Философия неравенства Н. А. Бердяева

МОСКОВСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ СЕРВИСА

РЕФЕРАТ ПО ФИЛОСОФИИ

«ФИЛОСОФИЯ НЕРАВЕНСТВА Н.А. БЕРДЯЕВА»

Аспирант: Ратников А.Г.

Преподаватель: Гиренок Ф.И.

Москва

Введение

…1

1. Становление философских взглядов Н. А. Бердяева …2

2. Русская революция …5

3. Религиозно-онтологические основы общественности …7

4. Бердяев о нации, национальном сознании и государстве …9

5. О консерватизме …14

6. Демократия, социализм и теократия …16

7. Духовный ренессанс начала XX в…17

Заключение

…19

Список литературы

…20

Значительную роль и влияние в развитии мировой философии на рубеже XIX — XX в.в. оказали работы выдающихся русских философов В. Розанова, Д. Мережковского, Н. Бердяева, Вл. Соловьева, С. Булгакова и др. Русской религиозной философии XX века современные философы отводят совершенно уникальную роль, что обусловлено несколькими причинами. Во-первых, в рамках этой философии ими были подведены мировоззренческие итоги многовековой истории развития России. Во-вторых, религиозная философия этого периода явилась последним ответом на происходящий исторический разлом Российской империи. В-третьих, философия в России начала века формировалась в борьбе с большевистской идеологией и потому пальма первенства в этом, несомненно, принадлежит наиболее достойным ее представителям. Особенно часто и много пишет о России русский экзистенциалист и религиозный мыслитель Н. А. Бердяев; он говорит, что она «есть великий и цельный Востоко-Запад по замыслу Божьему и она есть неудавшийся и смешанный Востоко-Запад по фактическому своему состоянию, и по эмпирическому». Источник болезней России он видит в ложном соотношении в ней мужественного и женственного начала.

Будучи продуктом отражения социально-исторической реальности, русская религиозная философия ХХ века представляла собой такую картину мира, в которой социальная революция была трансформирована в эсхатологию, а новая эпоха была воспринята ими как всемирно-историческая трагедия и неудача истории.

Волею исторических событий большая часть русских философов была вынуждена эмигрировать, но не все ее главные представители стали идеологами эмиграции и ее активными философами. Взгляды Бердяева, Булгакова и Шестова именно в эмиграции приобрели свое окончательное завершение.

Русская религиозная философия XX в. формирова-лась не только в тесной связи с прежними религиозно-идеалистическими течениями в России, в интенсивном общении с современными ей отечественными школами идеализма, но также пыталась опереться на достижения многовековой идеалистической традиции европейской мысли, используя идеи Платона и патристики, немецкого классического идеализма, Шопенгауэра, Ницше, Джемса, неокантианства и феноменологии. В XX в. русский рели-гиозный идеализм дорос до лидирующих школ новей-шего идеализма Германии, Англии, Франции, США и других стран Запада, а в чем-то и перерос их, предло-жив общественному сознанию различные варианты экзи-стенциализма (Шестов, Бердяев), философии всеедин-ства (Булгаков, Флоренский, Франк), пансексуализма (Розанов), многочисленные версии религиозного модернизма, «социального» христианства.

Глубина и резкость поворотов истории, невиданное ускорение темпов исторической жизни, безусловно, содей-ствовали особенно интенсивному стремлению осмыслить на фоне крушения одной и начала другой эпохи небывалость и «талантливость» времени. Было бы ошибкой считать, что достижения русской религиозной филосо-фии XX в. не имеют, хотя бы в какой-то степени, прогрес-сивное и конструктивное значение.

1. Становление философских взглядов Н. А. Бердяева.

Духовная эволюция Николая Александровича Бердяева прошла путь от «легального марксизма», когда он (наряду с другими марксистами) выступал против идеологии народничества, к религиозному миросозерцанию.

Николай Александрович Бердяев родился в Киеве в 1874 году в аристократической семье. Учился в Киевском кадетском корпусе, в 1894 году поступил на естественный факультет Киевского университета, затем перешел на юридический. Систематические занятия философией Бердяева начались в университете под руководством Г. И. Челпанова. Тогда же он включился в социал-демократическую работу, став пропагандистом марксизма, за что при разгроме киевского «Союза борьбы за освобождение рабочего класса» в 1898 г. был арестован и исключен из университета. В опубликованной в 1901 г. работе «Субъективизм и индивидуализм в общественной философии. Критический этюд о Н.К. Михайловском» наметился поворот к идеализму, закрепленный участием Бердяева в сборнике «Проблемы идеализма» в 1902 г. С 1901 по 1903 г. писатель находился в административной ссылке, где отошел от социал-демократии и примкнул к либеральному «Союзу освобождения». Причиной разрыва с марксизмом для Бердяева было неприятие им идеи диктатуры и революционного насилия, несогласие с тем, что историческая истина зависит от классовой идеологии, от чьих бы то ни было интересов. В противоположность этим утверждениям он подчеркивает, что объективная (абсолютная) истина существует независимо от классового (эмпирического) сознания и может лишь в той или иной мере открываться человеку — в зависимости от его жизненного опыта и ценностных установок. Но, не приняв марксистской философии истории, постулируя априорную систему логических условий познания и нравственных норм, он не отрицал социологической значимости марксизма.

