Философия сознания и лингвоэпистемология в теоретико-методологическом взаимодействии

Философия сознания и лингвоэпистемология в теоретико-методологическом взаимодействии Барышников П.Н.

Прежде чем переходить непосредственно к рассуждениям о методологических проблемах, необходимо рассмотреть этапы становления лингвистической философии сознания как специфической области знания, в которой проблемы философии языка обсуждаются в контексте проблем сознания. Скорее всего, не будет ошибочным предположить, что проблемы лингвистической философии сознания восходят еще к античному вопросу о соотношении языка и действительности. С самых ранних философских попыток осмыслить соотношение бытия и мыслительных содержаний стало очевидным, что ключевой проблемой здесь является внутренняя природа языковых процессов. Именно поэтому в мировой философской мысли так надолго остался вопрос о неких универсалиях, способных через систему значений «прописать» человека в отношения с окружающим миром вещей или даже миром до вещей. Так, в истории универсалий известны такие дихотомии, как идея и эйдос, «реалы» и «номиналы», понятие и концепт, слово и вещь, денотат и сигнификат и пр.¹ Если вывести из всего этого обширного комплекса философских вопросов ключевую проблему, то сформулировать ее можно было бы таким образом: каковы сущность и онтологический статус отношений чувственного, означенного, мыслимого, артикулируемого в системе знаков с тем, что явлено сознанию как результат физической и ментальной деятельности, то есть с целостной системой бытия? Ответ на это вопрос определит так называемую языковую актуализацию сознания через его собственную структуру от первичных квалиа (qualia) до воли, эмоций, самоидентификации, ощущений, восприятия и речепорождения. При этом очевидно, что редуцировать проблему сознания лишь к его структуре невозможно, ведь, по словам Дж. Серла, «разговор о сознании это разговор о всей нашей жизни»².

Философия XX в. свела весь обозначенный корпус проблем к философии языка и философии сознания. В каждом из этих направлений сложились свои противоборствующие традиции, методы и терминология. Существуют сферы взаимодействия в указных философских направлениях, в которых до сих пор не решен ряд методологических проблем. В цели данной статьи входят рассмотрение и описание методологических проблем лингвофилософии сознания, а также анализ возможных путей их решения. Нам предстоит рассмотреть трансформации понятия «сознание» в русле лингвофилософской мысли.

Какие можно наметить предварительные сферы методологических трудностей? Из наиболее распространенных это интенциональность, репрезентативность и интерсубъективность сознания. Все эти три характеристики зависят от способа понимания сущности языка и языковых процессов сознания. Следовательно, лингвофилософия способна снять (или попытаться снять) некоторые противоречия внутри парадигм современной философии сознания. Наиболее целесообразным нам представляется рассмотреть указанные области, начиная с уже почти классической аналитической философии сознания, затем перейти к вопросу о соотношении физического и ментального в структуре сознания и, наконец, проанализировать интенциональность и референциальность сознания в языковом аспекте теоретические противостояния в аналитической философии сознания Аналитическая философия сознания объединяет группу теоретико-методологических подходов, основывающихся на логико-семантических моделях представителей аналитической философии (Рассел, Мур, Витгенштейн, Райл, Фреге, Шлик и их последователи), и ряд парадигм, решающих проблему сознания не в рамках видов лингвистических связей актуализирующих сознание, а в рамках феноменологических психофизических подходов. То есть аналитическая философия сознания восходит от логико-семантической активности языковых процессов сознания к его феноменальной природе. Из теоретических попыток этого синтеза (синтеза принципов смыслопорождения и некого материально-психического основания) рождаются такие распространенные теоретические направления философии сознания, как бихевиоризм, редукционизм, физикализм, функционализм, когнитивизм и пр. Но две главные проблемы так до сих пор не решены: сознание философия лингвистический.

