История и настоящее время

Можно читать и с удовольствием перечитывать тонкую и умную книгу Марвина Харриса из Колумбийского университета. Ее заглавие, Город и деревня в БразилииMarvin Harris, Town and Country in Brasil, New York, Columbia University Press, 1956, in-8°, x-302 p., заставляет думать о книге обобщающей, теоретической, но, к счастью, обещание не оправдывается. Исследование относится исключительно к путешествию, а затем пребыванию в маленькой бразильской деревне. С первых страниц мы попадаем в Минае Велас (Minas Velhas), в сердце штата Байя, глубоко в его центр; мы все еще пребываем там, когда книга заканчивается, ни минуты не скучая в пути в компании гида, который умеет видеть, понимать, помогать понять. Картина оказывается столь живой, текст настолько привлекательным, что произведение читается «как роман». На мой взгляд, это исключительно комплимент, поскольку редко работа, выполненная в научном ключе, под знаком узкой объективности, может вывести вас из настоящего времени и провести, как в спектакле, к истокам реальности — пока еще живым — минувшей урбанистической «цивилизации». Историк может только мечтать о пейзаже в таком жанре, но видеть его, обветшалый, архаичный, своими собственными глазами, прикоснуться к нему, — это совсем другое удовольствие, живое и такое поучительное! Поспешим воспользоваться этим! Тем более что прелести новой жизни уже заметны в Минае Велас: однажды она опрокинет весь этот хрупкий древний порядок, сохранившийся чудом.

В центре неприютной, гористой, почти пустынной страны поселок Минае Велас — Старые шахты — был возведен благодаря многотрудным горнопромышленным авантюрам XVIII века: он был одним из важнейших золотоискательских городов в обширной внутренней Бразилии, из которых часть, более ранние, появились в конце XVII века, а другие, более многочисленные — в первых декадах XVIII века. В Минае Велас разработки восходят к 1722 году, возможно, чуть раньше. Во всяком случае, урбанистический статус поселения датируется, по крайней мере, 1725 годом, с 1726 года здесь была резиденция, где золото переплавлялось и изымалось в виде пошлины в пятую долю его стоимости, которая возвращалась португальскому королю. В 1746—1747 годах пошлина поднялась до 13 фунтов золота, т. е. до 65 фунтов добычи. К этому, очевидно, следует добавить контрабанду и транзитное золото. Поскольку золотые жилы и песок были в изобилии, для активного поселения не было никаких проблем: жители стекались сюда отовсюду, иногда издалека. Однако к концу XVIII века золотое процветание закончилось в Минае Велас, как и во всей Бразилии.

В этой катастрофе поселение, однако, так или иначе выжило, несмотря на ненормальную, по природе своей ненадежную ситуацию. Не ослабляя усилий, оно затем приобрело и сохранило положение небольшого административного центра нижнего ранга; ни шатко ни валко оно, наконец, досуществовало до настоящего времени после целого ряда осложнений, вызванных тем, что его прежнее административное положение — его вторичное богатство — было скоро оспорено, и с тех пор его «район» реорганизовывался, делился на части, перекраивался. В 1921 году последний удар, почти смертельный: поселение Вила Нова (Vila Nova), его достаточно процветающий сосед, образовав свой район, отделилось от него, и, конечно, еще раз был нанесен ущерб старому поселению и его округу. К этим превратностям следует добавить, что в отношении сети проезжих путей, а затем железных дорог Минае Велас не имел шансов: география работала против него. Поезда останавливались слишком далеко от его ворот, в Бромадо (Bromado), а автомобильная дорога сюда едва доходила и была плохого качества: один грузовик в день с горсточкой пассажиров и разношерстными товарами.

