Великая Французская Революция и бабувизм

Великая Французская Революция была в основе своей революциею буржуазною. Исторический смысл ее заключался в том, что она оформила выявление буржуазии как класса, который отныне впервые захватил политическую власть в свои руки. Идеологи этой революции проповедывали важность частной собственности и индивидуальной инициативы, возводя их на степень «священных прав человека». Но этим эпоха Великой Французской Революции не исчерпывается. За главным, широким и основным течением — буржуазным — вскрывается и другое более глубокое, но имевшее малое число приверженцев течение — социалистическое.

Наличность социалистического элемента вполне понятна. Великая Французская Революция представляла собою смену владычества двух социальных классов — феодальной буржуазии, дворянства и духовенства; буржуазиею, в конечном счете, представляло собою явление не только политическое, но и социальное. Эта перемена происходила при участии всего народа, который хотя здесь ничего не получал, но искренно полагал, что выгадывает. Как отдельные руководители народных масс, так и сама масса наивно думали, что эта революция «их», и вкладывали в нее свое содержание, т. е. стремление к действительному равенству и социальной справедливости. О том, что их идеология расходится и даже совсем противоположна идеологии вождей революции, они поняли только много позднее. Таким образом, естественно, что рядом с основным и господствующим течением — охраны буржуазных идеалов — пробивалось и другое, более радикальное и коммунистическое. При этом, конечно, говоря с массою, ораторы всех направлений невольно выдвигали социальный элемент в первую очередь. Поэтому протесты против крайнего неравенства имущества составляли обычный ораторский прием представителей всех партий, и именно в то самое время, когда и Учредительное Собрание, и Конвент зорко стояли на страже существующего порядка и частной собственности. «Эта декламация, — как указывает французский историк социализма этой эпохи Лихтенберже, — составляла своего рода свидетельство гражданской добродетели и революционных чувств, но ни к чему не обязывала». Таким образом, в действительности, никаких социальных преобразований не происходило, и стремившиеся к фактическому осуществлению равенства стояли вне общего течения дел.

В тумане неизвестного будущего Франции смутно в ту эпоху вырисовывался грозный и пугающий «аграрный закон», символ земельного уравнения и борьбы с неравенством, идея своего рода черного передела. Он был логическим выводом из провозглашенного принципа равенства, но буржуазия к нему не приходила, да и прийти не могла. «Аграрным законом» все же, когда нужно, угрожали, а за симпатию к нему обвиняли. Трепет перед «Аграрным Законом» был тем сильнее, чем меньше и неопределеннее его формулировали. Но дыхание этого, казалось, неизбежного и неотразимого шага уже чувствовалось в воздухе и понемногу привлекало и проникало в умы и сердца. И вот вначале чисто-умозрительное социалистическое движение, без определенных выводов и реальных приближений, начинает кое-где и кое в чем формулироваться. К тому же и великий вулкан социально-политического и нравственно-филологического подъема вообще всколыхнул все интересы и все инстинкты, в которых буржуазные составляли только часть. Противоположное, антибуржуазное, вскоре тоже начало разгораться в пепле общего костра, прорываясь иногда в заметное пламя. Накануне революции утописты говорят уже вполне революционным языком. «Собственность — это дочь насилия», — утверждает Симеон Линде, автор «Теории гражданских законов» (1767) и редактор популярных тогда «Политических, гражданских и литературных ежегодников XVIII века». Частною собственностью создано общество, нужное победителям в борьбе за сохранение добычи. «Кто говорит: общество, тот говорит: богатство и нищета, подаяние и кража». Положение современного рабочего, отвоевавшего себе только «свободу умирать от голода», хуже положения прежнего невольника. «Общество живет, уничтожая свободу, как хищные звери живут, пожирая трусливых животных». «Мир превращен обществом в громадную тюрьму, в которой пользуются свободой только надзиратели над арестантами». Те же идеи всплывают в дни революции.

Так, в 1790 году в Париже в секциях уже говорят об ограничении излишеств собственности. Депутаты конвента Сен-Жюст и Колло д’Эрбуа требуют более равномерного распределения богатств. Основанный в этом году «Социальный кружок» в своей газете «Железное Жерло» тоже рекомендует пресечения излишков крайнего богатства. Вдохновитель и руководитель кружка и газеты аббат Фоше яро ратует против образования поместий с крупными доходами и за издание особых ограничительных законов о браках и наследствах, т. е. о тех актах, при которых невозможна концентрация частных имуществ. Крупными, а следовательно недопустимыми к существованию поместьями Фоше считает недвижимости, приносящие свыше 50 тысяч ливров дохода. «Равенство, — говорит Фоше, — составляет душу республики».