• 1) так называемая mind-body problem;
• 2) онтология смысла. В принципе, оба вопроса соотносятся с проблемой соотношения сознания с физическим миром вещей и явлений и собственным материальным основанием, так как в обоих случаях медиатором этой связи выступает некая знакообразующая система, упорядочивающая опыт ощущения и во многом прогнозирующая означаемые свойства внешнего мира. По сути, все аналитические модели в рамках философии сознания пытаются ответить на вопрос, заданный самому себе юным Д. Дэннетом: «Как это вообще может быть, что мои мысли и чувства сосуществуют в том же самом мире с нервными клетками и молекулами, из которых состоит мой мозг?»³

Этапы теоретического становления аналитической философии сознания можно проследить посредством анализа критики бихевиористского редукционизма. Прежде всего, к слабым сторонам этого подхода относят невозможность верификации естественного языка. Согласно этой критике бихевиористский подход не способен выявить верифицируемые ментальные процессы. Ведь если существует мир, где нет знаково-символического выражения (гримасы, поведение, высказывания и т. д.) некоторых ментальных состояний, то без этих семиотических симптомов бихевиоризм лишает онтологического статуса сами ментальные состояния. Также интересна критика самой логической структуры бихевиористского подхода: для анализа дихотомии «стимул реакция» необходимо с очевидностью доказать корреляцию сознания с поведением, в то время как процессы сознания это целый комплекс неосознаваемых квалиа, воспоминаний, ощущений, внутренней речи, а телесное выражение поведения (тембр голоса, осанка, походка, даже синтаксис высказывания) во многом носит бессознательный характер. Очень важный момент состоит в том, что в рамках бихевиоризма не решается проблема коммуникации. Дело в том, что мы воспринимаем коммуниканта согласно презумпции подобия⁴ (то есть адресат моего сообщения не инопланетянин и обладает теми же физиологическими, ментальными и социальными проявлениями сознания, что и я), рассчитывая на понимание; и кодируя сообщение, мы «понимаем для другого», как бы адаптируя сообщение под «приемник». Проблема в том, что у нас нет никаких гарантий. Не только в том, что перцептивно-рецепторный уровень адресата идентичен нашему, но и в том, какими содержаниями он наполнит означающие. Здесь же появляется колоссальная проблема коммуникативного действия и целого набора вопросов лингвопрагматики.

В критике бихевиоризма известны многие мыслительные эксперименты, которые наглядно демонстрируют, что коммуникативно-обусловленное поведение может обладать произвольно семантикой⁵. Даже вербальное поведение не может с необходимостью соответствовать переживанию определенных состояний, что свидетельствует о неполноте бихевиористского подхода. То есть слабое место указанных теоретико-исследовательских подходов состоит в том, что причина поведения находится не вне коммуниканта, а внутри его интерпретативной знаково-символической системы, включая память, целостную интроспективную самоидентификацию и т. д., но при этом строгая логическая связь между сознанием и поведением не установлена.

В контексте методологических проблем аналитической философии сознания интересна критика физикализма. Как известно, представители этого направления пытаются редуцировать сознание к простым материальным основаниям, неминуемо наталкиваясь на логическое противоречие в соотношении физического ментального.

Для физикализма необходимо вывить тождество между физическим и ментальным, при том что существенные свойства ментального (приватность, интроспективность) логически не несводимы к существенным свойствам материального (публичность, пространственное местоположение). Это противоречие в рамках физикализма снимается с помощью номинального тождества объема понятий, при котором референциальная связь осуществляется не на основе конвенциональных значений, а на основе «правильной каузальной связи»⁶. Судя по всему, в рамках физикалистского редукционизма принцип психофизического тождества трудноосуществим, так как относительно ментальных явлений не существует жестких десигнаторов. Если следовать крипкианскому подходу, эта ситуация возникает из-за нетождественности ментальных объектов самим себе в силу их же существенных свойств.

Но нужно признать, что существует аналитический подход, в котором защищается правомерность физикалистского подхода, правда, с несколько странными выводами. Д. Дэвидсон, например, утверждает, что проблема логической несводимости ментальных процессов к физическим решается путем номологических построений. Согласно этому подходу, ментальные события являются таковыми лишь по описанию, в силу того, что исследователь не знает в точности все физические существенные свойства их причины⁷. Таким образом, номинация ментальных процессов происходит «в зазоре» между описанными и неописанными физическими явлениями. Очевидно, что всех ресурсов физики будет недостаточно для описания ментальных процессов, так как последние суть лишь имена (по большей части метафорические) для неописанных физических референтов. При таком положении дел Дэвидсону приходится решать неудобный лингвопрагматический вопрос о бесконечных коррелятах одного и того же физического действия (например, бесконечном разнообразие приветствий: кивок, подмигивание, огромное количество конвенциональных фраз и т. д.). Ему приходится определять физическую ситуацию более широко и подводить под нее коммуникативный контекст. Тогда культурологический релятивизм становится производным от физического окружения, и любой ментальный процесс становится ментальным, только приобретая ценностную и интенционально-коммуникативную нагруженность (приветствие только тогда приветствие, когда оно приветствие, а не просто непроизвольный кивок).

