Внешнеполитические функции доктрины социального государства

Чрезвычайно важным представляется внешнеполитический аспект становления политической доктрины и внешнеполитические функции доктрины социального государства, две из которых будут выделены особо. Об этом почти никто не говорит, хотя вряд ли кто-нибудь усомнится в том, что социальные государства стали возникать в Европе далеко не в лучший момент их истории — в условиях напряжённого и небезопасного послевоенного мира. Можно предположить, что понимание значимости доктрины социального государства достигло своей высшей точки — уровня конституционного принципа — именно в результате того, что ослабленные войной европейские страны оказались между двумя жерновами, между двумя конкурирующими за мировую гегемонию сверхмощными политическими монстрами, сверхдержавами-победителями. Дело осложнялось тем существенным обстоятельством, что сверхдержавы не скрывали ни своих принципиальных идеологических (доктринальных) расхождений и амбиций, ни глобалистской направленности своей внешней политики.

Одна из них — это СССР и социализм красного образца, другая — США, вытравлявшие в этот период в различных сферах внутренней и внешней политики «красную заразу» во всех её проявлениях, включая сюда и зёрна социалистической идеологии (идеологему социального государства). Поэтому ключевым вопросом для европейских государств стал вопрос о балансировании и выживании перед лицом реальной угрозы, исходившей от «своих» и «чужих». Думается, такой баланс, служивший гарантией выживания, и был найден во многом благодаря трансплантации и «конституционному приживлению» политической доктрины социального государства, которая достаточно успешно прижилась в Европе. Хотя процесс «приживления» протекал далеко не однородно и не безболезненно. Степень и эффективность «срастания» зависела от культурной и конфессиональной специфики этих стран.

Баланс был найден также благодаря модификации и развитию многопартийной системы, наиболее эффективно снимавшей, как уже говорилось, критические противоречия между богатыми и бедными именно в социальных государствах, что облегчало главную задачу власти — не доводить неизлечимую социальную болезнь до стадии необратимого распада общества на сытых и голодных. Таким образом, становление социальных государств позволило европейским странам — маюньким и большим — восстановить более или менее устойчивую систему коллективной безопасности в новых условиях, открыв новые возможности сбалансированного, устойчивого и относительно безопасного развития, подавая каждой из сверхдержав-антагонистов и каждой из «пятых колонн» внутри сигнал «свой». Вывод, который можно сделать из сказанного, сводится к тому, что первая и важнейшая внешнеполитическая функция политической доктрины социального государства — обеспечение коллективной безопасности. Этот опыт стал основой для поиска концепции единой Европы (целый ряд реализующихся ныне модификаций паневропейской идеи, восходящих к концепции Р. Куденхове-Калерги).

Вторая внешнеполитическая функция — особая возможность оперативного манёвра для политического руководства стран, ориентированных на доктрину социального государства, как во внутренней, так и во внешней политике. Достаточно сверхслабого воздействия на внутриполитический баланс сил, например, с использованием ресурса, который всегда есть у сильного лидера, чтобы вызвать «политический крен» в государственной политике, который способен, в свою очередь, нарушить баланс сил в мировой политике.

Этот вывод принципиально важен для современной России, обречённой на роль сверхдержавы (в трудные времена — «ресурсной сверхдержавы», в лучшие — «просто» сверхдержавы). И на этом надо акцентировать внимание тех, кто профессионально занимается политикой и может повлиять на выбор оптимальной для России модели многопартийной системы. Дело в том, что возникновение гибкой двухпартийной модели, характерной для социальных государств, — это действительно тот инструментарий, который позволит политическому руководству России оказывать почти незаметное, но чрезвычайно сильное влияние на позицию тех, кто хотел бы оказать давление на Россию, её внутреннюю политику и внешнеполитическую линию поведения.

Не следует забывать, что мы исторически находимся между двумя политическими полюсами — полюсом азиатского авторитаризма. который, по словам Ф. Фокуямы, вполне успешно модифицируется и интегрируется в мировую демократическую систему сохраняя свою обособленность, и полюсом западного мира, где господствует дух либеральной демократии, ослабленный, но не истреблённый в результате трансплантации идеи социального государства. Хотя эти системы становятся в чёмто очень похожими (очевидные признаки — явно усиливающийся дух авторитаризма в западных демократиях и примеры подлинного народовластия и самоорганизации, которые часто демонстрируют авторитарные режимы), не следует принижать значение глубоких и принципиальных различий, существующих между ними и способных обернуться в момент очередного кризиса жёсткой конфронтацией. По этой причине особые возможности действенного влияния на баланс сил в геополитическом плане, которые есть у России, лишь усиливаются благодаря тому, что конституционным принципом для нас является политическая доктрина социального государства.

В завершение — несколько слов о «зелёном» аспекте строительства социального государства. В этой связи следовало бы обратить внимание на три обстоятельства.