И кому же интересно добраться до этого затерянного поселения? Путешественник задержится, достигнув последней вершины, Вила Нова, шумного поселения, которое одновременно с дорогой приобрело черты прогресса (электричество, радиосвязь, кока-кола…). Такой путешественник, чтобы получить информацию, вряд ли отважится направиться верхом на муле через ущелье Рио дас Педрас (Rio das Pedras) (которое, помимо всего прочего, прерывается гигантским водопадом), высокую долину и плато, управляемые из Минае Велас, находящиеся под ударами ветра, заселенные чахлым кустарником, редкими травами. «Оставайтесь с нами, — советуют автору. — У нас есть электричество и кокосовые орехи, изобилие свежих фруктов и свинины… Минае Велас — это самое мертвое место в мире. Там ничего не улучшилось за последние двести лет. Если вы хотите свежего пива, лучше бы вам остаться с нами. В Минае Велас всего один бар, да и тот никчемный, в нем вряд ли есть холодильникВ Минае Велас до сих пор нет электричества… Они страшно отсталые. Дела у них идут отвратительно. Это печальное место, мрачное, холодное, там ничего не происходит».

Путешественник, знающий, что он покинул «цивилизацию», сильно удивится, когда попадет в Минае, в типичный городок — такого впечатления сегодня не оставляет ни одно бразильское поселение — городок — о, чудо! — с мощеными улицами, домамиПостроенными из высушенных на солнце брикетов с небольшим добавлением камней, крытыми черепицей., выстроенными вдоль тротуаров и свежепокрашенные в белый и голубой цвета, с его общей чистотой, достойно одетыми жителями, детьми, которые ходят в школу в белых блузах и голубых штанах… Каменный мост с турникетами, шлагбаумами, псевдонасыпями, большая площадь с высокой каменной церковью, также заново покрашенной в белое и лазурное, сад с его плетеными решетками — гордость города, встречи вечерних гуляющих. Ожидал ли путешественник городачуда?

А затем? Самое лучшее — проявить интерес к случайно наблюдаемым реальным сценам гороДской жизни. Постепенно обнаруживаются проблемы. Нет, Минае Велас больше не похож на окружающие бедные и обездоленные деревни: Серра до Оуро (Serra do Ouro), Баикса до Гамба (Baixa do Gamba), Граватаньо (Gravat&o), Гиланьо (Gil2o), Дананал (Dananal), Брумадино (Brumadinho) — деревни белых крестьян, как первая, и черных — как вторая, все нищие, поскольку земля, слишком раздробленная, мало плодородна. В целом эти деревни насчитывают 1250 крестьян. В сопоставлении с ними в Минае Велас, поистине крошечном, проживает не более 1500 горожан. Может ли один крестьянин вынести на своих плечах тяжесть одного горожанина? Конечно нет. Это значит требовать от него слишком многого по сравнению с доходами от его урожая — овощи, фрукты, сахар, рис, фасоль, маниока, немного маиса, ямс, сладкий картофель, кофе — все это поступает не только на городской рынок: торговцы продвигаются до Вила Нова, Грута, Формига (Formiga). Иными словами, есть конкуренция, но старый город, который расположен ближе, имеет все же свою долю. Он сохраняет права на земельную собственность своей «буржуазии»; фазенды, самые крупные из участков, на самом деле не так уж велики, но расположены на лучших землях вдоль Рио дас Педрас. Эти участки, маленькие или средние, представляют собой связь между городом и сельскими поселениями.