Еще одной бурной и, в принципе, плодотворной реакцией на попытки решить проблему тождества ментального и физического в философии сознания стало направление функционализма со всеми его разнообразными вариациями. Основной постулат приверженцев этого направления состоит в том, что все процессы сознания обладают нейтральными функциональными состояниями. Функционализм разбивается на несколько междисциплинарных направлений: «машинный» функционализм (Х. Патнэм), социобиологический подход (Д. Дэннет), элиминативизм (П. Фейерабенд), «аномальный монизм» (Д. Дэвидсон) и др. В русле аналитической философии сознания нас интересует языковой аспект проблемы.

Р. Рорти устанавливает границы лингвистического подхода к сознанию, постулируя, что все явления психологически и физически реального всегда находятся в соотнесении с языком, следовательно, проблема сознания носит чисто лингвистический характер. Также важно отметить, что физическая реальность, если говорить о психофизических каузальных связях, остается «черным ящиком». То есть до сих пор не прояснился онтологический статус смысла, хотя Рорти указывает на прорыв в понимании символотворчества как некоторого физического состояния нейронов⁸. Но итогом размышлений является признание того, что не важно, как функционирует наше тело (мозг) атомистически или холистически; в зазоре, транзитивном состоянии от дискретной частицы к линейной функции осуществляется работа языка (смыслопорождение и метафоротворчество) со всем набором логико-семантических, синтаксических, семиотических и прочих процедур. И именно язык является косвенным свидетельством их психофизического единства. Через язык, через метапозицию сознание способно одновременно репрезентировать смыслы от «первого» и от «третьего» лица. Язык, согласно этому подходу, возможен только при условии отказа от детерминистского материалистического монизма.

В работе «Философия и зеркало природы», в одной из глав, Р. Рорти, ссылаясь на Селларса, формулирует основную методологическую проблему лингвистического подхода: наличие бесконечного количества субъективных квалиа элиминируется языковыми играми и приводится к единому коммуникативному знаменателю, но при этом острым остается вопрос о субстанции и о неких метафизических универсальных основаниях⁹. То есть целостность сознания поддерживается коммуникативной релевантностью, а не соотнесенностью знания и суждения с реальностью. Пожалуй, на основе коммуникативной релевантности выстраиваются и все языковые картины мира. В этой же области рождается и весь комплекс проблем, связанный с референцией. Ни крипкианская каузальнвая теория референции, ни витгенштейновское «знание по знакомству» не смогли очистить процесс семиозиса от ментальных предпосылок и уж тем более описать принципы выявления свойств объектов. Проблема референциальной семантики состоит в том, что она соотносится с объектами, соотносящимися с кванторами существования, в то время как когнитивные процедуры естественного языка основываются на нереференциальных объектах, полученных в результате аналогистичной проекции сознания.

Последние лингвистические разработки в области когнитивной семантики и самопорождающих грамматик отчасти повторяют путь философии сознания. Выход на проблему сознания через язык вновь выявляет проблему мельчайшего физического основания смысла и нейрофизиологический аспект проблемы образных аналогий, не говоря уже о «возможности высказываний по поводу языка» (это ключевой момент в формировании вторичной сигнальной системы). Если рассмотреть когнитивно-семантический аспект в русле современной философии сознания, возможно, на наш взгляд, обнаружить новые грани описанных методологических проблем.

Проблема интенциональности и референции в современных лингвоэпистемологических моделях.

