли человек быть за что-то морально ответственным: «Я не мог быть целиком ответственен за свои поступки, не мог быть убежден в реальности происходившего, мне нередко было трудно определить, где кончается действительность и где начинается бред». Но затем герой все же понимает, что его уход в выдуманные миры не освобождает его от ответственности за происходящее. Ведь и его обытовленный двойник Амар, совершивший убийство, тем самым тоже уходил от действительности, желая сменить материальное положение. Так замысел уравнивается с убийством, отказ от моральной ответственности приравнивается к нарушению морали, а мир, зиждущийся лишь на случайном стечении обстоятельств, этим же случайным стечением — символом которого становится в романе золотая статуэтка Будды — вызволяет героя из тюрьмы, а затем и из плена иллюзий.

Осознание ответственности и обретение собственной личности в преодолении страха перед миром — лишь к такому итогу приводит Газданов своего героя, отправляя его в последних строках романа на встречу с любимой.

Что же касается проблемы взаимоотношения жизни и смерти, то тут писатель более осторожен. Лишь конечная точка бытия — смерть — позволяет искать в человеческой жизни какой бы то ни было смысл, ибо сам человек не властен усмотреть цель в событиях своей жизни именно потому, что не знает часа конца своего, часа, который смещает все акценты, обессмысливает декларируемые героями догмы и беспочвенные стремления. Напротив, этот час зачастую придает высший смысл тем событиям, которым герой не придает значения при жизни, считая их тяготами, балластом бытия.

Это не означает, однако, что Газданов полностью отрицает возможность познания истины и наличие смысла бытия, пусть не сразу познаваемого человеком. Любопытно в этом отношении сравнить финал «Возвращения Будды» и последние строки «Вечера у Клэр».

Оба романа кончаются одинаково: герой плывет к утраченной и случайным образом возвращенной любимой свободным от иллюзий и страха перед враждебным миром, перед временем. Возвращается только со стремлением избавиться от «сумасшествия» и сохранить себя. Но «Вечер у Клэр» начинается со сцены нового разочарования, следующей хронологически уже после финала. Да и сам финал отнюдь не обнадеживает: «прекрасный сон о Клэр» соседствует в нем с исчезнувшими звездами, небом, заволакиваемом облаками, сумраками и пропастью. Такой замкнутой кольцевой композиции нет в «Возвращении Будды». Напротив, финал этого романа открыт, надежда не погашена. Знакомый горький мотив бессмысленности жизненного пути звучит удивительно легко, ибо в прошлом герой оставляет губительный мир своих фантазий: «В числе множества одинаково произвольных предположений о том, что значило для меня путешествие и возвращение Будды и каков был подлинный смысл моей личной судьбы в эти последние годы моей жизни, следовало, может быть, допустить и то, что это было томительное ожидание этого далекого морского парохода, — ожидание, значение которого я не умел понять до последней минуты».

Выявляя сознание героя, Газданов декларативно материализует и обытовляет его мысли, претворяет их в образы и ощущения. Так бытовым воплощением идеи дхармы становится превращение нищего бродяги в богача. Но это лишь первый случай воздействия воображаемого мира на события действительной жизни — отныне герой постоянно предваряет в мыслях как сюжет романа, так и сюжет собственной жизни. События на территории Центрального Государства повторяются наяву в кабинете следователя, а мысль о возможной смерти Щербакова приводит к тому, что старика действительно убивают.

На фоне уже рассмотренных нетрадиционных романов особо выделяется попытка писателя написать романы, но классическим канонам жанра: «Пилигримы» (1953) и «Пробуждение» (1965), интересные, в первую очередь, тем, что автор и его герои преодолевают экзистенциальное одиночество. С этим связан отказ Газданова от привычного героя-повествоватсля, значительно большее внимание к внешним событиям.

Так, в основе классического романа воспитания «Пробуждение» оказывается архетипический сюжет, где герой-Пигмалион пытается возвратить к жизни свою Галатею. В романе одинокий конторский служащий Пьер шаг за шагом учит заново жить контуженную во время бомбардировки Анну-Мари. Творческий акт становится для героя единственным смыслом жизни, средством противостояния смерти.

В этом отношении весьма характерной является рецензия Газданова на «Снежный час» Бориса Поплавского, ибо в ней писатель доводит мысль о творчестве как единственной силе, способной противостоять небытию, до уровня аксиомы: «Вряд ли можно было бы сказать, что Поплавскому изменил его огромный поэтический дар; но нельзя отделаться от убеждения, что он внутренне и неизлечимо перестал его ценить и придавать ему то значение, которое придавал прежде. Приблизительно так: если ничто на свете не важно, то и это так же не важно, как все остальное… И читая его книгу, не перестаешь испытывать чувство бессильного сожаления и невозможности — теперь что бы то ни было противопоставить неизбежности этого медленного холодения его поэзии, так жутко похожего на холодение умирающего тела».