Его отход от «легального марксизма» совершился достаточно безболезненно: Бердяев, по впечатлениям его современников, вообще никогда не был фанатиком какой-либо одной идеи, одного культа. Его отличала «безумная расточительность» ума, вызывавшая нередко самые серьезные нарекания. Шестов, например, иронизирует по поводу стремительной эволюции его взглядов: «Как только он покидает какой-либо строй идей ради нового, он уже в своем прежнем идейном богатстве не находит ничего достойного внимания. Все — старье, ветошь, ни к чему не нужное… Он стал христианином прежде, чем выучился четко выговаривать все слова символа веры». Но даже встав на позиции христианства, он искал не веры, а знания, он и в религиозной жизни хотел сохранить свободу искания, свободу творчества.

В 1908 году Бердяев переехал в Москву, где принимал участие в различных сборниках. Поиск собственного философского обоснования «неохристианства» завершился книгами «Философия свободы» (1911) и, в особенности, «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» (1916), которую он ценил как первое выражение самостоятельности своей религиозной философии. 1-я мировая война была воспринята Бердяевым как завершение гуманистического периода истории с доминированием западноевропейских культур и начало преобладания новых исторических сил, прежде всего России, исполняющей миссию христианского соединения человечества (о чем он писал в сборнике «Судьба России», 1918). Бердяев приветствовал народный характер Февральской революции и вел большую пропагандистскую работу по предотвращению «большевизации» революционного процесса, с тем чтобы направить его в «русло социально-политической эволюции». Октябрьскую революцию расценил как национальную катастрофу. В советский период жизни Бердяев создал в Москве Вольную академию духовной культуры, где читал лекции по философии, в том числе по проблемам религиозной философии истории, которые составили основу книги «Смысл истории».

В 1922 году Бердяев наряду с другими видными деятелями русской культуры был насильственно выдворен за пределы страны. В 1922 — 1924 годах жил в Берлине. Выход в свет его эссе «Новое средневековье. Размышление о судьбе России и Европы» (1924) принес Бердяеву европейскую известность. В 1924 г. Бердяев переехал в Кламар под Парижем, где прожил до конца своих дней. В условиях эмиграции основными в его творчестве становятся темы этики, религии, философии истории и философии личности. Писатель вел активную творческую, общественно-культурную и редакционно-издательскую работу, включался в различные общественно-политические и общественно-церковные дискуссии в эмигрантской среде, осуществлял в своем творчестве связь русской и западноевропейской философской мысли. Он отстаивает в своих трудах первенство личности над обществом, «примат свободы над бытием». Резко критикуя — за антидемократизм и тоталитаризм — идеологию и практику большевизма, Бердяев не считал «русский коммунизм» случайным явлением. Его истоки и смысл он видел в глубинах национальной истории, в стихии и «вольнице» российской жизни, в конечном счете — в мессианской судьбе России, ищущей, он не обретшей еще «Царства Божьего», призванной к великим жертвам во имя подлинного единения человечества.

В годы 2-й мировой войны Бердяев занял ясно выраженную патриотическую позицию, а после победы над Германией надеялся на некоторую демократизацию духовной жизни в СССР, что вызвало негативную реакцию со стороны непримиримой эмиграции. В 1947 году Бердяеву было присуждено звание доктора Кембриджского университета.

В «Самопознании» Бердяев отмечает связь его творчества, философских взглядов с жизненными событиями, так как, по мнению писателя, «творческая мысль никогда не может быть отвлеченной; она неразрывно связана с жизнью, она жизнью определяется». Он пишет: «Я пережил три войны, две из которых могут быть названы мировыми, две революции в России… пережил духовный ренессанс начала XX века, потом русский коммунизм, кризис мировой культуры, переворот в Германии, крах Франции… я пережил изгнание, и изгнанничество мое не кончено. Я мучительно переживал страшную войну против России. И я еще не знаю, чем окончатся мировые потрясения. Для философа было слишком много событий. …И вместе с тем я никогда не был человеком политическим. Ко многому я имел отношение… но ничему не принадлежал до глубины… за исключением своего творчества. Я всегда был анархистом на духовной почве и «индивидуалистом».

Находясь в вынужденной эмиграции, Бердяев продолжает считать себя русским философом. Он пишет: «Несмотря на западный во мне элемент, я чувствую себя принадлежащим к русской интеллигенции, искавшей правду. Я наследую традиции славянофилов и западников, Чаадаева и Хомякова, Герцена и Белинского, даже Бакунина и Чернышевского, несмотря на различие миросозерцаний, и более всего Достоевского и Л. Толстого, Вл. Соловьева и Н. Федорова. Я русский мыслитель и писатель.»

