Личность и право

Право — это не только запрет, как обычно думают в России, но и разрешение, право на нечто позитивное. Отсюда вытекает связь права с личностью, которая характеризуется ответственностью, связанной как со свободой воли и необходимостью отвечать за свои поступки, так и с взаимным признанием «Я» и «Другого». Личность как автономная и разумная сущность, имеющая право на свободу и ответственность, способная контролировать свое поведение, формируется на основе доверия и уважения. Щедрый кредит и строгий спрос — вот границы, между которыми находится многообразие правовых и этических оценок. При этом можно предположить, что право — это как бы сами границы, переход через которые недопустим и наказуем, но одновременно это и свобода «передвижения» в заданных рамках. Право задает пространство свободы, и оно должно быть достаточно широким. Его объем зависит от многих других внешних, прежде всего социальных, экономических и политических, параметров. Право, ориентированное на личность, антиавторитарно, оно исключает обращение с людьми как с винтиками государственной машины даже якобы во имя самого человека или народа. Неверно представлять право исключительно как «минимум морали» или ее формальное выражение; как-то, что вытекает из долга. На самом деле право — это некая самостоятельная «машина», о которой нужно заботиться, беречь и умело эксплуатировать. И как ни странно, сбои в функционировании этой «машины» могут возникнуть именно по причине абсолютизации морали, справедливости, правды и т. п. Пресекая наиболее опасные формы зла, право оставляет маневр для неморального и вместе с тем необходимого для жизни поведения. Тем самым оно служит заслоном не только против насилия, но и против принудительного давления со стороны традиций и моральных норм.

Переворот в запретительном понимании права, повидимому, относится к XVIII веку. Мишель Фуко назвал этот поворот отказом от «права на смерть» в пользу «права на жизнь» , когда власть не запрещает, а, напротив, рекомендует и советует.

Особенно яркого выражения подобная тенденция достигла сегодня, когда прежний недостаток благ, порождающий экономию и аскезу, запрет и контроль, сменился излишком вещей, что привело к рекламе потребления и кредитной системе. Современный человек от рождения получает самый широкий кредит, но платить за него приходится не менее жестко. Отсюда упадок аскезы, сдержанности, экономии и одновременно интенсификация ответственности и самодисциплины.

В эпоху абсолютизма, причинами которого было ужасное брожение в странах Европы, терзаемых мятежами и разбоями, не было и речи о признании прав личности, и сущность права видели в уголовном наказании, подразумевая, что каждый разумный человек уступает свои права монарху, чтобы получить защиту. При этом уголовному наказанию подлежало и «неморальное» поведение, например распущенность, чревоугодие, пьянство и т. п. Медицина и право, как показал Фуко, были переполнены жесткими морально-религиозными нормами. «Секуляризация» права активно протекала в XVIII веке, хотя и тогда в юридической системе оказалось множество незаметно встроенных, точнее, вросших моральных норм, определявших установки самих законодателей. Однако у просветителей мы находим яркое осознание того факта, что моральная, запретительная, сословная законность на самом деле не уменьшала, а увеличивала количество преступлений и главное — сковывала инициативу людей жесткими традиционными нормами. Большим злом стала считаться и нераздельность правительственной и судебной власти, приводившая к своеобразным кампаниям, в ходе которых набиралась нужная рабочая сила (по существу, рабы), а также устрашалась остальная часть населения (публичные казни). Беспощадность наказания не уменьшает количества преступлений. Необходимо было отличие преступления от проступка, достигнутое в формуле «разрешено все, что не запрещено». Просветители отстаивали лозунг, согласно которому лучше десятки ненаказанных злодеяний, чем наказание хотя бы одного невиновного. Законы должны охранять жизнь каждого гражданина не только от прямого насилия, но также и от вмешательства государства, идеологии, религии, морали. Вместе с тем разделение морали и права привело к ряду негативных тенденций, которые Г. Гегель отмечал в своей критике формального законодательства, призывая к «одухотворению» государства.

Хотя российская интеллигенция также осуждала формализм европейского права, надеясь построить «русский социализм» (Ф. М. Достоевский), минуя стадию буржуазного правового государства, в русской философии редко можно найти подобные призывы. Наоборот, еще Константин Сергеевич Аксаков (1817−1860) утверждал, что русский народ — негосударственный, не ищущий политических прав и поэтому позволяющий бесконтрольно властвовать правительству. Однако это вовсе не рабство, ибо взамен политической свободы русский народ культивирует в себе нравственную свободу. Что эта внутренняя свобода нереализуема без внешних условий, осознавалось не сразу. Например, даже у Л. Н. Толстого решение социального вопроса достигается личным нравственным подвигом, т. е. в полном соответствии с христианской схемой личного спасения и святости.