История философии науки

От эпистемологии к философии науки

Проблема начала истории философии науки — одна из дискуссионных в современной философии и решается неоднозначно. Одни полагают, что философия науки возникла уже в Античности как важный раздел античной философии. Другие относят ее возникновение только к Новому времени или даже к первой половине XIX в. — времени формирования позитивизма (О. Конт, Г. Спенсер, Дж. Ст. Милль и др.). На самом деле эти позиции не исключают друг друга, поскольку сам термин «философия науки» понимается в них по-разному. В первом случае трактуется как эпистемология (философская теория научного познания, что понималось как деятельность по получению всеобщего, необходимого, доказательного, истинного знания). Возможности получения такого знания философы искали в структуре сознания и разработке соответствующей философской методологии, рекомендуемой учеными. Во втором же случае «философия науки» понимается как общая теория реальной науки, направленная на поиск и формулирование законов ее структуры и развития. Такая теория должна быть создана на основе эмпирического исследования и обобщения содержания и методов реальной науки, а отнюдь не ее идеального представления с позиций различных философских систем. Оба указанных выше толкования термина одинаково правомерны, за каждым стоит определенная исследовательская традиция, разделяемая как философами, так и учеными. Однако при этом в каждой из указанных традиций и предмет, и проблематика философии науки, и методы ее решения существенно различны, а во многом и несовместимы друг с другом. Эпистемологи часто навешивают на философов науки ярлык «позитивистов», а последние причисляют эпистемологов к сторонникам «спекулятивной и умозрительной метафизики» .

Как эпистемология, философия науки действительно возникла в античной философии в качестве одного из ее разделов. Главной целью античных философов (Парменид, Платон, Демокрит, Аристотель и др.) было стремление ответить на вопрос: возможно ли построение науки, понимаемой, в отличие от Древнего Востока, как логически доказанное и удостоверенное мышлением истинное знание. Такое знание было названо греками «эпистемой» и противопоставлялось «доксе» — вероятному знанию, мнению. Последнее могло быть вполне успешным при его практическом применении. Тем не менее при этом оно так и оставалось логически не доказанным. «Эпистема», по мнению греков, в гносеологическом плане выше «доксы», а поэтому только эпистемное знание может быть подлинной целью человеческого познания и соразмерно ему. Только в этом случае человек может познать Логос как всеобщий закон и принцип всякого подлинного бытия. Главный недостаток восточной науки греческие философы усматривали именно в ее непосредственной ориентации на обслуживание практических потребностей, которые всегда имеют временный и конкретно-ситуативный характер. Имманентная цель науки — всеобщая и необходимая истина — не может быть достигнута и удостоверена с помощью чувственного опыта и наблюдений, поскольку они всегда имеют частный характер. Орудием постижения научной истины может быть только мышление. Оно имеет столь же всеобщий и безразличный к своим частным проявлениям характер, как и постигаемая с его помощью Абсолютная истина. Такая истина может и должна иметь свое происхождение и обоснование только в Разуме.

В рамках античной философии были разработаны две главные эпистемологические парадигмы:

• 1) априорно-рационалистическая (Парменид, Платон и др.);
• 2) эмпирико-интуиционистская (Аристотель и др.).

Согласно первой парадигме, научная истина имеет априорный, т. е. независимый от всякого конкретного чувственного опыта, характер. Она — имманентный продукт мышления, а потому может и должна быть логически доказательной. С точки зрения сторонников второй парадигмы, научное познание должно начинаться с чувственного опыта, наблюдений отдельных вещей и процессов, последующего за этим сравнения в мышлении их различных свойств и заканчиваться нахождением с помощью «умозрения» общих законов, которые и должны быть предметом науки. Аристотель, в отличие от Платона, отрицал априорный характер знания, считая, что сознание человека при его появлении на свет лишено всякого содержания и представляет собой tabula rasa («чистую доску»), в нем полностью отсутствует какая-либо информация о мире. Однако, будучи выдающимся логиком, Аристотель прекрасно понимал, что частный опыт и факты не могут привести нас с помощью их индуктивного обобщения к порождению всеобщего и доказанного знания, так как эмпирический опыт никогда не может быть окончательным по своей сути. А потому индуктивные выводы (кроме умозаключений полной индукции) всегда имеют только вероятный характер. Вот почему Аристотель вынужден был дополнить использование индукции в процессе научного познания интеллектуальной интуицией как главным средством «усмотрения» разумом истины или сущности явлений. Научное познание всегда завершается по Аристотелю «умозрением». Только последняя способность позволяет мышлению ученого отделить случайно-общее в явлениях от существенно-общего и необходимо-истинного в них.

