Содержание концепции «динамической правоспособности» и ее традиционная оценка в литературе

— Особняком в нашей юридической литературе стоит концепция правоспособности, сформулированная М. М. Агарковым и получившая с легкой руки С. Н. Братуся название «теории динамической правоспособности"1.

Изучая «особое отношение, в силу которого одна сторона имеет право односторонним волеизъявлением другой стороне изменить или прекратить обязательственное правоотношение»^[1][2], т. е. возможности по одностороннему изменению гражданских правоотношений, М. М. Агарков пришел к выводу, что таковые гораздо ближе не к субъективным правам, как традиционно считали до него, а к возможностям, входящим в состав правоспособности. По его мнению, «признаки [данных возможностей], на которые указывают… сторонники рассматриваемой теории, недостаточны для образования особой категории субъективных гражданских прав»^[3]. Почему «недостаточны»? Почему подобные возможности — не субъективные права? Потому что возможностям лица своим односторонним волеизъявлением создавать, изменять и прекращать гражданские правоотношения, — поясняет М. М. Агарков, — не противостоит чьей-либо обязанности, — как же, в таком случае, эти возможности считать субъективными правами? Говоря о «праве заключать договоры», «праве завещать имущество», «праве осуществлять выбор в альтернативном обязательстве» мы имеем в виду, — пишет ученый, — «что закон (или шире — объективное право), во-первых, не запрещает такое действие, во-вторых, что он придает ему юридическое значение — связывает с его совершением либо возникновение, изменение, либо прекращение гражданских правоотношений)»^[4]. Неизбежным финалом этого рассуждения является признание данных возможностей к «проявлениям гражданской правоспособности, которая является предпосылкой для тех гражданских правоотношений (субъективных прав и соответствующих им обязанностей), субъектом которых является лицо, обладающее правоспособностью»^[4].

«Неправильно, — заключает автор, — представлять себе правоспособность статически и думать, что в любой момент лицо может оказаться субъектом любого гражданского правоотношения. Обладание гражданской правоспособностью… обозначает возможность иметь любые основанные на законе права и обязанности. Но это не означает, например, что каждый может в данный момент сделаться собственником определенной вещи. Для этого надо, чтобы тот, кто является собственником в данный момент, предложил продать ему вещь или, наоборот, чтобы собственнику было сделано предложение и он ответил бы согласием. Таким образом правоспособность должна быть понята динамически. Гражданская правоспособность для каждого данного лица в каждый определенный момент означает возможность иметь определенные конкретные права и обязанности в зависимости от его взаимоотношений с другими лицами… Например, отчудить вещь, т. е. перенести право собственности на другое лицо, может по общему правилу лишь собственник… Передать право требования по обязательству другому лицу может лишь кредитор по обязательству. В таком случае рассматривают соответствующую признанную законом возможность как входящую в состав определенного права»¹ [выделено автором. — В. Б.].

Данная концепция была поддержана С. Н. Братусем (на раннем этапе своего творчества)^[6][7], В. А. Дозорцевым, предложившим категорию «конкретная правоспособность», расположив ее как посредствующее звено между абстрактной правоспособностью и субъективным правом^[8]; отчасти — С. Ф. Кечекьяном и Г. И. Петровым^[9]. Особняком стоит позиция А. Г. Певзнера, рассматривавшего секундарные права как юридическую форму взаимной (обоюдной) связанности поведения двух или более конкретных лиц, т. е. нечто большее, чем проявления правоспособности, но нечто меньшее, чем субъективные права^[10]. По его указанию секундарные права слагают правоотношение «менее интенсивного характера», содержанием которого является невозможность ухудшать или уничтожать (улучшать) будущее право или обязанность, а санкцией за пренебрежение участника бременем определенного поведения является наступление невыгодных для него правовых последствий. Секундарное право, понимаемое таким образом, можно было бы назвать недоразвившимся (или несозревшим) субъективным правом, в противоположность выродившимся субъективным правам, как иногда характеризую права, входящие в содержание так называемых натуральных обязательств. Получалось, следовательно, что секундарные права составляют содержание относительных правоотношений, но при этом секундарные права не рассматриваются как разновидность субъективных прав. Этим примером, кстати, А. Г. Певзнер иллюстрировал в общем правильный тезис о том, что содержание гражданских правоотношений не исчерпывается только субъективными правами и юридическими обязанностями.

Большинство авторов решительно выступило против рассмотренной теории, выдвинув целый ряд возражений, главными из которых являются следующие: 1) понятие динамической правоспособности сводится в конечном счете к понятию совокупности правомочий, составляющих содержание субъективных прав, т. е. к понятию субъективных прав (С. Н. Братусь¹); 2) в понятии динамической правоспособности смешаны разнородные правовые явления, а именно — правомочия, составляющие содержание абстрактной правоспособности и правомочия, входящие в состав конкретных субъективных прав (А. В. Венедиктов^[11][12], Ю. К. Толстой^[13]); 3) категория динамической правоспособности обозначает ни что иное, как состояние, возникшее из незавершенного процесса образования субъективных прав — стадию, когда из числа фактов, входящих в юридический состав, наступили только некоторые (О. С. Иоффе^[14]). Все последующие взгляды сводились, главным образом, к интерпретации или даже простому воспроизведению, причем, в весьма схематичном и не всегда точном виде, трех данных контраргументов^[15].