Значительно дальше и радикальнее идет жирондист Бриссо. Он представляет собою исключение в своей, в общем, интеллигентской и умеренной партии. «Философское исследование собственности и кражи» — оригинальное и смелое сочинение Бриссо, излагающее принципы коммунизма, было напечатано за 9 лет до революции, а именно в 1780 году. Здесь во имя естественного права автор энергично требует обуздания собственности и признания «первоначальных прав человека», ведущих к имущественному равенству и примитивизму. Это шло в разрез с господствующей идеологией века, и книжка Бриссо имела слабое распространение. Она служила Бриссо научною диссертациею и была разыскана и выдвинута роялистом и социалистом аббатом Морелли в дни революции. Сам Бриссо, по-видимому, был в это время уже, как жирондист, склонен открещиваться от этого греха своей юности.

Другой деятель эпохи — Кондорсе — еще типичнее. Он в своем «Историческом очерке развития человеческого духа» видит конечную цель социального строительства в эгалитаризме, т. е. в общем уравнении. Он проникнут радикальным экономическим оптимизмом. Он полагает, что «в будущем неравенство еще уменьшится», а для этой цели рекомендует содействовать основанию частных товариществ, организации касс для стариков и развитию образования женщин и детей. Кондорсе предсказывает бесконечное совершенствование человеческого рода, полное уничтожение предрассудков и традиций и усиление благосостояния, в результате которого явится увеличение средней продолжительности жизни. Просвещение и нравственность, по мнению Кондорсе, будут прогрессировать, идя рука об руку.

Итак, среди принципов, провозглашенных Великой Французской Революцией, принцип равенства был важнейшею идеею экономического порядка. Недаром равенство Фоше называл «душою революции», но не один только Фоше.

Рабо Сент-Этьен в «Парижской хронике» говорит о равенстве как идеале для его современников. Неравенство порождает бедствия и политические раздоры, поэтому бедные классы пламенно стремятся к имущественному равенству, но он при этом полагает, что силою нельзя насадить равенства. Оно может проводиться только законодательным путем, причем законы, постепенно внедряющие в общество этот принцип, могут издаваться в двух направлениях: законы, облегчающие равномерность раздела общего имущества, и законы, охраняющие насаждаемое равенство.

Себастьян Мерсъе в своем сочинении «Париж во время революции», радикально и социалистически настроенный, смертельно боится принудительного осуществления имущественного равенства. Революционер при старом режиме, он в эпоху революции пугается призрака аграрного закона и думает, что Руссо и Вольтер с ужасом и отвращением отвернулись бы от бабувистов.

Иначе смотрит Ретиф де-ла-Бретон, автор утопий «Андрограф» и «Тесмограф», наделавших в свое время много шума. В своем сочинении «Философия господина Николя» (1796) он — ясно выраженный идеолог коммунизма. Но тот же автор полагает, что завершение революции периодом насильственной социальной революции не осуществится и что такой конец представил бы собою самую ужасную историческую катастрофу. Необходимо, повторяем, отметить, что коммунистические течения находят себе только отдельных выразителей, а господствующие партии ему чужды.

Вообще, как было сказано, Великая Французская Революция совершенно ясно формулирует свои буржуазные принципы. В «Декларации играв гражданина» прямо говорится, что «право собственности ненарушимо и священно». Да и вообще все господствующее течение экономической мысли было проникнуто идеями физиократов, горячих и убежденных защитников частной собственности, особенно земельной.

В том же духе высказывался и корифей тогдашней общественной мысли Жан-Жак Руссо, хотя он стоял за равенство в собственности^[1], в том же духе формулируются законы того времени. Руссо в своей статье «Economie politique» с особым пафосом восклицал: «Право собственности — самое священное из всех прав гражданина».

Логика экономии и революционного процесса естественно вступила в противоречие с буржуазной идеологиею. Идея равенства требовала фактического уравнения, а следовательно социального изменения в земельных отношениях.

На этой почве выдвинулся целый ряд писателей и мыслителей, из которых наиболее крайние получили наименование «бешеных». Таковы: монтаньяр Бильо Варрен, высказывавшийся вообще против крупной собственности, Арманд, проповедывавший «возврат собственности ограбленному народу», аббаты-коммунисты Жак Руи, Варле, Доливе, Шалье, д‘Анж, заговорщики-эгалитаристы Филипп Буонаротти, дАрте, Бабеф, определенно высказывавшиеся за коммунистические идеалы. Коммунизм впервые формулируется ими в 1793 и 1794 годах. В следующие два года определяется и практическая программа его проведения, так сказать, тактика коммунизма. Это дело Гракха Бабефа и его группы, которая решила, что до коммунизма можно дойти путем заговора и насильственного государственного переворота. Орудием последнего должна быть тайная организация, которая должна захватить власть в свои руки. Так возникло заговорщическое Общество «равных».

• [1] См. Б. Кричевский. Революционер-утопист Сен-Жюст. пер. Богданова, СПб., 1907.