Макс штирнер единственный и его собственность

От этой идеи я уже не могу отрешиться, и, сколько бы я ни вертелся, она все стоит передо мною. Так людям не удалось овладеть ими же созданной идеей «права»: их создание увлекает их за собою. Таково абсолютное право — право, отрешенное и обособленное от меня. Почитая его как нечто абсолютное, мы уже не можем осилить его, и оно лишает нас творческой силы: создание превышает творца, как нечто самодовлеющее, как «вещь в себе».

Попробуй хоть раз смирить, подчинить себе право, попробуй водворить его на место его возникновения — в тебя, и оно станет твоим правом, и то будет правым, что ты считаешь таковым".

Но право обращается в ничто, когда его поглощает власть или сила, т. е. когда поймут, что сила предшествует праву. Всякое право тогда становится преимуществом, а само преимущество — силой, превосходством.

Штирнер уверяет, что ему безразлично, прав он или нет: «Если только я силен, то я уже тем самым обрел право и не нуждаюсь ни в каком ином полномочии или утверждении своего права».

2.

4. Мое общение Задавая себе вопрос: «К чему стремлюсь я в своем общении с миром?», — Штирнер отвечает на него следующим образом. «Я хочу наслаждаться миром, и поэтому он должен стать моей собственностью, с этой целью я хочу его покорить. Я не хочу свободы, не хочу равенства людей: я хочу только иметь власть, мою власть над миром, хочу сделать его своей собственностью, т. е. пользоваться и наслаждаться им. А если мне это не удастся, тогда у меня есть власть над жизнью и смертью, которую оставляли себе церковь и государство, и ее я назову — моей… я не отрекусь от своего права на жизнь и смерть, и ни перед чем не смирюсь».

Что касается «социального долга» вообще, то, по мнению Штирнера, его положение относительно других никто не устанавливает — ни Бог, ни человечество; никто не смеет ничего предписывать ему, он сам определяет свое отношение. Другими словами, он считает, что не имеет никаких обязанностей по отношению к другому.

Он заявляет, что не смирится более ни перед какой властью, потому что всякая мощь — его мощь, которую он должен подчинить себе, если она угрожает взять власть над ним: «Все силы, которые господствуют надо мной, я низвожу до служения мне. Идолы существуют только благодаря мне, и, если я не буду их снова созидать, они прекратят свое существование. „Высшие силы“ существуют лишь потому, что я возвышаю их, а сам принижаюсь».

Жизненная программа Штирнера такова: он ничего не станет больше делать «во имя Бога» и «во имя человека», а все только «ради себя». Только так удовлетворит его мир, который он собирается использовать для самонаслаждения: «Мое общение с миром состоит в том, что я наслаждаюсь им и пользуюсь им для своего самонаслаждения. Общение есть наслаждение миром, и оно входит в мое самонаслаждение».

2.

5. Мое самонаслаждение Самонаслаждение теряет свою прелесть, когда приходится служить другому, вообразив, что обязан ему чем-то, что призван к «самопожертвованию», «воодушевлению» и т. д. Но если, рассуждает Штирнер, я не буду служить никакой идее, никакому «высшему существу», и тогда само собой выйдет, что я больше не служу никакому человеку, а всегда и всюду — себе. «Но тогда я не только фактически и в бытии, но и для моего сознания — единственный».

Его логика проста: «Считай себя более могущественным, чем тебя считают, и у тебя будет больше мощи; считай себя большим, и ты будешь иметь больше».

В этом случае человек призван не только к божественному, но и имеет право на все человеческое, он — собственник своего, т. е. всего, что он может сделать своей собственностью, — он имеет способности и создан ко всему, что — его.

«Всегда думали, что нужно дать мне лежащее вне меня назначение — так, что меня уверили под конец, что я должен присвоить себе человеческое, ибо я = человеку. Таков магический круг христианства. И я, о котором говорит Фихте, — то же существо вне меня, ибо я — всякий и каждый, и если это я имеет права, то, следовательно, «я» имеет их, а не я лично. Но я не я рядом с другими я, а я единое: я — единственный. Поэтому и мои потребности, и мои деяния единственны, — короче, все во мне единственно. И только как это единственное я присваиваю я себе все, и только как такое я утверждаю и развиваю себя. Не как человек развиваю я себя и не человека развиваю я: я развиваю себя.

Таков смысл Единственного".