Обстоятельство первое. Противопостаатение социальной и экологической политики, с которым мы часто сталкиваемся (меньше затратишь на экологию, больше останется на социальные программы), противоестественно с точки зрения науки и преступно в плане политическом. Само размежевание этих политик имеет несомненный практический смысл лишь применительно к территориально-отраслевой модели управления и контроля, да и то должно постоянно корректироваться с учётом ряда факторов. Назовём лишь те, которые представляются самоочевидными:

• — во-первых, региональные социальные инфраструктуры, обеспечивающие перераспределение ресурсов в интересах социальной защиты, и инфраструктуры, обеспечивающие экологическую безопасность территорий, тесно связаны между собой. К примеру, модели расселения, доминирующие национальные уклады и формы местного самоуправления оказывают на состояние природных регионов не меньшее, а иногда и большее влияние, чем любые ресурсосберегающие технологии;
• — во-вторых, почти невозможно провести разделительную черту между антропои техногенными нагрузками на отдельные территории и природные регионы. Один из первых опытов отработки методов анализа системных допустимых или чрезмерных нагрузок на особо уязвимую в экологическом отношении территорию был проведён нами несколько лет назад в Тверской области при анализе предельно допустимых нагрузок в зоне Великого водораздела Русской равнины;
• — в-третьих, если подняться над узкоотраслевым принципом управления и перейти на уровень анализа, где требуется учитывать основные транссекторальные измерения политики, — социальное и экологическое (народосбережение и природосбережение), — то несложно сделать вывод о том, что экологическая политика по своей сути была и всегда останется частью социальной политики. И это понятно: функциональная цель экологической политики — вовсе не защита природы от человека, а защита человека от природы после того, что он с ней сделал. Только всесторонний анализ взаимовлияния социальной и природной сред может обеспечить сколько-нибудь эффективный контроль за состоянием здоровья населения и экологической безопасностью. К слову, именно такой подход был положен в основу масштабного проекта, которым мы занимались в последние годы. Имеется в виду успешное внедрение Системного экологического мониторинга — проект, который был удостоен в 2006 году Премии Правительства Российской Федерации.

Обстоятельство второе. Та многопартийная модель, о которой мы говорили, приобретает совершенно особую степень устойчивости, когда в рамках политической доктрины социального государства на уровне политического проекта найдено достойное место для ещё одного элемента — «зелёного». Именно он позволят в рамках внешней и внутренней политики очень легко находить всё новых и новых союзников даже среди тех, кто таковыми не являются по определению и сами себя рассматривают в роли потенциальных стратегических, а иногда и военных противников России.

Обстоятельство третье. Речь идёт о политической доктрине «зелёного государства», которая пока ещё только формируется в умах геополитиков и политтехнологов. Чтобы понять суть этой доктрины, зададим ряд вопросов: почему «зеленеют» по преимуществу самые богатые страны? Почему именно они, главные загрязнители природного мира, финансируют международные организации экологической направленности и «бескорыстно» поддерживают зелёные движения в других странах? Почему в стратегиях самых успешных государств-л и деров технологической гонки сегодня делается акцент на консолидацию усилий мирового сообщества в интересах решения глобальных проблем?

В основе такой обеспокоенности лежит не только и не столько чувство альтруизма и заботы о ближнем, сколько стремление повысить конкурентоспособность собственной страны, жизнестойкость собственной экономики. Дело в том, что сегодня только самый богатый может позволить себе технологическое решение наиболее сложных экологических проблем. А в условиях всеобщей «экологической травмы», связанной не только с климатическими изменениями катастрофического характера, когда усиливаются тотальный прессинг и экологический контроль над всеми государствами, выигрывать будут только сильнейшие — т. е. кто вложатся в экологическую сферу — как в научном, так и в технологическом плане. Мировые рынки XXI века — не для «экологических аутсайдеров».

Кроме того, и это очень важно, зелёные движения по-настоящему финансируют лишь немногие ведущие государства мира и крупные транснациональные корпорации ещё по одной и очень простой, даже элементарной причине. Дело в том, что продемонстрировать легитимность этой власти очень легко именно на примере поддержки зелёных: спасение природы — спасение мира. А уже на этой основе, безукоризненной как в логическом, так и в этическом отношении, совсем не сложно обосновать право навязать свою волю остальному миру. Почему о глобальных проблемах пекутся самые богатые, т. е. те, кто их плодит? По той лишь причине, что решение глобальных проблем предполагает, по сути, необходимость создания единого центра мирового управления, который должен быть в руках того, кто достаточно компетентен. А подлинная компетенция-компетентность в экологических проблемах и технологиях — это слишком дорогое удовольствие, чтобы ею могли обладать развивающиеся страны.

И в заключение несколько общих выводов:

1. Социальное государство и «зелёное» государство — две

взаимодополняющие политические доктрины, которые давно необходимо взять на вооружение как во внутренней, так и во внешней политике.

• 2. Грамотное сочетание этих доктрин — подлинная основа легитимности власти. Для России это особенно важно, поскольку её главная проблема — дефицит легитимности, обусловленный социальными катастрофами, которые пришлось пережить нашей стране и её народам в XX веке и на рубеже тысячелетий.
• 3. Если Россия будет участвовать в процессе строительства социального и «зелёного» государства, предпочитая позицию вечно догоняющего и подражающего странам-лидерам «младшего брата», то она проиграет всё. Если же Россия проявит политическую волю и перейдёт от «договора о намерениях» к политическому планированию на основе двух доктрин — социального и «зелёного» государства, то у неё есть все шансы обеспечить устойчивое и безопасное в экологическом отношении социальное развитие на сверхдолгосрочную перспективу.

Для того чтобы сделать такой вывод, достаточно указать на подлинный экологический ресурс и человеческий потенциал России, позволяющий ей соединить воедино планетарное энергетическое лидерство и пока ещё не растраченную духовную, интеллектуальную мощь в интересах народосбережения и природосбережения.