Как известно, термин «интенциональность» появился в философском дискурсе еще в период средневековой схоластики, где «intentio» означало «нечто, отличное от себя». Затем Гуссерль, опираясь на труды Брентано, интегрировал это термин в область философских проблем сознания, связал интенциональность с ноэтическим полаганием (предметное содержание мысли). То есть сознание ноэтически не нейтрально и всегда смыслово нагружено, сфокусировано на чем-нибудь. Впоследствии интенциональность как фундаментальное свойство сознания будет использовано в теории речевых актов Дж. Серлом. Итак, существует фокус сознания, в котором могут находиться неосознаваемые квалиа, ассоциативные образы, метафоры, линейное речепорождение (так называемое синтаксическое конструирование) и даже признаки самого сознания (самосознание). Вопрос состоит в следующем: а) существуют ли физиологические признаки лингвистического «удержания фокуса» сознания? б) какие свойства сознания обусловливают процесс формирования базовых языковых концептов?

При ответе на первый вопрос возникают определенные трудности. Дело в том, что «фокус сознания» далеко не однороден. Существует известный пример о человеке, идущем по улице и увлеченно беседующем с другим человеком. Он, не теряя нити разговора, успешно обходит лужи, переступает бордюры, проходит в двери, то есть мозг осуществляет контроль над внешней средой, контролирует, проецирует, принимает решения «на упреждение», не задействуя при этом активную область языкового сознания. Это чем-то похоже на неосознанный контроль дыхания, сердцебиения, кровяного давления. На этом же механизме неосознанного контроля основываются и лексико-синтаксические операции: человек, говоря на родном языке, никогда не думает о падежах, категориях рода, числа и т. п. В описанных примерах человек обходит лужи и бордюры и избегает речевых и грамматических ошибок неосознанно, как бы просто состоя в контакте со средами физической и номенклатурно-языковой. И преграды физического окружения, и грамматические категории находятся вне интенционального фокуса.

На этом простом примере можно продемонстрировать работу сложнейшего механизма, разработанного в ходе эволюции. В отличие от компьютерного процессора мозг работает не с конкретными сигналами, а с размытыми данными, под которые мгновенно пишутся нейронные программы. Что особенно важно это принцип возврата возбуждения к информационным проекциям на основе ассоциативной памяти; на этом строятся самообучение сознания и геометрическая прогрессия в приобретении опыта построения категориальных связей. Над физиологической конструкцией «стимул реакция» надстраиваются высшие функции мозга, которые, являясь нефизическими ментальными сложноорганизованными образованиями, могут влиять на физиологические команды. Например, логика и грамматика речи могут управлять движением нервных импульсов, ответственных за артикуляцию¹⁰. То есть в итоге мы пришли к ментальным основаниям некоторых физиологических процессов.

Что касается физиологических оснований интенционального фокуса, скорее всего, они связаны с функциями гиппокампа и медио-базальных отделов височной области, отвечающих за декларативную память. Это то, что Э. Гуссерль называл единством ретенции и проекции, это предсказывание и «дорисовка» сознанием целостности бытийственных процессов. Также данные нейрофизиологии свидетельствуют о роли лобной коры в формировании абстрактных представлений и в формировании речи. Остается невыясненным физиологический статус смысловых содержаний абстрактных конструкций. И здесь опять есть риск скатиться в панлингвизм, так как кроме языковой знаково-символической активности сознания у нас нет более никаких свидетельств о высших когнитивных процессах. Разумеется, современные нейрофизиологи говорят об информационном синтезе и проецируют синтез ощущений на высшие процессы, но пока это только догадки, приводящие к малоэффективному радикальному редукционизму. Сознание, актуализируясь через систему, основанную на универсальных физических законах, наполняет интенциональное пространство ментальными содержаниями, проявляющимися через язык.

На наш взгляд, представляется существенным разделение активной зоны интенциональности на «фон» и «активную зону». В «фоне» находятся неосознаваемые, следовательно, неартикулируемые внутренней речью квалиа, а в «активной зоне» система референциальных десигнатов, связанных с языковой картиной мира, национальным менталитетом, архаичными пластами сознания и т. п. Важно, что культурная «матрица» предписывает сознанию алгоритмы выявления свойств предметов. Разумеется, жители заполярной климатической зоны научились зрительно различать десятки оттенков белого из-за природной необходимости (в антропологии этот подход носит название «географического детерминизма»), но свойства природного объекта, лежащие вне ментального и физического диапазона представителей иных культур, закрепились в повседневной практике и языковой картине мира благодаря языковой номинации. Иными словами, зрение как функция тела будет актуализировать свои параметры (бинокулярность, светочувствительность, адаптация) по биологической необходимости, но при этом некоторые свойства, определяемые языковой картиной мира, будут обусловлены ментальными процессами.