Обе эпистемологические парадигмы античных философов были направлены против учения софистов и скептиков о том, что удел познавательных возможностей человека — достижение им лишь вероятного знания, любая человеческая истина всегда субъективна и относительна, а идеал абсолютно объективного, абсолютно доказанного и абсолютно всеобщего знания является иллюзорным и недостижимым. Однако в процессе активной реализации в Древней Греции проекта науки как эпистемного знания софисты и скептики оказались в явном меньшинстве. Главным научным и фактическим аргументом греческих философов и ученых против софистов и скептиков была прежде всего построенная ими аксиоматическая система геометрии как доказательного знания, получившая свое окончательное оформление в «Началах» Евклида. Другим существенным аргументом в пользу возможности осуществления проекта науки как эпистемного знания была построенная К. Птолемеем система астрономического знания. Обе указанные фундаментальные теории рассматривались в качестве образцов научного познания действительности.

В Средние века, в эпоху господства в Европе религиозного мировоззрения, возможность достижения разумом всеобщего и необходимо-истинного знания о мире и человеке собственными силами, вне религиозных истин и, в частности, текстов Священного Писания, была поставлена под сомнение. В эпистемологических теориях средневековой философии это получило свое наиболее четкое выражение в учении Ф. Аквинского о двух родах истин — научных («истин разума») и религиозных («истин веры»). Он доказывал, что первые по своему гносеологическому статусу ниже вторых, а потому могут получить санкцию на свою истинность только в случае их соответствия религиозным истинам и обоснования со стороны последних. Главное же средство усвоения содержания религиозных истин не их логическая доказательность, а их постижение с помощью различного рода герменевтических процедур («вживание» в священный текст, «переживание» религиозной истины, «божественное откровение», «экстаз» от причастности к божественной истине и т. д.). Проблемы понимания, убеждения, утверждения истины, искусство лингвистического анализа, вопросы соотношения языка и мышления, языка и действительности, знака и значения, символов и непосредственных обозначений предметов — вот главные вопросы средневековой эпистемологии. Своеобразной «лакмусовой бумажкой» оценки реального содержания средневековой эпистемологии явилось отношение средневековых философов к новой, гелиоцентрической системе астрономии Н. Коперника и вытекающим из нее идеями научной картины мира (Дж. Бруно, Г. Галилей, Н. Кузанский и др.). Необходимо признать, что средневековая эпистемология в этой познавательной ситуации потерпела поражение.

Следующий крупный этап в развитии философии науки как эпистемологии относится к Новому времени, эпохе возникновения науки в ее современном понимании, закрепленном термином science. Наука в смысле science это, во-первых, математическое описание природы, ее объектов, их свойств, отношений и законов, удостоверенное при этом результатами наблюдений и экспериментов над изучаемыми объектами. Во-вторых, science понималось как знание, имеющее практическое (техническое и технологическое) применение и способствующее умножению господства человека над природой и обществом («Знание — сила». Ф. Бэкон). Родоначальниками понимания науки как science явились Леонардо да Винчи, Г. Галилей и Ф. Бэкон. При осмыслении возможностей науки как science в философии науки Нового времени сложились три основных направления:

• 1) рационалистическо-дедуктивистское (Р. Декарт, Г. Лейбниц и др.);
• 2) эмпирико-индуктивистское (Ф. Бэкон и др.);
• 3) гипотетико-дедуктивное (Г. Галилей, И. Ньютон, Дж. Беркли и др.).