Во всяком случае, именно по отношению к этим крестьянам человек из Минае Велас чувствует себя горожанином до мозга костей, и это чувство сильнее, чем у жителя таких больших городов, как Лондон или Нью-Йорк. Быть горожанином — это значит занимать высокое положение, иметь право говорить об этом, думать так, сравнивая себя с более несчастными или менее счастливыми. Деревня — какое отличие! Это одиночество. Город — это шум, движение, общение, набор удовольствий, развлечений. Совсем другая форма существования. Не завидуйте человеку, который живет в отдельном отдаленном доме; поскольку настоящий дом соприкасается с соседями, жмется к ним, чтобы выстроиться в ансамбль, в линию вдоль улицы. Если это тихая улица, если «вы выходите утром и не слышите шума «, то все удовольствие пропадает. Город — это ободряющий, братский шум других. Это также, я сказал бы, причина чувствовать себя выше крестьян — субботних гостей базарного дня, этих неуклюжих посетителей лавочек, распознаваемых с первого взгляда по одежде, акценту, манерам, лицам. Как приятно посмеяться над ними! Сами деревенские жители знают, что город намного выше них. Подумать только, здесь каждый покупает пищу за деньги. Город для них ни больше ни меньше, как comercio. Как разъясняет Хозе из Баикса до Гамба «жизнь comercio — это только для тех, у кого полные карманы денег"Marvin Harris, op. cit., p. 145. Его жена считает, что «comercio — это хорошо только на несколько часов. Я люблю movimento, — говорит она, — но через минуту я устаю от него и не дождусь часа, когда можно вернуться назад"Ibid. Бедный крестьянин, или, как говорят в Минае, бедный tabareu, бедный gente da госа… «Они боятся своей тени», — говорит Периклес, местный горожанин, всего лишь простой и бедный каменщик из Минае. Он многократно сопровождал Марвина Харриса в его экскурсиях по городу. Если бы это был Вила Нова, Периклес мог бы ходить босиком в оборванной повседневной одежде. Но для Баикса до Гамба (Baixa do Gamba) — нет, нужно приодеться вплоть до того, что взять взаймы обувь. «В Вила Нова никто не обращает внимания на эти вещи, но в Баикса до Гамба я не могу выглядеть так же, как эти tabareus"P. 143.

Эти мелкие детали, которыми изобилует книга, лучше, чем длинные рассуждения, выявляют гордость города, его надменность, его чувство собственного достоинства, его любовь к шуму и еще более шумным праздникам, его пристрастие к культуре, например к латинской грамматике, все то, что в 1820 году вызвало восхищение двух немецких путешественников, натуралистов фон Шпикса (von Spix) и фон Мартиуса (von Martius). Они также были поражены достоинством маленького городка 1(тогда с 900 жителями) и… великолепием его преподавателя латыни.

Но заметны не только шум или самодовольство. То, что деревниспутники кормили город только наполовину — и не бесплатно, — вынуждало его зарабатывать на жизнь, чтобы платить за то, что он потреблял: за то, что он покупал у крестьян, но также за муку или за горючее, необходимое топливо, которые ему поставлял Вила Нова. У этой проблемы два решения: с одной стороны, эмиграция, которая обеспечивала бы возвращение денег, с другой — ремесленничество.

Оставим в стороне первое из этих решений. Минае Велас — один из тысячи других примеров значительных перемещений, которые охватили весь бразильский Nordeste (города и деревни), а не только штат Байя. С общепринятой точки зрения это гигантская проблема, которую Жорже Амаду в своих многотомных романах называл неизбывной трагедией. В этом потоке Минае Велас был лишь каплей воды. Очевидно, это приводило его в упадок. Эмиграция уносила молодых людей, обычно наиболее квалифицированных ремесленников, которые искали лучших заработков в Байя или в Сан-Пауло. Отсюда драмы. Драмы ожидания — среди городского населения значительно преобладали женщины — драмы возвращения; но были ли это настоящие возвращения? Как заново адаптироваться к существоганию в унылом городке?

Помимо эмигрантов, Минае мог рассчитывать на выживание только за счет труда своих ремесленников: рабочих-медников, кузнецов, изготовителей седел, сбруи, упаковок, кружев, искусственных цветов, каменщиков, жестянщиков, швей, портных, плотников. Вообразите средневековый городок, который работает на собственный рынок и, как может, на более отдаленные рынки. Близкий рынок составляют крестьяне, о которых мы говорили ранее, покупатели седел, сбруй, ножей, кнутов… Так, из 95 ремесленников можно насчитать 39 металлургов (если можно так выразиться) и 25 ремесленников-медников. Кузница отчасти похожа на французскую, которую мы знали в детстве, с ее примитивными мехами. В лавке двое или трое работников помогают хозяину, обычно это его сыновья, молодые родственники или жена. Покупатель приобретает продукты, изготовленные на его глазах или только что. И вот мы по собственной воле мгновенно оказываемся в XVIII или даже XVII веке, где-то далеко на Западе.