В ходе размышлений мы пришли к крайне неоднозначной теории лингвистической относительности Уорфа-Сепира, которая гласит, что структура языка обусловливает когнитивные процессы. Например, известны эксперименты по исследованию влияния категорий рода существительного на восприятие его конкретного денотата. Когда в 2004 г. был торжественно открыт виадук Мийо (Millau) вантовый дорожный мост на юге Франции, немецкие газеты писали, что он «парит среди облаков с элегантностью и легкостью», в то время как во Франции же в газетах говорилось об «огромном бетонном великане»¹¹. В истории лингвистики XX в. известны теоретико-методологические «битвы», спровоцированные теорией лингвистической относительности: это «битвы за цвет» и «битвы за время». В этих противостояниях ученые пытались выяснить соотношение языковой картины мира с моделированием концептов, связанных с определенными свойствами объектов.

Проблема соотношения языковых содержаний и психофизиологических процессов на сегодняшний день не решена. Но стоит признать, что в профессиональной лингвистической среде радикальных сторонников теории лингвистической относительности совсем немного. Но очевидно и то, что семантика языковых миров если и не влияет напрямую на физиологические процессы восприятия, то корректирует информацию, обрабатываемую мозгом. Можно предположить, что в этих процессах обработки рождаются когнитивные метафоры, которые удерживают познаваемый мир в рамках определенных аналогий, ассоциаций, сравнений.

Как известно, после формулирования гипотезы Уорфа-Сепира началось затянувшееся по сей день противостояние менталистов и физикалистов. Первые экспериментально доказывают, что картина мира, сформированная знаково-символической системой языка, напрямую влияет на способы физического восприятия действительности, вторые упрямо стоят на том, что язык это не более чем система метафор, которая никак не связана с биологически необходимыми процессами. В этом аспекте интересны выводы, к которым приходит Д. Н. Винник. Автор отличает двоичность природы сознания от троичности теоретико-методологических подходов (физикализм, функционализм, ментализм) и приходит к заключению, что, если мы примем положение о неких логико-семантических содержаниях первичных физических процессов, то нам придется принять противоречивую теорию психофизиологического тождества. Следовательно, сознание функционирует в неком «зазоре» между фюзисом, логосом и семантикосом. И есть все основания предполагать, что в языке содержатся косвенные признаки этого «зазора», а интенциональность сознания обладает двунаправленными свойствами: экстернальными (процесс семиозиса, исходящий из свойств объекта) и интернальными (культурно-историческая матрица, тексты, содержания самого сознания).

Вопрос о примате физиологических процессов над ментальными, видимо, в данном контексте является некорректным. Процессы сознания это всегда двоякие многоуровневые процессы, которые одновременно «отражают» физический мир вещей и «отражаются» в мире образов и абстрактных понятий. Таким образом, для описания универсальной лингвистической природы процессов сознания нам необходимо рассмотреть связь интенциональности сознания с процессами референции и интерпретации в семантике.

Известно, что лингвистические теории референции напрямую связаны с некоторыми философскими традициями и категориями (тождество и подобие, индивидуализация, существование, аналитическое и синтетическое, априорное и апостериорное и т. д.). Само понятие референции включает в себя веру в изоморфизм между высказыванием и реальностью. Согласно каузальной теории референции С. Крипке опыт приписывания значений объектам происходит не по гносеологическим предпосылкам, а в результате «указательного жеста», выхватывающего из объекта случайные свойства. Это продолжение витгенштейновской идеи номинации «по знакомству». Проблема состоит в том, что семантика миров естественного языка вмещает в себя множество референтов, не поддающихся номинативному «крещению»: например, высказывания относительно веры, убеждений, предположений и т. п. Интенциональность языковой сферы сознания актуализируется только тогда, когда в высказывании сфокусирована объектная референция как производная от процессов квантификации и тождественности¹². Как только объект становится объектом высказывания, он «нагружается» культурными, символическими, прагматическими значениями вне зависимости от собственных свойств. Все, что лежит вне рамок высказывания (будет ли это внутренняя речь или реальный диалог, а быть может, даже чтение), останется безденотатным психофизиологическим сопровождением, основанным на ощущениях и восприятии.

