Герменевтика как философское учение о человеческом бытии

На дальнейшие дискуссии о герменевтике как методологии гуманитарного познания оказали существенное влияние идеи М. Хайдеггера, одного из наиболее влиятельных философов XX в., заложившего основы учения экзистенциалистов.

Хайдеггер перевернул традиционные философские представления о человеке и о познании. Классическая философия видела в человеке главным образом «познающего субъекта» и отождествляла его с сознанием. Хайдеггер же говорит не о субъекте и не о сознании, но о смертном (и в этом смысле конечном) человеческом существе. Он выбирает термин Dasein, который иногда переводят как «тут-бытие» или «здесь-бытие», иногда как «присутствие». Этот термин призван подчеркнуть, что исходной характеристикой человека, — мы бы даже сказали, его судьбой, — является то, что он «заброшен» в определенное место и время, в ситуацию. При этом речь вовсе не идет о том, чтобы человек «подлаживался» к миру: в изображении Хайдеггера человек бросает вызов ситуации, в которую он заброшен, чтобы сбыться и обрести самого себя несмотря ни на что.

Человек, чье существование является бытием-к-смерти и который сознает это, задается вопросом о смысле бытия. Человек ищет бытие, он открыт бытию, пытается услышать его зов, и эту открытость Хайдеггер называет пониманием. Поэтому герменевтика превращается у него и его последователей из методологической концепции в учение о человеческом бытии. Что же касается проблемы «герменевтического круга», то «Хайдеггер отмечает, что „круговой“ структурой обладает не только историческое, но и всякое познание вообще. И это по той причине, говорит Хайдеггер, что понимание [герменевтика] составляет онтологический базис самого человеческого существования. … Бытие есть круг, а потому и всякое познание тоже протекает как движение в круге. Но к этому кругу Хайдеггер относится иначе, чем Шлейермахер или Дильтей: он считает, что самое главное — правильно войти в него, в то время как эти его предшественники стремились решить задачу, как из этого круга выйти. Что касается выхода из круга, то Хайдеггер склонен думать, что такой выход невозможен, да и не нужен» [6, с. 412—413].

В настоящее время герменевтика существует в двух ипостасях. С одной стороны, сохраняется традиция, в которой герменевтика выступает методологией интерпретации текстов. С другой стороны, герменевтика стала влиятельным течением философии XX в. Самыми видными ее представителями являются Ганс-Георг Гадамер (1900—2002) и Поль Рикёр (1913—2005). Для обоих герменевтика есть нечто большее, чем методология истолкования текстов, потому что она является умением о человеке, его отношении к миру и к другим людям. Это обусловлено тем, что человеческое существование неразрывно связано с языком. Человек не просто говорит с помощью языка об окружающем его мире или общается с другими людьми. Дело в том, что мир и другие люди даны человеку сквозь призму языка. «Человек, живущий в мире, — говорит Гадамер, — не просто снабжен языком как некоей оснасткой — но на языке основано и в нем выражается то, что для человека вообще есть мир. Для человека мир есть „тут“ в качестве мира; ни для какого другого живущего в мире существа мир не обладает подобным тут-бытием. Однако это тут-бытие мира есть бытие языка… Не только мир является миром лишь постольку, поскольку он получает языковое выражение — но подлинное бытие языка в том только и состоит, что в нем выражается мир» [4, с. 512—513]. Поэтому герменевтическая деятельность становится у Гадамера, как и у Хайдеггера, способом человеческого существования: поиском понимания, возможностью коммуникации с другими людьми.

Человек старается понять, прежде всего, смысл собственного существования. Когда понимание стало рассматриваться как одна из фундаментальных характеристик человеческого существования, это не могло не повлечь изменения в представлениях о цели герменевтики. Если Шлейермахер ищет метод, который позволил бы интерпретатору преодолеть дистанцию между эпохами и культурами, как бы перевоплотиться в автора интерпретируемого текста, то для герменевтиков XX в. такой «выход из себя» становится невозможным. Поскольку человек — это не бесплотный дух, то человек не может выйти из своего «тут-бытия», освободиться от ситуации, в которую он заброшен, ибо это, собственно, часть его самого.

Что же в таком случае может дать герменевтический метод? Надо признать, что Гадамер критически относится к тезису о герменевтике как универсальной методологии гуманитарного познания. Он считает, что этот тезис порожден представлениями о научном познании и научном методе, сформировавшимися в XVII в.: что научное познание характеризуется методом как гарантированным путем приобретения все новых и новых истин. С точки зрения Гадамера, подобное представление соответствует технологической рациональности современной культуры, когда задача познания видится в том, чтобы непрерывно производить новое знание. Гуманитарное познание сейчас тоже исходит из этого идеала и потому ищет свой метод; считается, что таким методом является герменевтика. По мнению Гадамера, понимание не гарантируется никаким методом. Понимание возвещает такую истину, к которой следует приобщаться (такова, например, истина, содержащаяся у великих философов прошлого или в поэтическом тексте). Надежды предшествующих поколений сторонников герменевтического метода кажутся ему иллюзорными, ибо воссозданный в собственном переживании опыт людей прошлых эпох или других культур — это совсем не то же самое, что имевшие место когда-то в истории реальные переживания людей прошлого, и игнорировать это обстоятельство невозможно.