Несмотря на определенные различия в понимании «истинного» научного метода, сторонники указанных выше направлений были едины в главном. Все они разделяли убеждение античных мыслителей, что наука способна своими силами (соединением разума и опыта) достичь доказательного и практически полезного знания. Главным объективным аргументом возможности построения науки как science стала построенная усилиями ученых Нового времени фундаментальная физическая теория — классическая механика. Свое завершение эта работа получила в классическом труде И. Ньютона «Математические начала натуральной философии». Ученый сознательно строил механику по образцу геометрии Евклида, рассматривая последнюю как эталон всякой подлинно научной теории. В свою очередь, именно механике И. Ньютона было суждено стать парадигмой всей классической науки и ее областей (не только естествознания, но и социально-гуманитарных наук — экономики, учений об обществе и государстве и т. д.) по существу вплоть до конца XIX в.

Конец XIX — начало XX в. — время кризиса классической науки и ее основ. Наиболее ярко и драматично это проявилось в ходе осуществления научных революций в двух фундаментальных областях классической науки: математике (создание неевклидовых геометрий, теории множеств Г. Кантора, обоснование последней в качестве фундамента всей классической математики и последующее обнаружение в ней логических противоречий (Б. Рассел, Бурали-Форти и др.) и физике (отказ от представлений классической механики об абсолютности пространства и времени, о непрерывном характере энергии, эфире как носителе электромагнитных волн и т. д., завершившихся созданием принципиально новых фундаментальных физических концепций: частной и общей теории относительности, квантовой механики, релятивистской космологии и др.).

Необходимо отметить, что еще во времена господства классической механики она имела неоднозначное философское истолкование в различных эпистемологических концепциях XVIII — XIX вв. Так, если сам Ньютон считал, что его классическая механика построена на основе индуктивного обобщения реальных физических экспериментов и их однозначного математического описания и что она свободна от всяких философских допущений («Гипотез не измышляю», «Физика, берегись метафизики!»), то некоторые его оппоненты с такой трактовкой классической механики были не согласны. Так, Дж. Беркли весьма прозорливо указывал на то, что механика И. Ньютона не является эмпирическим знанием, а скорее — чисто теоретической и по существу математической конструкцией, имеющей дело с идеальными объектами, такими, как инерция, материальная точка, ее движение в евклидовом пространстве, абсолютное пространство и время и др. Априорно-рационалистический характер любых теорий, в том числе и физических, подчеркивали также Р. Декарт и Г. Лейбниц. И. Кант в своей эпистемологии доказывал, что всякое научное знание имеет априорно-апостериорный характер, что наука не способна описать мир «вещей самих по себе», а только то, как они даны познающему их трансцендентальному субъекту. По И. Канту, априорное, т. е. независимое от всякого конкретного опыта и предшествующее ему содержание сознания является необходимым предварительным условием осуществления самого акта познания. Это априорное содержание сознания включает в себя не только общие категории мышления, но и определенную пространственно-временную структуру всех наших чувственных восприятий. Исходя из своей эпистемологической доктрины, И. Кант считал принципиально невозможным существование другой геометрии, кроме евклидовой, другой логики, кроме аристотелевской, другой истинной системы механики, кроме механики И. Ньютона. Однако эти эпистемологические утверждения И. Канта были опровергнуты реальным ходом развития науки уже в первой половине XIX в. — времени создания различных систем неевклидовых геометрий (Н. Лобачевский, Я. Бойан, Б. Риман и др.) и неаристотелевской логики (построение систем математической логики в трудах Дж. Буля, А. де Моргана, Ф. Брентано, П. Порецкого, Н. Васильева и др.).