3. Единственный Дохристианская и христианская эпохи преследуют противоположные цели; первая хочет идеализировать реальное, вторая — реализовать идеальное, 1-ая ищет «святой дух», 2-ая — «одухотворенную плоть». Поэтому первая заканчивается бесчувственностью к реальному, «презрением к миру», вторая — «презрением к духу».

Противоположность реального и идеального непримирима, и одно никогда не может сделаться другим: если бы идеальное сделалось реальным, то оно не было бы более идеальным, а если бы реальное сделалось идеальным, то существовало бы только идеальное, а реального не было бы.

Противоречие между ними можно преодолеть только тогда, когда уничтожат и то, и другое. Только в этом случае может наступить конец этой противоположности: иначе идея и реальность никогда не сольются друг с другом. Идея не может быть реализована так, чтобы она осталась идеей, а реализуется только тогда, когда она мертва как идея; то же относится и к реальному.

Таким образом, древние являлись приверженцами идеи, люди нового времени — приверженцами реальности. Благочестивым желанием древних была святость, благочестивым желанием новых — телесность. Бестелесный «святой» стоиков, стал реальной личностью, телесным «святым» в Боге, ставшем плотью; недействительный «человек», телесное я станет реальностью в телесном я, во мне.

Вопрос о «бытии Божьем», уверяет Штирнер, никогда не находил удовлетворительного решения. Наконец, вопрос о бытии Божьем пал для того, чтобы воскреснуть в положении, что существует «божественное» (Фейербах). Но и оно не имеет бытия, и последнее убежище реализации «чисто человеческого» недолго продержится в безопасности. Ни одна идея не имеет бытия, т.к. ни одна не способна к телесности.

Схоластический спор реализма и номинализма проходит через всю христианскую историю и не может в ней закончиться.

Христианский мир стремится к тому, чтобы реализовать идеи во всех жизненных отношениях и обстоятельствах, в институтах и законах церкви и государства; но они сопротивляются этому и всегда сохраняют в себе нечто бестелесное (нереализующееся).

Реализующему мало дела до реальностей: все для него в том, чтобы они были осуществлением идеи, поэтому он вечно исследует, действительно ли находится в осуществленном идея, ядро ее, и реализована ли она так, как он предполагает возможным, или же он представлял себе идею неправильно, а потому невозможной для реализации.

Для древних семья, государство, отечество и т. д. божественны, как нечто существующее; для новых они ждут только обожествления, а как существующее они греховные, земные и должны сначала быть «искупленными», т. е. стать истинно реальными. Это имеет следующий смысл: не семья и т. д. — существующее и реальное, а божественное, идея — вот что существует, что реально; станет ли эта семья реальной благодаря тому, что она проявилась истинно реальным, идеей, конечно, еще большой вопрос. Задачей единичной личности не является служение семье как божественному, наоборот, задача заключается в служении божественному, в том, чтобы подчинить ему семью, то есть подчинить ему все во имя идеи, утверждать всюду знамя идеи, сделать идею реальной действительностью.

Но так как и для христианства, и для древности все дело в божественном, то, идя противоположными путями, они всегда приходят к этому. «В конце язычества божественное становится внемировым, в конце христианства он входит внутрь мира.

Поставить его совершенно вне мира не удалось древности, и когда эту задачу исполнило христианство, то божественное сейчас же затосковало по миру и захотело «искупить» его. Но в пределах христианства нельзя достигнуть того, чтобы божественное, будучи внутри мира, само сделалось мировым: еще остается достаточно «злого», неразумного, случайного, «эгоистичного», в худшем смысле слова, «мирского», что не может быть им проникнуто и действительно им и не проникается. Христианство начинает с того, что Бог становится человеком, и оно совершает свое дело обращения и искупления для того, чтобы уготовить Богу обитель во всяком человеке и во всем человеческом и все пропитать духом; оно работает для того, чтоб уготовить обитель «духу».

Христос — я мировой истории, даже и дохристианской; по современным воззрениям, человек — это я, и образ Христа развился в образ человека: человек как таковой — вот «центр» истории. В Человеке воскреснет воображаемое начало, т.к. человек так же воображаем, как и Христос.

Человек, как я всемирной истории, завершает цикл христианского мировоззрения. Волшебный круг христианства был бы нарушен, если бы исчезло противоречие между существованием и призванием, т. е. между мной, каков я есть, и мной, каким я должен быть. Оно существует только в виде тоски идеи по своей реализации и исчезает вместе с этим разделением; только тогда, когда идея остается идеей (а человек и человечество — только нереализованная идея), существует еще христианство. Реализованная идея, телесный или «совершенный» дух, витает перед глазами христианина, как «конец времен» или как «цель истории»; в настоящем она не существует для него.