Кроме близкого, существует дальний рынок (имеется в виду внутри Бразилии), par excellence зона передвижения мулов, находящаяся на границе с железной дорогой, и все расширяющаяся зона движения грузовиков. Этот рынок простирается на запад вплоть до Чике Чике (Chique Chique), до места паломничества Бом Езус де Лапа (Bom Jesus de Lapa), до Сан-Франциско, места паломничества и одновременно ярмарки. Именно сюда в июле одновременно стекаются паломники и разъездные торговцы из Минае Велас со своими мулами, нагруженными самыми разными товарами. Они продают, перепродают, выменивают и продают опять. Хозяин, который доверил им ножи или обувь, хорошо знает их цену, но операции они совершают на свой страх и риск: когда появляется перекупщик, он за неходовой товар назначает свою цену. И вот опять мы далеко во времени, без особого преувеличения, в начале commenda, в начале рыночного капитализма. Хозяин игры не тот, кто производит, но тот, кто транспортирует и продает. Легко вообразить, что зона, связанная этими примитивными путями, опасна и постоянно сокращается за счет появления новых транспортных средств и новых, сменяющих друг друга товаров. В Вила Нова уже появилась обувь, изготовленная в штате Пернамбук. В течение двадцати лет эти внутренние дороги, начиная с Минае Велас, затрагивали Гояц (Goyaz), а также Сан-Пауло (S&o Paulo): сегодня это не так. И все же эта сократившаяся зона-кормилец еще позволяет Минае Велас поддерживать свои прежние обмены, бартеры или покупки. Так, он добывает свои металлы из утильсырья: металлолом, старые рельсы, цинк из моторов автомобилей, выброшенных на свалку, медь старых котелков… Его торговцы также приносили металл, необходимый для примитивной плохо держащейся никелировки. Конечно, было бы лучше возвращать в Байя никель в тонких листках. Но как за это будут платить? Сами торговцы собирают старые никелевые монеты достоинством в 400 reis, которые больше не изготовляются, но, хотя и демонетизированы, имеют хождение на примитивном уровне и продолжают стекаться в виде подаяний в Бом Езус де Лапа. Успешный обмен — и вот они после июля появляются на пути к Минае.

Первенство перевозчиков, первенство капиталистов, предпринимателей. Как они появились? Этот вопрос наш гид не спешит решать и трактовать, но такие капиталисты, хотя и немногочисленные, в самом деле существуют и распознаваемы. Сектор металлов мало освоен: по-видимому, мир ремесленников выручает быстрое изготовление второсортных вещей. Кузнец Жоао Селестино (JoSo Celestino) однажды высказался так: «Кузнеца ведет только его глаз». Но зачем ему, прекрасному ремесленнику, точный глаз? «Сегодняшняя жизнь не дает нам достойного места работы». Свобода и нищета!

