Профессиональная совесть. 
Профессиональная этика журналиста

Данная категория обозначает представления профессионального сознания, в которых хранится коллективная память профессиональной общности об эмоциональных состояниях, переживаемых человеком в ходе работы и образующих тем самым внутреннюю среду процесса деятельности. Будучи интериоризованы личностью, такие представления становятся фактором, способным играть побудительную роль, причем двоякую: стимулировать ответственное профессиональное поведение и предупреждать безответствен ное.

Объективное начало профессиональной совести — реально существующая зависимость между внутренним состоянием человека и оценкой его профессионального поведения, критерием которой для окружающих (а в данном случае и для себя) является отношение к профессиональному долгу. Мера такой зависимости у разных людей разная, что во многом определяет и способность человека к интериоризации обшегрупповых «моральных истин», и характер складывающегося на их основе субъективного представления о том внутреннем комфорте или дискомфорте, который возникает вследствие соответствующих профессиональных решений и действий.

На всю жизнь мне запомнился эпизод в больнице маленького районного городка в Татарии, куда привели меня мои журналистские дела. Мы сидели в кабинете главного врача — кто в пальто, кто в пуховой шали, а Римма А., молоденькая «гинекологиня», и вовсе завернулась в байковое клетчатое одеяло. Декабрь в том году выдался неровным: то оттепель, то мороз, и старая отопительная система не выдержала, лопнули трубы, пришлось делать внеплановый ремонт. Но не о том сейчас речь. В самый разгар беседы Римма вдруг аккуратно свернула свое одеяло, повесила на спинку стула и виновато встала:

— Простите, я должна уйти. Мне обязательно надо в Шали попасть, а скоро стемнеет…

Главврач махнул рукой в сторону окна:

— Гололед сейчас, Римма… Утром машина вернется, тогда и поедете.

И пояснил мне:

• — У нее в Шалях послеоперационная больная, надо посмотреть и перевязку сделать. Так-то там все должно быть в порядке…
• — Но человек ведь ждет, нервничать станет, — возразила Римма. — Не пойду я пешком, не бойтесь! Доберусь на «попутке».
• — Знаю я тебя… — махнул рукой главный. И, дождавшись, когда Римма выйдет, опять повернулся ко мне: — Вот моя головная боль! Вы считаете, запрети я сейчас ей — она бы спокойно дожидалась утра? Как бы не так! Не прилегла бы!
• — Да-да, — подтвердила одна из его коллег. — Как-то раз она оперировала, а больная оказалась сложной, все затянулось, и на вызов, где ждали Римму, пришлось съездить терапевту, то есть мне. Вернулась к вечеру, в шутку ей говорю:
• — Избаловала ты своих пациентов! Я к Петрашовой через порог, а она мне разочарованно: «Ой, а я Римму Наримановну вызывала!» И что вы думаете? Утром — я еше глаза не открыла — стук в дверь. Лепечет: «Я вчера устала, не сообразила спросить, что вы Петрашовой назначили, а мне все-таки съездить к ней надо, пока не начнется прием…» — «Да что тебе не спится-то?!» — заворчала я. Она вздохнула, пожала плечами: «Совесть точит…»

Наверное, кто-то скажет: ну да, встречаются иногда болезненно совестливые люди, только профессия тут при чем? Почему о профессиональной совести речь? Совесть едина: либо есть, либо нет ее у человека.

Да, конечно. И все-таки совестливость как характеристика личности с точки зрения обшей моральности не может полностью объяснить особенности поведения человека в связи с исполнением профессионального долга, с индивидуальным представлением о его содержании. Тут проявляется особая установка личности, особый настрой — на профессиональные действия, способные вызвать состояние душевного спокойствия, внутреннего комфорта. И формирование этой установки начинается вместе с профессиональным становлением человека. Бесспорно, степень совестливости, в которой обнаруживает себя общая моральность личности, сказывается тут самым существенным образом, однако она играет вполне определенную роль: является предпосылкой и условием становления профессиональной совестливости.

Профессиональная совесть журналиста, формируясь таким же образом и на той же основе, так же и проявляет себя.