Холодеющей поэзии и умиранию Г. Газданов противопоставил творческий акт, теплоту дружбы и любви в своем итоговом «Эвелина и ее друзья». Писатель вернулся к характерному для себя типу повествования. Роман наиболее концентрированно воплотил своеобразие проблематики и поэтики писателя.

Два параллельно разворачивающихся детективных сюжета (история мадам Сильвестр-Дэвидсон и расследование убийства Жоржа) служат лишь поводом для постановки излюбленных писателем философских проблем: человек перед лицом страшного мира и смерти; пути преодоления смерти и обретения своей индивидуальности; истина и справедливость, правосудие и право па Суд. Это в свою очередь приводит к типичному для Газданова обилию многочисленных отступлений и наличию весьма разветвленной образной системы. Последнее отразилось уже в названии.

Система персонажей в романе пестра и как бы собрана из уже знакомых архетипов. Повествователь в романс снова наделен писательским даром и вновь страдает от «пагубной склонности к мрачным размышлениям и обобщениям» (в том числе о смерти), от «бесплодного созерцания», от необходимости, бесконечно погружаясь в мир своих персонажей, терять собственную индивидуальность.

Антиподами героя становятся его лучший друг Мервиль, напротив, ищущий спасения в воображаемом мире и постоянно оказывающийся в неминуемых «ножницах» между очередной «идеализированной», придуманной им женщиной, и реальной протеже; и Эвелина, чьи бурные эмоциональные движения до поры до времени эгоистичны. Присутствует в системе персонажей и неуверенный в себе, вечно неустроенный Артур, и слегка комичный после внезапного обретения наследства Андрей.

Особенно сложна, но также не выпадает из характерологии газдановских персонажей фигура Маргариты Сильвестр (она же Луиза Дэвидсон). Суровый мир сделал ее взгляд холодным, поступки — жестокими, отношение к окружающим — враждебно-недоверчивым.

Все герои романа, стремясь обрести смысл жизни, избавиться от ужаса небытия и тем самым преодолеть смерть, на протяжении романа, как это подчеркивает Газданов, не раз «теряли и вновь находили себя».

«Эвелина и ее друзья» — самый полифоничный роман писателя. Автор не отвергает ни один из путей, по которому идут его герои. Приемлемым становится любое осмысление смысла бытия, кроме суда и покушения на бытие свое и другого, и даже «…идея отрицательного счастья — устранение бедствия — заключает в себе такое богатство содержания…».

Вместе с тем, как и в предыдущих своих романах, Газданов выступает активным противником позитивизма, рационализма, отдавая предпочтение душевному порыву. Не случайно слова с корнем «душа» — едва ли не наиболее часто употребляемые в романе.

В «Эвелине и ее друзьях», как ни в одном другом произведении Газданова, звучит тема христианства. Вложив в уста одного из героев слова о том, что Бог забыл созданный им мир, допустив в нем столько зла (одна из излюбленных мыслей Б. Поплавского), Газданов тут же вступает в полемику с этим утверждением, говоря, что «слабым человеческим разумом мы не можем постигнуть Его божественной мудрости» и что зло и дьявол нужны для свободного волеизъявления человека в его выборе между добром и злом. Всем ходом развития сюжета и многочисленными цитатами из Библии и христианских авторов, писатель доказывает возможность содружества людей, объединенных христианской любовью и всепрощением, противостоять злу и обрести смысл бытия. Даже у мадам Сильвестр-Лу, испытавшей на себе благородство христианской этики Мервиля, к концу романа «от прежней холодности не осталось следа», исчез «неподвижный взгляд». К ней вернулась способность искренне смеяться.

И если первый вывод, который делает для себя чрезвычайно близкий автору главный герой, — о жизни, то второй — о смерти: смерть обессмысливает жизнь, прекращая ее внезапно, и она же единственное, что выводит отдельную человеческую личность за жесткие рамки пространства и времени, единственное, что приобщает к вечности.

Литература

(аннотированный список)

1. Газданову Г. Собрание сочинений: в 5 т. / Г. Газданов; под общ. ред. Т. Н. Красавченко. — М.: Эллис Лак, 2009.

Том 1. Предисловие Л. Дьенеша «Писатель со странным именем» и статья С. Никоненко «Загадка Газданова». В том вошли романы «Вечеру Клэр», «История одного путешествия», «Полет»; рассказы 1920—1930;х гг. и литературная критика и эссеистика (в том числе статьи «О Поплавском» и «О молодой эмигрантской литературе»).