По-другому было в секторе меди: низкие заработки привели к сдельной работе (любопытно, что ремесленники видели в этом знак свободы и независимости, поскольку постоянная заработная плата их закабаляла). Тут же, исходя из специфики новых мастерских, устанавливается работа на дому, поскольку «мануфактура» принималась здесь с опаской. Мы оказываемся в XVI или в XVII веке. Хозяин — это предприниматель, человек, который «заставляет работать» других; например, сеньор Браулио (Senhor Braulio), изготовитель сандалий, башмаков, сапог, седел, которые он сам продавал, в итоге и торговец, как это было раньше на Западе в период раннего капитализма: он добывал исходные материалы, платил заработную плату, обеспечивал продажи; ремесленники считали его добрым гением Минае Велас. Я понимаю, но как долго это может продолжаться? До тех пор пока существует система, которая устанавливает и удерживает очень низкие цены в области разделения труда. Или пока система не сталкивается с более сильной: ведь существуют машины. Пока этого нет, или можно говорить, что нет в Минае. Но наступит день, когда окрестные крестьяне, tabareus больше не придут покупать его башмаки, кнуты или ножи в медных футлярах. Поскольку практически повсюду начинается битва между вчерашней, уже сильно теснимой Бразилией, и сегодняшней, империалистической. Неблагоприятным условиям старый город сопротивляется именно аскетической, достаточно бедной экономикой. В этом ритме он делает затруднительной жизнь для своих богатых или так называемых богатых, и еще более затруднительной для своих бедных, реально бедных. Для кого эта общая умеренность казалась завидной, так это для лавочников venta. Перекупщик продуктов питания, овощей, фруктов, грубого сахара (la rapadura), живой воды (la cacbaga); претор, поскольку все или почти все отпускается в кредит, лавочник, весь день восседающий на своем стуле, который рад приходу клиентов, слухам, всему movimento города.

Простит ли нам Марвин Харрис, что мы настойчиво приводим эти образы, живые документы, которые он так заботливо представил, неоценимое свидетельство прошлого? Каким образом можно лучше понять этот «малый» капитализм средневековых лавочников или при неизбежности капитализм, весьма далекий от их современников: они здесь, и тот и другой, перед нашими глазами, шаг за шагом представленные в первых столь богатых главах книги. Затем Марвин Харрис следует обычному плану этнографических исследований: он говорит о месте, об экономической жизни; в последующих главах, всегда точных и живых, он продолжает описывать, а мы узнавать, расы, классы, муниципальное управление, религию, народные верования; каждый раз он неуклонно заботился о том, чтобы, насколько возможно, показать согласие и разногласие между городком и окружающими его деревушками. Он чувствует себя включенным в это одно из основных звеньев этнографического исследования, и не без основания.

Однако могу ли я полностью согласиться с этим обычным планом, еще раз использованным общепринятым образом — a priori Может ли сегодня маленький городок быть достоверным полем для наблюдения? Без сомнения, может при условии, что он изучается не только как таковой и в себе самом, в соответствии с правилами, столь часто практикуемыми в этнографическом исследовании, но как свидетельство, которое вносит вклад в различные планы сравнения во времени и в пространстве. Что касается Минае Велас, то следовало бы выделить его прошлое, прошлое региона и Бразилии в целом. Следовало бы выделить его сегодняшнее окружение, остановиться в Вила Нова, как это сделал путешественник в начале книги, но также продвинуться до Формига (Formiga), до Грута (Gruta), до Синкора (Sincora), остановиться там, чтобы отдохнуть и лучше узнать весь штат Байя, его города, его деревни. Потом, конечно, идти дальше по Бразилии…

Но объяснимся яснее. С первых страниц книги автор не скрывает от нас исключительность Минае Велас, удивление, которое он вызывает у вновь прибывшего из-за своего городского вида, плохо согласующегося с его размерами и бедностью. Вследствие этого намерение автора оказывается простым: изучить текущую жизнь Минае Велас во всех аспектах и деталях, потом путем сравнения с городами урбанизованного уровня, как они определяются по соответствующим критериям социологами или этнографами, прийти к заключению, что Минае — это город по самой своей сути. Но для меня базовая проблема с точки зрения наук о человеке звучит по-другому: почему этот случай, сказал бы я, — отклонение от нормы? И в какой степени он таков? Является ли этот случай уникальным, экстраординарным? Повторяется ли он в примерно тех же условиях? И как? Подобные вопросы едва затрагиваются в заключении книги на нескольких страницах, на мой взгляд, уклончивых и неточных.