Новым словом в развитии эпистемологии XIX в. явились работы Г. Гегеля, разработавшего концепцию диалектической логики. Согласно этой концепции, научное познание — это объективный процесс самопознания, который одновременно есть процесс развития Абсолютных идей. Развитие мышления идет через противоречия, от простого к сложному, от абстрактного, одностороннего, неполного содержания любого предмета познания к более полному и многостороннему его познанию («конкретному знанию»). Эволюция, развитие научного мышления осуществляется (по Г. Гегелю) с помощью трех основных диалектических законов:

• а) внутренней содержательной противоречивости всякого мышления;
• б) перехода количественных изменений в развитии содержания мышления в качественные изменения его структуры;
• в) диалектического отрицания прошлого состояния мышления его будущим состоянием, всегда включающим в себя некоторые элементы его предшествующего содержания, но подчиненные уже новому качеству.

Эта теория развития мышления и познания получила название «диалектическая логика» и рассматривалась как альтернатива формальной логике как метафизической теории мышления. Согласно гегелевской эпистемологии как реальная наука и ее развитие, так и ее носители — конкретные ученые являются лишь «заложниками» объективной логики развития Абсолютной идеи. Это касается раскрытия не только ее всеобщего содержания, являющегося предметом философии, но и ее особенного содержания. Последнее есть конкретизация всеобщего в различных сферах и областях реальной действительности и образует предмет частных наук. В этом отношении, согласно Г. Гегелю, всякая конкретная наука является областью приложения истинной философии и ее метода к отдельным сферам бытия («Всякая наука суть прикладная Логика»). От имени Абсолютной истины эпистемолог Г. Гегель смело утверждал, что должно существовать только семь планет Солнечной системы, что реальное пространство — трехмерно и субстанционально, что мир — детерминистичен, что необходимость в нем первична и главнее случайности, что математика и формальная логика — оплот метафизического мышления, что прусское государство наиболее совершенное из всех возможных и т. д. Ложность рассмотренных выше следствий убедительно доказана последующим ходом развития реальной науки. Это развитие убедительно продемонстрировало несостоятельность любого навязывания реальной науке каких-либо представлений о ее содержании и методе, исходя только из философских соображений. Особенно если это делается от имени Абсолютной и непререкаемой философской истины. Однако отголоски менторского по своей сути отношения философии к науке имели место в философских концепциях не только XIX в., но и XX в. В XIX в. они получили наиболее яркое проявление в неокантианстве и в эпистемологии Э. Гуссерля, а в XX в. — в практике взаимоотношения с наукой такой влиятельной философии, как диалектический и исторический материализм. Э. Гуссерль резко критиковал реальную науку, особенно естествознание, за использование в нем явно ложной (с позиций феноменологии), хотя и «естественной» для ученых-естественников установки о существовании объективного мира и возможности его познания с помощью стандартных эмпирических методов исследования (наблюдений, экспериментов и др.). Приверженцы же диалектико-материалистической эпистемологии (представлявшей собой синтез трактовки научного познания как отражения с гегелевской диалектической теорией мышления) сначала отличились тем, что осудили как лженауки все новые фундаментальные теории XX в. (теория относительности, квантовая механика, генетика, кибернетика, математическая логика, интуиционистская математика, психоанализ, теория бессознательного, конкретная социология, структурная лингвистика, семиотика). Затем зачислили их в разряд концепций, полностью подтверждающих истинность диалектико-материалистической эпистемологии. Необходимо в этой связи отметить, что такой «супер-диалектичностью» и беззастенчивым прагматизмом не отличалась ни одна предшествующая марксизму эпистемология.

Длительная история взаимоотношения эпистемологии с реальной наукой не могла не породить общих вопросов принципиального характера. Впервые достаточно четко они были поставлены в 30-х гг. XIX в. Как известно, история эпистемологии продемонстрировала возможность построения в ее рамках не просто различных, но и существенно противоположных, исключающих друг друга концепций. При этом каждая из них претендовала не только на единственно верное представление о науке и научном методе, но и активно навязывала его научному сообществу. В этой связи возникают вопросы: как быть ученым в отношении множества исключающих друг друга эпистемологических концепций, разработанных философами? Кому из эпистемологов верить? Насколько оправдано высокомерное отношение философов к попыткам ученых собственными силами выработать адекватное представление о науке, ее возможностях и методах научного познания? Возможно ли построить не умозрительную, а научную философию науки, и если да, то как это осуществить?