Размышляя над проблемами исторической герменевтики, Гадамер подчеркивает, что историк сам принадлежит истории и некоторой культурной традиции. Поэтому, подходя к любому историческому тексту, он неизбежно исходит из своего «предпонимания», которое можно также назвать «предрассудком». Последнее слово, объясняет Гадамер, надо освободить от негативных ассоциаций, которые прочно связались с ним со времен Просвещения. Оно выражает то неизбежное обстоятельство, что любому акту рассудка предшествует множество интерпретаций (предрассудков), которые рассуждающий человек впитывает вместе с языком. Поэтому иллюзорно упование на то, что историк может воспроизвести в своем переживании мир людей прошлого. Историк должен прежде всего осознать, сколь многое отделяет его от этого мира! В процессе работы историк корректирует свое иредпонимание, но никогда не сможет освободиться от него полностью. Нет и не может быть «чистого», свободного от предварительных интерпретаций и предрассудков мышления, ибо это связано с самим бытием человека — в истории, в языке, в традиции. Поэтому историческое познание всегда протекает в круге, выйти из которого невозможно.

«Языковая связанность нашего опыта отнюдь не вводит нас в некую перспективу, исключающую все другие перспективы; если мы, благодаря взаимодействию с иными языковыми мирами, преодолеваем предрассудки и границы нашего прежнего опыта мира, то это ни в коем случае не означает, что мы покидаем и отрицаем наш собственный дом. … И даже обладая историческими познаниями и прекрасно отдавая себе отчет в исторической обусловленности всего человеческого мышления о мире, а значит, и своей собственной обусловленности, мы вовсе не становимся тем самым на какую-то безусловную точку зрения. …Сознание обусловленности вовсе не снимает самой обусловленности» [4, с. 518—519].

«Тот, кто, полагаясь па объективность своих методов и отрицая свою собственную историческую обусловленность, мнит себя свободным от предрассудков, тот испытывает на себе могущество этих предрассудков…» [4, с. 424]. В историческом познании, говорит Гадамер, дело обстоит так же, как в отношениях между «Я» и «Ты»: если человек каким-то образом разрушаег взаимность этого отношения (например, полагая, что он понимает другого, а вот другой понять его нс способен), он искажает человеческое отношение. Точно так же, если историк изучает некоторую традицию и ее воздействие на людей, полагая при этом, что сам он благодаря использованию каких-то объективных методов освободился от влияния какой бы то ни было традиции, то он тем самым уже лишает себя возможности понять, что такое традиция и какое влияние она оказывает на людей.

Таким образом, участь человеческая такова, что предрассудки, с одной стороны, оказываются условием возможности понимания, но, с другой стороны, они, конечно же, остаются препятствием для понимания. Поэтому движение в герменевтическом круге оказывается постоянной работой над собой, т. е. обнаружением и осознанием собственных предрассудков. Герменевтический опыт, таким образом, оказывается неоценим для самопознания.

В то же время в области исторического познания Гадамер подчеркивает продуктивную роль исторической дистанции. «Каждый знает, сколь бессильно наше суждение, если временное отстояние не снабдило нас надежной мерой. Так, научное сознание в своих суждениях о современном искусстве чувствует себя порой в высшей степени неуверенным. Очевидно, что мы подходим к таким созданиям с предварительно сложившимися суждениями, недоступными нашему контролю… Лишь когда отомрут все такого рода актуальные связи, выступит их подлинный облик, лишь тогда откроется возможность понимания того, что действительно сказано ими…» [5, с. 80].

Временная дистанция увеличивается беспредельно, открывая все новые возможности понимания, которое никогда не придет к итогу, к возможности сказать, что некоторое историческое событие окончательно объективно понято. Это невозможно и в случае, когда речь идет о человеческой коммуникации, о понимании другого человека. Так что же способен обеспечить герменевтический метод?

Гадамер говорит о том, что в результате размышлений над деятельностью понимания человек получает опыт осознания собственной конечно-

%/

сти, т. е. ограниченности человеческого существа. В то же время, поскольку этот опыт указывает на фундаментальную черту человеческого бытия вообще, не только моего, но и того, кого я пытаюсь понять, он составляет необходимое условие возможности понимания. Прежде всего, это такой опыт, который помогает человеку осознать ограниченность собственного знания и понимания и готовит его к встрече с неожиданным.

Поль Рикёр, подобно Гадамеру или Риккерту, тоже подчеркивает, что историк или культуролог истолковывает не внутренние переживания других людей, а общезначимые смыслы. При этом он подчеркивает, что исследователь социальных структур сам занимает определенное место в этой структуре и усвоил систему исторически сложившихся смыслов и интерпретаций. Не может быть «чистого» восприятия социальных процессов и отношений «как они есть сами по себе». Исследователь «понимает» их посредством усвоенных им — сознательно или неосознанно — интерпретаций. Его работа будет требовать усилия по осознанию собственных интерпретативных схем и критическому дистанцированию от них. Но эта работа не может стать завершенной. Поэтому, говорит Рикёр, не может быть универсальной объясняющей социальной теории, свободной от идеологии и от личной позиции сторонников этой теории.