Мне в свою очередь кажется, что в городке Минае Велас нет ничего абсолютно оригинального. Я полагаю, что отклонение сводится главным образом к социоэкономическим структурам, которые я описал вслед за автором. Одним словом, очевидный факт, которому я уделил бы все внимание на месте автора, помимо того, что было нам искусно представлено, — это сам по себе удивительный факт, что Минае Велас после катастрофы золотодобывающих шахт выжил и, заметим, при слабых доходах и малом населении выжил как город. Меня привлекли бы именно это выживание и обусловившие его старинные механизмы. Я бы их рассматривал, пересматривал, анализировал в свете средневековых или полусовременных механизмов, которые нам предлагает европейская история. Я измерил бы это хронологическое смещение. Я бы собрал статистические данные и провел расчеты, чего не сделал наш гид (общий доход на душу населения), картографировал и точно выявил бы ареал его перевозок…

Что касается выживания города, то, поскольку он располагает архивами, я прежде всего просмотрел бы их. Чтобы лучше обозначить отправную точку, я попытался бы выяснить, что происходило во времена золотодобычи с их шахтерами, ремесленниками, лавочниками, земельными собственниками, черными рабами, перевозчиками. Марвин Харрис сообщает нам, что в XIX веке город выживал как административный центр, где заработная плата «функционеров» в целом замещала золотой песок. Еще нужно было, чтобы регион допускал эту новую жизнь, чтобы у него были достаточные богатство и население, чтобы система обменов — которая сегодня угрожает вот-вот разрушиться — поддерживалась, обеспечивая городскую жизнь Минае Велас. Существенный вопрос: откуда в XIX веке в Минае появились нувориши, поскольку здесь все еще есть нувориши?

В 1947 году я совершил путешествие в один из регионов огромной Бразилии, менее поэтичное, чем Марвин Харрис, но не менее поучительное. Убатуба (Ubatuba) на берегу Атлантики в штате Сан-Пауло (Sao Paulo) недалеко от Сантос (Santos) к 1840 году знал свою эпоху расцвета. Он был тогда связан активным передвижением караванов мулов с Таубате (Taubate), подобно тому, как Сантос с Сан-Пауло, который в то время был всего лишь маленьким городком. Таубате-Убатуба, как и Сан-Пауло-Сантос, — это своего рода брачная пара, объединение вне могущественного Сьерра до Map (Sierra do Маг), живая изгородь между побережьем и внутренней частью страны, рынком кофе и портом, экспортирующим его по всему миру. В той борьбе, что вскоре началась, Сан-ПаулоСантос достигли того, что только они построили вокзалы на железной дороге между Убатуба и Таубате. Еще до сих пор связь между Таубате и Убатуба осуществляется автотранспортом, которому удается, Бог знает как, иметь смелость следовать древней дорогой для мулов, ненадежным путем, соединяющим два города: отправной пункт — Таубате, которому индустриализация придала новый вид; пункт прибытия — Убатуба, нищая, заросшая тропической зеленью. Его старые двухэтажные дома (sobrados), покинутые, разрушенные водой, пальмами, пробивающимися в расселинах стен, но сохраняющие импозантную форму, его кладбище с достаточно богатыми надгробными плитами — только одни они напоминают о прежней состоятельности этого небольшого порта. Убатуба как город не выжил. Это деревня, где живут крестьяне, caboclos. Я встретил там дочь французского инженера, неграмотную, не знающую ни слова на своем родном языке, вышедшую замуж за caboclo и во всем сходную с ним. И все же в Убатуба есть свои функционеры, свой мировой судья, имеющий диплом факультета права Сан-Пауло, получивший воспитание в краях, далеких от Минае Велас. В этих местах я целый вечер слушал народного певца, которому аккомпанировал исполнитель на violao (род шестиструнной гитары): каждая из фольклорных песен, которая отличалась своей основной идеей, своим местом и вокальной импровизацией, соответствующей старым обычаям, рассказывала эпопею chegada da luz, т. е. появления электрического освещения: не следовало ли проложить для электролинии и опор траншею, picada сквозь лес, который, спускаясь с горы, окружает город; лес непроходимый, но не девственный, поскольку наш всезнающий гид отметил, что-то там, то тут можно обнаружить остатки растений кофе. Плантации исчезли, как и сам город, у которого не оказалось ни товарооборота, чтобы как-то перебиваться, ни собственной энергии, чтобы адаптироваться. У Минае Велас с его замедленным жизненным циклом Nordeste шансов было больше.