Во-первых, она чуткий индикатор соответствия индивидуального поведения журналиста нравственным меркам профессиональной общности; своего рода термометр, фиксирующий «температуру» профессиональных поступков. Нормальная «температура» — и человеку хорошо, на сердце у него спокойно. Но вот пошли «температурные сбои» — и совесть грызет душу, лишает человека сна и покоя.

Во-вторых, профессиональная журналистская совесть — «подстрекатель» к оптимальному решению проблемных ситуаций, которых в ходе выполнения профессионального журналистского долга возникает немало. К одним профессиональным шагам она подталкивает, другим — препятствует.

Но все это, конечно, при непременном условии: если профессиональная совесть у журналиста есть.

«У меня накопился интереснейший материал о человеке, ставшем организатором нового крупного дела в нашей стране. Но написать, видимо, так и не придется», — поделилась как-то со мной бывшая коллега (работали вместе в одной из сибирских газет). «Почему?» — удивилась я. Она ответила: «Сейчас он во власти, доступ к нему не прост. Мне никак не удается пробиться. У меня же теперь статус „независимый журналист“, нет за мной „фирмы“. А по „нахалке“ не люблю, да и нс умею». — «Без встречи-то обойтись нельзя?» — на всякий случай спросила я, хотя заранее знала ответ: мы с нею прошли одну редакционную школу. Она пожала плечами: «Кто-то бы, наверное, обошелся: фактов — гора, все проверены. У меня психологическое препятствие: совесть не позволяет. Мне легко и свободно о человеке пишется, если я его почувствовала, в глаза ему посмотрела».

В последнее время я частенько вспоминаю об этом разговоре, читая лихо написанные тексты в той или иной газете, по которым можно уверенно утверждать: автор видел своего героя разве что по телевизору, и «разборок» в суде ему не избежать. А между прочим, Л. Никитинский, один из немногих «острых» журналистов, к которым почти не предъявляются судебные иски, с полным основанием утверждает:

Судебная ответственность всегда является последующей и внешней. Тогда как добросовестная журналистика предполагает ответственность в смысле внутреннем и предшествующем: она тождественна самоцензуре, но осуществляемой свободно, с оглядкой лишь на собственную совесть и репутацию. Всякий раз взвешивая, что сказать и о чем промолчать (от какого соблазна удержаться), исходить надо в первую очередь не из опасения за свой карман (хотя и за него тоже), а из того, как бы не сделалось стыдно. Это требует не только искать наиболее безопасные формы выражения, но и отвечать за слово по существу.

Надо отдавать себе отчет в том, что наше слово убить — не убьет, но ранить может больно¹'³.

Увы, иногда такая рана заканчивается летальным исходом.

В марте 2005 г. мне случилось участвовать в передаче радиостанции «Свобода», посвященной проблемам журналистской этики. Поводом послужила история, произошедшая со Спартаком Васильевичем Мишулиным во время гастролей в Хабаровске: между артистами (с Мишулиным был еще Влад Сташевский) и сотрудником компании, организовавшей гастроли, произошел конфликт (компания не выполнила обязательств). Артисты оказались на улице — без денег, без билетов в Москву. Пришлось обратиться за помощью к губернатору. Проблемы благополучно разрешились. Каково же было состояние артистов, когда по возвращении в Москву они узнали из печати, что на них подали в суд за вымогательство!

Но больше всего Мишулина потрясло то, как расписывалась в прессе конфликтная ситуация. Никто из журналистов и не подумал разобраться в сути происшедшего. Скандал, привлекающий внимание публики, — вот для чего потребовалась прессе громкая фамилия артиста. А что эта громкая фамилия — его доброе имя, замечательный багаж его почти 80-летней жизни, его честь и достоинство, авторов материалов меньше всего интересовало. И сейчас мне видится больной взгляд артиста, когда он говорил, вступившись за своего любимого сценического героя, ненароком пострадавшего на страницах газет вместе с ним: «Там большой портрет Карлсона — „Карлсон разбушевался“. Уж если кто разбушевался, так Мишулин… При чем здесь Карлсон? Зачем убивать такой образ в сознании детей?».

Нам ничего не оставалось, как от лица журналистской братии принести извинения Спартаку Васильевичу. Только разве извинениями исцелишь такую рану?

Наверное, если б не эти переживания, операция на сердце могла бы пройти благополучно. Но нс прошла.

В ночь на 17 июля Спартака Васильевича Мишулина не стало.