Прежде всего заметим следующее: ученые, считающие, что М. М. Агарков предлагает выделить, наряду с известными категориями правоспособности и субъективного права еще и третью особую категорию «динамической правоспособности», поступают несколько некорректно. В наиболее «чистом» виде такая интерпретация встречается в указанной работе В. А. Дозорцева: динамическая (или конкретная) правоспособность оказывается сложенной из т. н. Gestaltungsrechte (правообразующих или секундарных прав), представляющих нечто большее, чем абстрактные возможности, слагающие классическую правоспособность, и, вместе с тем, нечто меньшее, чем субъективные права. Профессор А. В. Венедиктов отмечает, что М. М. Агарков не заменяет традиционное («статическое») понятие правоспособности на новое («динамическое»), а противопоставляет одно понятие другому, не исключая таким образом, а, напротив, предполагая их диалектическое сосуществование, единство^[16]. Именно в такой ее интерпретации концепция и подвергается критике.

Возможно, это покажется странным, но ничего подобного в работе М. М. Агаркова в действительности нет. Самое слово «динамически» встречается в ней единственный раз в уже упомянутой сентенции «правоспособность должна быть понята динамически»¹. Но динамическое понимание правоспособности никак нельзя отождествить с конструированием принципиально нового понятия динамической правоспособности, тем более — противопоставляемой правоспособности вообще. Скорее уж следовало говорить о разделении прежде считавшегося однородным понятия правоспособности на две органически сплавленные составляющие — статическую (постоянную и одинаковую для всех субъектов определенного вида) и динамическую (для каждого субъекта индивидуальную и постоянно изменяющуюся).

Таким образом, традиционное наименование взглядов М. М. Агаркова теорией (концепцией) «динамической правоспособности» является неточным и должно быть заменено более подходящим по смыслу термином, например «динамическое понимание правоспособности».

Далее обратимся к разбору трех выставленных против концепции аргументов. При ближайшем рассмотрении таковых нельзя не обнаружить их полной несостоятельности.

Разберем первый аргумент. С. Н. Братусь совершенно прав, указывая, что отнесение возможностей, образующих исследуемое М. М. Агарковым явление, к субъективным правам или элементам правоспособности «…зависит от того или иного понимания субъективного права»^[17][18]. Но он совершенно неосновательно считает М. М. Агаркова сторонником трактовки субъективного права как притязания^[19]. Более того, возможности лица односторонним волеизъявлением установить, изменить или прекратить гражданские правоотношения, не могут быть сведены к субъективным правам с позиций классической теории права в любом случае, даже если субъективное право и не трактовать как притязание, хотя бы потому, что им не противостоит чьей-либо обязанности. Обеспечение обязанностью — отличительная черта любого субъективного права, не только притязания. Также невозможно утверждать, что носитель подобных возможностей состоит в некоем абсолютном правоотношении со всяким и каждым, ибо весьма неопределенным является объект обязанности всякого и каждого. Сказать, что обязанные субъекты должны воздерживаться от посягательства на данные возможности, значит сказать бессмыслицу, ибо по своему содержанию и направленности они таковы, что посягнуть на них объективно невозможно.

Реализация этих возможностей неизбежно приведет к определенному юридическому результату. Этот результат, а точнее, его внешние проявления, естественно, можно уничтожить, но воспрепятствовать его наступлению никак нельзя. Можно, опять-таки, чинить субъекту-обладателю обсуждаемых возможностей, какие-нибудь физические препятствия в их реализации; можно, например, запереть гражданина в комнате, дабы не позволить ему явиться к нотариусу с целью составления завещания. Но в этом случае следует говорить о нарушении иного рода — нарушении абсолютного права гражданина на личную свободу и неприкосновенность, содержание которого не зависит от того, намеревался ли гражданин пойти к нотариусу чтобы составить завещание, в магазин, чтобы купить продукты, или же вовсе не думал куда-либо выходить из своей комнаты.

Нельзя видеть в концепции М. М. Агаркова и «смешения разнородных явлений». С одной стороны, спорные «возможности» четко отделены им от субъективных прав (см. выше), а с другой — противопоставлены тем возможностям, которые образуют правоспособность в ее традиционном понимании. Вообще то четкое разграничение различных значений термина «право», которое дано у М. М. Агаркова¹, было первым в советской литературе, далеко не всегда выдерживалось до него и учитывается, к сожалению, не всеми современными учеными. Уж в чем, но в смешении разнородных явлений М. М. Агаркова вряд ли можно упрекнуть.