Том 2 включает роман «Ночные дороги» и рассказы 1930;х гг.

Том 3 состоит из романов 1940—1950;х гг. («Призрак Александра Вольфа», «Возвращение Будды» и «Пилиграмы»), а также рассказов и эссеистики.

Том 4 содержит романы «Пробуждение» и «Эвелина и се друзья»; выступления Газданова на радио «Свобода»; неопубликованные при жизни прозаические произведения, в том числе незавершенный роман «Переворот».

Том 5 открывается статьей Т. 11. Красавченко «Эпистолярное наследие» и включает переписку писателя с М. Горьким, М. А. и Т. А. Осоргиными, Б. К. и В. А. Зайцевыми, М. А. Алдановым, Л. Д. и А. С. Ржевскими. Значительный интерес представляет полемика вокруг статьи Г. Газданова «О молодой эмигрантской литературе» и воспоминания современников (М. Слоним, Н. Оцуп, М. Осоргин, Г. Адамович, Ю. Терапиано, Л. Ржевский, Ю. Иваска и другие) о Газданове. Завершается том хронологией жизни и творчества Г. Газданова, составленной Л. Диенешем и Т. Красавченко.^[3]

повествователя, способы создания характеров в прозе писателя, роли воображения в творческом процессе.

Книга содержит подробную библиографию с указанием всех романов, рассказов, эссе и критических выступлений писателя как на русском языке, так и в переводах. Указаны 162 критические или литературоведческие работы о Г. Газданове.

3. Тотров, Р. Между нищетой и солнцем / Р. Тотров // Газданов, Г. Вечер у Клэр. — Владикавказ, 1990.

Глубокое исследование философских и эстетических позиций писателя в сопоставлении с философией Ницше, Хайдеггера, Камю, Сартра, с буддистским учением. Автор не ограничивается анализом опубликованных романов, но включает в разговор рассказ «Водяная тюрьма», по его мнению, принципиально важный для всего творчества писателя, и ряд других произведений.

4. Хадарцева, А. К вопросу о судьбе литературного наследия Гайто Газданова / А. Хадарцева //Там же.

Автор статьи состояла в переписке с писателем, что позволило ей уточнить ряд биографических сведений. Наибольший интерес представляет полная переписка М. Горького с Г. Газдановым.

5. Кабалоти, С. Поэтика прозы Гайго Газданова 20—30-х годов / С. Кабалоти. — СПб.: Петерб. писатель, 1998.

В двух первых главах автор монографии рассматривает героев дебютных рассказов писателя; формирование поэтико-стилевых особенностей рассказов конца 1920;х — первой половины 1930;х гг. Две другие главы посвящены переходу Газданова от амбивалентности к полифонии и образу автора в прозе второй половины 1930;х гг.

6. Чагин, А. И. Гайдо Газданов: творчество на перекрестке традиций // Чагин А. И. Пути и лица: о русской литературе XX века / А. И. Чагин. — М.: ИМЛИ РАН, 2008.

В статье прослеживается развитие традиций М. Пруста, Л. Толстого, И. Бунина в творчестве Г. Газданова, сравнивается проза Г. Газданова, Б. Поплавского и В. Набокова.^[4]

• [1] Яновский В. Поля Елисейские: книга памяти. 1993. С. 184.
• [2] Па русском языке книга впервые опубликована в 1995 г. в переводе Л. Диенеша («Согласие». 1995. № 30). Книга вошла в т. 2 пятитомного собрания сочинений.
• [3] ДиеиеШу Л. Гайто Газданов: жизнь и творчество / Л. Диенеш. — Владикавказ, 1995. Перевод изданной в Мюнхене в 1982 г. книги венгерского литературоведа-эми-гранта: Dienes L. Russian Literature in Exile: The Life and Work of Gajto Cazdanov. Наибольший интерес представляют вторая и третья части. Во второй дан подробный анализ всех произведений писателя. При этом романы «Пилигрим», «Пробуждение», «Эвелина и ее друзья» и поздние рассказы характеризуются как «экзистенциальный гуманизм». Третья часть «Тематика и эстетика» посвящена рассмотрениюосновных мотивов творчества писателя: мотиву путешествия, движению души какмузыки и как перерождения (метаморфозы), приоритету эмоционального и погружению в глубины психики. Особая глава посвящена газдановской концепции невозможности рационального познания. Заключительная глава рассматривает проблему
• [4] Орлова, О. Газданов / О. Орлова. — М.: Мол. гвардия, 2003 (ЖЗЛ).Популярная биография писателя дана на широком историческом фоне эмигрантского бытия. Приведен большой список научной и мемуарной литературы.