Риторические приемы в речах

Речи Цицерона интересны применением риторических приемов и вкладом в латинский литературный язык. Известно ходившее в древности выражение: «Трудно сказать короче, чем Цезарь, и пространнее, чем Цицерон». Дело не в многословии как таковом, а в риторической обработке. Цицерон необычайно щедр на «цветы красноречия», причем они не воспринимаются как нечто нарочитое, а органически входят в ткань речи. Без них мы просто не можем помыслить ни рассказа о событиях, ни доказательства, ни опровержения, ни призыва к какому-либо действию.

Первая речь против Катилины (первая Катилинария) начинается с риторических вопросов, то есть с вопрошаний, не предполагающих конкретного ответа, по существу являющихся усиленными утверждениями: «Доколе же, Катилина, будешь злоупотреблять нашим терпением? Как долго еще ты, в своем бешенстве, будешь издеваться над нами? До каких пределов ты будешь кичиться, своей дерзостью, не знающей узды?» [Цицерон Марк Туллий. Речи. Пер. Первой речи против Луция Сергия Катилины — В. О. Горенштейна. М., 1962, т. 1, с. 292 сл.]. Козаржевский, А. Ч. Античное ораторское искусство. — М.: Editorial URSS, 2017. — с. 30.

Далее в латинском тексте идет выразительная анафора: повторяется перед однородными членами предложения слово nihil («совсем не», «нисколько»), что в русском переводе передается несколько смазанно, как простое отрицание. Все это длинное, многочленное предложение заключает глагол-сказуемое moverunt («произвели впечатление», «встревожили», дословно «подвинули»). Русскому языку такой порядок слов чужд и перевод звучит так: «Неужели тебя не встревожили ни ночные караулы на Палатине, ни стража, обходящая город, ни присутствие всех честных людей, ни выбор этого столь надежно защищенного места, для заседания сената, ни лица и взоры присутствующих?» .

Цицерон воспользовался многозначностью слова bonus — «хороший» и употребил его в данном контексте в значении «честный», вернее «благонамеренный» .

В этом же предложении использована риторическая фигура гендиадис — обозначение одного понятия двумя словами синонимичного или смежного значения: os — «рот», «лицо», vultus — «взгляд», «лицо»; поэтому ora vultusque переводчики обычно толкуют как «выражение лиц» или «лица и взоры». Через несколько слов — метафора, опять дословно не переводимая: «Неужели ты не замечаешь, что связан по рукам и ногам, раз все знают о твоем заговоре?» В буквальном же переводе эта фраза выглядела бы так: «Неужели ты не замечаешь, что твой заговор связан знанием всех?» .

Цепь вопрошаний заключается восклицанием, ставшим в последующие времена крылатым: «О времена! О нравы!» И далее: «Сенат это понимает, консул видит, а этот человек жив». Отсутствие союза «и» явно неслучайно, риторический прием бессоюзия («асиндетон») придает фразе упругость.

Затем следует градация, или климакс (т.е. нарастание эмоционально-смысловой значимости), да еще в сочетании с коррекцией (поправкой): «Да разве только жив? Нет, даже приходит в сенат, участвует в обсуждении государственных дел, намечает и указывает своим взглядом тех из нас, кто должен быть убит…». Слова «намечает» и «указывает» по существу метафоричны, т. е. заимствованы из жреческого обихода: жрецы отбирали и клеймили жертвенных животных.

С иронией, как ораторским приемом, мы часто встречаемся у Цицерона, и прежде всего, в данной Катилинарии: «А мы, храбрые мужи, воображаем, что выполняем свой долг перед государством, уклоняясь от его бешенства и увертываясь от его оружия». Эпитет «храбрые» произнесен Цицероном с чувством горечи, можно взять его в мысленные кавычки, понимая скрытый в нем противоположный смысл. С негодованием автор восклицает: «Катилину, страстно стремящегося резней и пожарами весь мир превратить в развалины, мы, консулы, будем терпеть?». Гипербола здесь — даже не специальный ораторский прием, поскольку подобного рода преувеличения бытуют в повседневной речи (например, «сто раз я тебе говорил…»). Козаржевский, А. Ч. Античное ораторское искусство. — М.: Editorial URSS, 2017. — с. 31−32.

Иногда оратор (собеседник) для виду заявляет, что не хочет касаться какого-либо вопроса, а на самом деле с особенной силой останавливается на нем. К этому остроумному приему — претериции (дословно: «прохождение мимо») прибегает и Цицерон: «О событиях далекого прошлого я, пожалуй, говорить не буду — например, о том, что Гай Сервилий Агала своей рукой убил Спурия Мелия, стремившегося произвести государственный переворот». Далее опять идут излюбленные повторы: «Была, была некогда в нашем государстве доблесть», «…нас, нас, говорю я открыто, консулов, не достает…». До некоторого времени Цицерон ведет обвинение от своего лица, далее он переходит к эффектному олицетворению («персонификации»), предлагает слушателям и, прежде всего, Катилине, представить себе в качестве обвинителя саму родину: «Она (родина — примечание автора) так обращается к тебе, Катилина, и своим молчанием словно говорит: «Не было в течение ряда лет ни одного преступления, которого не совершил ты…» .

Слова «своим молчанием как бы говорит» представляют собой парадоксальное соединение взаимоисключающих понятий (сравни наше «тише едешь — дальше будешь»). Такой риторический прием обозначается специальным термином «оксюморон» (дословно «остроглупое выражение»). Вряд ли столь щедро рассыпанные «цветы красноречия» были оратором запланированы заранее; скорее всего они приходили ему на ум, как художнику слова, непроизвольно, экспромтом. Козаржевский, А. Ч. Античное ораторское искусство. — М.: Editorial URSS, 2017. — с. 32.