Наиболее серьезным является возражение О. С. Иоффе, действительно, ставящее под вопрос необходимость концепции. Разберем его на конкретном примере. Продать конкретную вещь может, по общему правилу, только ее собственник. Право собственности на вещь является одним из юридических фактов, который лежит в составе, порождающем переход права собственности на данную вещь, выступая своеобразной предпосылкой такой возможности. Возможность продажи определенной вещи можно назвать элементом, входящим в содержание правоспособности, но в этом нет никакой необходимости, ибо данная возможность, также как, впрочем, всякие субъективные права и юридические обязанности, является конкретизированным проявлением абстрактно понимаемой правоспособности. Подобные возможности характеризуют правовой статус, если угодно — юридическое состояние конкретного лица в конкретный момент времени, отвечают на вопрос о том, в какой степени данному лицу к данному моменту времени удалось реализовать свою правоспособность, но не более того^[20][21].

Данное возражение, казалось бы, выбивает из фундамента концепции динамического понимания правоспособности один из краеугольных ее камней — целесообразность. Почему же выше мы сказали, что концепция лишь «поставлена под вопрос»? А потому, что понятие правового статуса складывается не из всяких вообще юридически защищенных возможностей и долженствований, а лишь из тех, которые могут быть названы субъективными правами и юридическими обязанностями. О. С. Иоффе незаметно для стороннего наблюдателя (а, не исключено, что и для самого себя тоже) использовал в качестве аргумента утверждение, которое само нуждается в доказательстве: возможности, образующие динамическую правоспособность, являются субъективными правами. Выше мы видели, что это не так (еще раз оговоримся — с позиции традиционной теории права, в числе постулатов которой лежит и аксиома о том, что всякому субъективному праву корреспондирует юридическая обязанность). Но в этом случае вопрос о том, что же представляют собой «возможности», образующие динамическую составляющую правоспособности, остается открытым. Пусть мы откажемся от самого термина, пусть мы назовем это частью «правового статуса» или как-то иначе, но это не отменит сути: существуют юридически защищенные возможности, которые, с одной стороны, не являются элементами правоспособности в ее традиционном понимании, с другой — не могут быть сведены к субъективным правам. Природу этих возможностей и пытался исследовать М. М. Агарков; сделаем такую попытку и мы.

• [1] Братусь С. Н. Субъекты гражданского права. М., 1950. С. 7.
• [2] Агарков М. М. Обязательство по советскому гражданскому праву. М., 1940. С. 67.
• [3] Там же. С. 71.
• [4] Там же.
• [5] Там же.
• [6] Там же. С. 71—72, 72.
• [7] См.: Гражданское право: учебник / под ред. М. М. Агаркова, Д. М. Генкина. —Т. I. М., 1944. С. 123.
• [8] См.: Дозорцев В. А. Права государственного промышленного предприятияна закрепленное за ним имущество: автореф. дис. … канд. юрид. наук. М., 1955. С. 16.
• [9] Указания на литературу см.: Толстой Ю. К. К теории правоотношения. Л., 1959.С. 12.
• [10] См. об этом: Певзнер А. Г. Понятие гражданского правоотношения и некоторыевопросы теории субъективных гражданских прав // Ученые записки ВЮЗИ. — Вып.5. Вопросы гражданского права. М., 1958. С. 3—34; Он же. Понятие и виды субъективных гражданских прав // Там же. — Вып. 10. Вопросы гражданского права. М., 1960.С. 3—51.
• [11] См.: Братусь С. Н. Указ. соч. С. 6 — 10.
• [12] См.: Венедиктов А. В. О субъектах социалистических правоотношений // Советское государство и право. 1955. № 6. С. 19.
• [13] См.: Толстой Ю. К. Указ. соч. С. 11 — 13.
• [14] См.: Иоффе О. С., Шаргородский М. Д. Вопросы теории права. М., 1961. С. 259.
• [15] Так, например, Я. Р. Вебере (Правоспособность граждан в советском гражданскоми семейном праве. Рига, 1976. С. 4А—45), не считая нужным входить в сколько-нибудьподробный разбор самой теории М. М. Агаркова и выставленных против нее возражений, посвящает разбору концепции два абзаца основного текста и абзац сноски.
• [16] См.: Венедиктов А. В. Указ. соч. С. 19.
• [17] Агарков М. М. Указ. соч. С. 70.
• [18] Братусь С. Н. Указ. соч. С. 8.
• [19] Напротив, М. М. Агарков относится к этой теории отрицательно, что видноиз сноски 3 на стр. 20 его указ. соч. Понятие «притязания», по его мнению, сильнозатемняет одно из цивилистических учений, и принято «лишь в германской (отчаститакже в швейцарской) литературе»; критика учения о притязании, непосредственноне нужная для темы работы, завела бы исследователя слишком далеко и только поэтомумы ее у М. М. Агаркова и не встречаем.
• [20] См.: Агарков М. М. Указ. соч. С. 71.
• [21] О понятии правового статуса см.: Малеин Н. С. Гражданский закон и права личности в СССР. М., 1981. С. 101.