По сравнению с этой центральной проблемой остальное, второстепенный пейзаж, который предлагает нам Марвин Харрис, кажется мне не таким интересным. Можно сказать, я сомневаюсь в его оригинальности. Когда речь идет о верованиях, о муниципальном управлении, о политических страстях, то, несмотря на все нюансы, подмеченные автором, Минае, как мне кажется, живет синхронно со всей Бразилией. Однако меня смущает то, как Марвин Харрис представляет вопрос о черных. Настолько ли он значим, чтобы задумываться о нем? В целом, согласно общепринятой формуле, с одной стороны, есть «богатые белые», а с другой — «бедные черные», а также, конечно, белые, которые совсем не богаты, и черные, благополучные, образованные; отсюда следует довольно странная социальная пирамида, стратификация, имеющая не горизонтальную, а скошенную форму. Но не близки ли между собой обе формы? Мне кажется, что социальное и расовое напряжение становится сильнее на уровне бедных белых, когда женщина сама идет за дровами или, что доказывает ее нищету, носит воду из ближайшей реки или стирает в ней. Это напряжение еще более усиливается на уровне благополучных черных, которые приближаются к белым, но не как равные, а сохраняющие свое место, боязливые, недовольные, с чувством собственного достоинства, часто слишком выраженного. Однако следует ли приписывать Минае Велас с его напряженной и закрытой жизнью особый расизм, аномальный в рамках бразильской цивилизации? На национальной шкале царит приемлемость в отношении различий в цвете кожи, и уже давно Жильберто Фрейре (Gilberto Freyre) отмечал их побратимство/посестримство. Разумеется, такой довольно мягкий расизм малого города, если он и существует, то не кажется составляющей исторического прошлого Бразилии. Я бы хотел, чтобы этот пункт был освещен более подробно. Изучение состязаний клубов и духовых оркестров, аукционы на fiesta, портрет, который однажды нарисовал мне Вальдемар (Waldemar), единственный чернокожий член городского совета, удовлетворили меня лишь наполовину. О чем говорить, если нет никакой точки отсчета! Как те же проблемы ставятся соседними городами Грута, Формига (Formiga), Вила Нова? Является ли социальная и расовая напряженность в Минае Велас чем-то отличным и особенным? И если да, то отличается ли город от страны в целом, отвечая на вопрос, кого винить: черных, белых или обоих? Но напомним, что черные в Минае Велас полностью порвали с африканскими культами, которые, впрочем, являются живыми источниками их самобытности. Этот простой факт имеет огромную важность… Противоположные замечания относятся к религии. Католицизм в Минае Велас кажется Марвину Харрису формальным, внешним, достаточно бессодержательным. И несомненно, в этом есть резон. Но несомненно также, что некоторые его заключения ошибочны. Боюсь, что ему не хватает контактов с различными проявлениями католицизма в Европе, особенно в Италии, Испании, Португалии, которые французу, например, также кажутся формальными и внешними. Скорее более чистые, можно сказать, обнаженные, чем в Минае, формы христианства были бы удивительны, но это относится и ко всей Бразилии! Антиклерикализм, который наш исследователь ищет в различных по времени текстах, в разного рода историях, мало что доказывает: раннехристианская традиция позволяла не стесняться в выражениях и допускала фривольные истории. Меня поистине восхищает, что, несмотря на ошибки, неосведомленность, вялость, отклонения, которые нельзя отрицать, христианство укоренилось здесь, в этом старом городке, и заняло место, как и в Бразилии в целом, существенной компоненты цивилизации. То же я мог бы сказать и о суевериях: современная Бразилия не преодолеет их в несколько лет. Они по-прежнему живы в сердцах как больших городов, так и маленьких городских центров типа Минае Велас или ближайших к нему деревень.