Единичная личность может только принять участие в создании царства Божьего на земле, или, выражаясь современным языком, в развитии истории человечества, и только поэтому имеет христианскую (человеческую) ценность; «во всем остальном она — пыль и прах».

Для христианина наивысшее — всемирная история, т.к. для него она является историей Христа или «человека»; для эгоиста же только его история имеет ценность, т.к. он стремится развить только себя, он живет своей жизнью, не заботясь о том, принесет ли она пользу человечеству.

Штирнер рассуждает следующим образом, когда о Боге говорят: «Имен для тебя нет», то это справедливо и для него: ни одно понятие не может его выразить, ничто, что преподносится как его «сущность», не исчерпывает его. Совершенство Бога Штирнер в равной степени относит и к себе: «Я — собственник своей мощи и только тогда становлюсь таковым, когда сознаю себя Единственным.

В Единственном даже собственник возвращается в свое творческое ничто, из которого он вышел. Всякое высшее существо надо мной, будь то Бог или человек, ослабляет чувство моей единичности, и только под ослепительными лучами солнца этого сознания бледнеет оно. Если я строю свое дело на себе, Единственном, тогда оно покоится на преходящем, смертном творце, который сам себя разрушает, и я могу сказать: «Ничто — вот на чем я построил свое дело».

Список литературы

Штирнер М. Единственный и его собственность. — Харьков: Основа, 1994. — 560 с.

Штирнер М. Единственный и его собственность. — Харьков: Основа, 1994, с. 7

Штирнер М. Указ. соч., с. 8

Штирнер М. Указ. соч., с. 9

Штирнер М. Указ. соч., с. 10

Штирнер М. Указ. соч., с. 12

Штирнер М. Указ. соч., с. 14

Штирнер М. Указ. соч., с. 21

Штирнер М. Указ. соч., с. 25

Штирнер М. Указ. соч., с. 33−34

Штирнер М. Указ. соч., с. 38

Штирнер М. Указ. соч., с. 39

Штирнер М. Указ. соч., с. 39

Штирнер М. Указ. соч., с. 40

Штирнер М. Указ. соч., с. 40−41

Штирнер М. Указ. соч., с. 42

Штирнер М. Указ. соч., с. 42

Штирнер М. Указ. соч., с. 43

Штирнер М. Указ. соч., с. 43

Штирнер М. Указ. соч., с. 44

Штирнер М. Указ. соч., с. 44

Штирнер М. Указ. соч., с. 48

Штирнер М. Указ. соч., с. 62

Штирнер М. Указ. соч., с. 68

Штирнер М. Указ. соч., с. 91

Штирнер М. Указ. соч., с. 92

Штирнер М. Указ. соч., с. 95

Штирнер М. Указ. соч., с. 101

Штирнер М. Указ. соч., с. 109

Штирнер М. Указ. соч., с. 115

Штирнер М. Указ. соч., с. 116

Штирнер М. Указ. соч., с. 121

Штирнер М. Указ. соч., с. 124

Штирнер М. Указ. соч., с. 130−131

Штирнер М. Указ. соч., с. 135−136

Штирнер М. Указ. соч., с. 145

Штирнер М. Указ. соч., с. 147

Штирнер М. Указ. соч., с. 149

Штирнер М. Указ. соч., с. 153−154

Штирнер М. Указ. соч., с. 156

Штирнер М. Указ. соч., с. 156

Штирнер М. Указ. соч., с. 162

Штирнер М. Указ. соч., с. 162

Штирнер М. Указ. соч., с. 171

Штирнер М. Указ. соч., с. 173

Штирнер М. Указ. соч., с. 192

Штирнер М. Указ. соч., с. 192−193

Штирнер М. Указ. соч., с. 197

Штирнер М. Указ. соч., с. 306

Штирнер М. Указ. соч., с. 306

Штирнер М. Указ. соч., с. 307

Штирнер М. Указ. соч., с. 307

Штирнер М. Указ. соч., с. 348

Штирнер М. Указ. соч., с. 348

Штирнер М. Указ. соч., с. 348−349

Штирнер М. Указ. соч., с. 349

Штирнер М. Указ. соч., с. 351

Штирнер М. Указ. соч., с. 352

Штирнер М. Указ. соч., с. 353