Иными словами, мы можем закрыть глаза и представить все что угодно, открыть глаза и увидеть все, что физически возможно; но как только захотим сказать, что мы в данный момент видим или представляем, то референт нашего высказывания не будет релевантен реальности (даже если он очевиден). Речь будет идти об оязыковленном мире, «схваченном» в концептуально-метафорической сети языка. Но существует еще более сложный уровень интенциональности прагматический аспект речевого акта. Это то, что «я имею в виду», говоря об объектах, вырванных из нейтрального «фона» и включенных в работу языкового сознания. Здесь уже речь пойдет о нулевых референтах высказывания, об эффекте «красноречивого молчания» и о семантико-прагматической асимметрии коммуникативного действия.

Какие можно сделать выводы из изложенного материала?

Прежде всего, становится очевидным, что спор о соотношении физического и ментального в работе сознания вновь приводит исследователей к проблеме языковых оснований. Судя по всему, будучи многомерным феноменом, сознание не сводимо к примату некой субстанции. Оно выполняет сложнейший синтез физических импульсов с ментальными языковыми надстройками, тем самым расслаивая реальность на опыт ощущений и опыт понимания. Опыт ощущений представляется в совокупности субъективных квалиа, опыт понимания в языковой фиксации на уровне синтаксического и семантического уровней категоризации. Важно подчеркнуть, что «языковым мирам» сознание предписывает область когнитивного «фокуса», который выражается в референте высказывания. Интенциональность сознания можно классифицировать по двум признакам по любому типу ментальных содержаний (представление, воображение, абстрагирование, фантазии, сны все это «что» сознания) и по языковой природе (смысл коммуникативного действия это «о чем» сознания). В результате рассуждений мы пришли к заключению, что интенциональность сознания обладает двунаправленными экстернальными и интернальными свойствами. Все еще остается не решенным вопрос о принципах интроспекции, так как референт сознательного самонаблюдения пребывает сразу в двух состояниях (и «что», и «о чем»). В психологии завершением формирования вторичной сигнальной системы у ребенка признается момент, когда он имеет в виду себя, произнося местоимение «я»; но описать физиологические предпосылки к этому переходу пока достаточно трудно. Возможно, многообещающие достижения нейрофизиологии вкупе с законами современной физики частиц раскроют загадку сознания, разобрав его работу на мельчайшие квантово-механические составляющие. Пока же главной загадкой сознания остаются язык и «мир смыслов», им воспроизводимый. Язык, как и сознание, способен к интроспекции, то есть у человека, в отличие от носителей других сигнальных систем, есть уникальная возможность занять метапозицию и говорить о своих знаках.

На наш взгляд, решение методологических проблем философии сознания лежит в сфере языковых процессов. Возможно, идея познания природы реальных явлений через языковые факты сознания еще себя не изжила и в будущем философию ждет новый виток «лингвистического поворота».

Примечания

1 Неретина С. Пути к универсалиям / С. Неретина, А. Огурцов. СПб.: Рус. христ. гуманитар. акад., 2006.

• 2 Searle J.R. A Re-discovery of the Mind. A Bradfort Book. L.: The MIT Press, Camb., Mess, 1992. С. 128.
• 3 Dennett D. Consciousness Explained. Boston, 1991. P. XI.
• 4 Block N. What Psychological States Are Not? / N. Block, J. Fodor. Philosophical Review 81. 1972. № 2. P. 159−181.
• 5 Dennett D. Op. cit. P. XI.
• 6 Kripke S. Identity and Necessity // Identity and Individuation / ed. by M. K. Munitz). N. Y., 1971. P. 135−164.
• 7 Davidson D. Essays on Actions and Events. Oxford, 1989. P. 245−259.
• 8 Rorty R. The Brain as a Computer, the Culture as a Software // Epistemology and Philosophy of Science. 2005. Vol. 4, № 2. P. 28−29.
• 9 Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск: Изд-во Новосиб. ун-та, 1997. С. 74−75.
• 10 Иваницкий А. М. Проблема сознания и физиология мозга // Проблема сознания в философии и науке. М., 2009. С. 391.
• 11 Гаврилов В. Лингвистический интеллект [Электронный ресурс]. URL: http://coollingua.blogspot. Com