Но прекратим критику, которая, помимо всего прочего, позволила нам продлить очевидное удовольствие от чтения. Я бы предпочел, чтобы Марвин Харрис по-иному ориентировал свою книгу; чтобы он смог двумя-тремя приемами развернуться лицом к прошлому малочисленного населения городка, которое он наблюдал; чтобы он отличал единичные свидетельства нескольких своих собеседников — аберрации, характерные для Минае Велас — от банальных свидетельств повседневной жизни бразильца вообще.

Но некоторая горячность моих слов направлена не столько против автора, чья утонченность, чувствительность и добросовестность не вызывают никакого сомнения, сколько против антропологии, которая переоценивает прямое наблюдение и предъявляет стандартные требования к любому изучению наблюдаемого, не беспокоясь об очевидных последствиях и частностях, которые существуют и которые следует обнаруживать. Мое замечание по отношению к таким прекрасным книгам, как эта, — попытка показать неизбежное несовершенство метода — а не автора — и еще раз указать на опасности, по выражению Люсьена Февра, правил «шедевра», вызывающих доверие как к субъекту, так и к конкретной стратегии, которую он провозглашает. Как жаль! Как жаль также, что в этой книге нет достойных ее иллюстраций. Даже ни одной фотографии!

• 1. Ильин, И. А. Немецкий идеализм. История этических учений. История древней философии / И. А. Ильин. — М.: ПСТГУ, 2015. — 656 c.
• 2. Иодль, Ф. История этики в новой философии: От Античности до конца восемнадцатого столетия / Ф. Иодль. — М.: КД Либроком, 2016. — 368 c.
• 3. Иодль, Ф. История этики в новой философии: Кант и этика в девятнадцатом столетии / Ф. Иодль. — М.: КД Либроком, 2016. — 528 c.
• 4. Козлова, О. В. История философии: вводный курс: Учебное пособие / О. В. Козлова, Т. К. Красных. — М.: Флинта, Наука, 2013. — 152 c.
• 5. Козлова, О. В. История философии. Вводный курс: Учебное пособие, стереот / О. В. Козлова. — М.: Флинта, 2013. — 152 c.
• 6. Козлова, О. В. История философии: Учебное пособие / О. В. Козлова, Т. К. Красных. — М.: Флинта, 2013. — 152 c.
• 7. Кузнецов, Б. Г. История философии для физиков и математиков / Б. Г. Кузнецов. — М.: ЛКИ, 2015. — 352 c.
• 8. Кулик, С. П. История философии: Учебное пособие / С. П. Кулик, Н. У. Тиханович. — Минск: Вышэйшая школа, 2007. — 316 c.
• 9. Лосский, Н. О. История русской философии / Н. О. Лосский. — М.: Трикста, 2011. — 551 c.
• 10. Любутин, К. Н. История западноевропейской философии / К. Н. Любутин. — М.: Академический проект, 2005. — 800 c.
• 11. Малинов, А. В. История русской философии. XVIII век / А. В. Малинов. — СПб.: Интерсоцис, 2012. — 142 c.
• 12. Мамедов, А. А. История философии: Учебно-методическое пособие / А. А. Мамедов. — М.: КД Либроком, 2010. — 112 c.
• 13. Мотрошилова, Н. В. История философии: Запад-Россия-Восток. Кн. 4. Философия XX в / Н. В. Мотрошилова. — М.: Академический проект, 2012. — 426 c.
• 14. Мотрошилова, Н. В. История философии: Запад — Россия — Восток. Книга третья: Философия XIX-ХХвв. / Н. В. Мотрошилова. — М.: Академ. Проект, 2012. — 443 c.
• 15. Нижников, С. А. История философии: Учебник / С. А. Нижников. — М.: ИНФРА-М, 2013. — 336 c.