Н.А.Бердяев судья неправедный, который «Бога не боится и людей не стыдится». Все громы обрушивает он на расизм и национализм (стр. 11, 16). Им он приписывает изначальное зло и вечную ненависть и не находит для них прощения. «Расизм хуже коммунизма в том отношении, что в его идеологию входит вечная ненависть, коммунизм же утверждает ненависть, как путь, как метод борьбы, но конечный идеал его не предполагает ненависти» (стр.11). В этой тираде, насквозь демагогической и лишенной даже отдаленного отношения к философии истории, фактическое положение вещей настолько извращено, что в уме читателя возникает неодолимое предположение о сознательном уклонении г-на Бердяева от истины. В самом деле ему должно быть очень хорошо известно, что коммунистический идеалэто обезличенная особь, входящая простым номером в «муравейник двуногих». Добиться такого превращения можно лишь объявив последовательную и непримиримую войну «вечному в человеке». «Das Ewige in Menschen» — по выражению Макса Шелера. Объявление же войны «вечному в человеке» — есть вечная война с человеком. Коммунист Бухарин сказал, что идеал коммунизмаэто «коллективный сверхчеловек». Ницше, должно быть, задохнулся бы от смрада, который исходит от безобразной, трупной карикатуры на его великую идею. Бердяеву этот смрад вполне по нутру, и он готов принять его в качестве желанного противоядия для истребления ненавистного ему национал-социализма. Он сознательно закрывает глаза на то, что современные национализмы, как бы ни были грубы и тяжки их проявления (немецкий национал-социализмдалеко не самая худшая их форма), лишь только законная реакция на коммунизм, представляющий единственно подлинную войну на истребление, объявленную человеческому лику. Н. А. Бердяев настолько влюблен в «христианскую символику серпа и молота» (как он однажды выразился), что прощает коммунистам фактическую кровавую войну с христианством, войну, поставившую себе целью полное истребление не только христианства, но самой идеи Бога. Бердяев не хочет видеть того, что коммунисты, как трупные черви, заводятся в кровавых ранах войны, что их миролюбие, которое он принимает всерьез и «по-евангельски» — отвратительное и пошлое лицемерие, предназначенное для «нищих духом» (не по-евангельски), а также для той категории лиц, о которой можно сказать словами поэта: «Ах, обмануть меня не трудно, Я сам обманываться рад» …

Можно, пожалуй, обманываться самомухотя это дело совсем не философское, но зачем же обманывать других? Зачем внушать им идею о том, что «конечный идеал коммунизма не предполагает ненависти» — в то время, как сами коммунисты объявили вечную войну самой идее любви, ибо «Бог есть любовь». Ведь ни философского, ни богословского интереса не может представлять это сознательное и публичное уклонение от истины, упорно проводимое Н. А. Бердяевым уже не один год. Неужели это вульгарнейшая политика, пытающаяся вкачестве защитного прокоммунистического приема использовать «христианскую символику серпа и молота» — и попадающая в неловкое положение знаменитой дамы, женившей Тараса на Бульбе? Или, быть может, это столь модный в некоторых салонах Европы и Америки снобизми здесь уместно, вместо всякой критики восклицание одного из героев Достоевского: «Хорошо вам, баловникам, на всем готовом!» Особенно, когда Н. А. Бердяев объявляет, что «эмиграция ненавидит революцию, ибо состоит из привилегированных классов, лишившихся своего положения и своих богатств» — такая же правда, как «христианская символика серпа и молота» ! Укоряя эмиграцию во вражде к революции и к коммунизму, он умалчивает о том, что прокоммунизм и советофильствоэто худшая форма эмигрантского снобизма, который уже во всяком случае придется признать за Н. А. Бердяевым. В России нет ни прокоммунизма, ни советофильства, но лишь жесточайшая форма революционной тирании, по сравнению с которой всякая форма правления, в том числе и национал-социализм, есть рай. Но Н. А. Бердяев так озабочен «христианским» спасением душ от опасностей реакции, что на неопределенное время санкционирует формулу: «лучше Соловки и Чека». Вот каково подлинное содержание литературно-" философских" и лекционных измышлений Бердяева.

2. Русская революция

Старые революционные заслуги Бердяева известныи он, очевидно, решил взять на себяпо праву ему принадлежащую роль дедушки русской революции в эмиграции!

Русская революция дает внутренние импульсы и толчки для такой работы мысли. Революция дает великий опыт и обостряет все основные проблемы социальной философии. Не сама революция обостряет и углубляет мысль. Наоборот, те, которые делают революцию и захвачены её потоком, выброшены на поверхность и теряют всякую способность различения и углубленных оценок. Люди эти оторваны от глубины, от всех источников духовной жизни и не способны ни к какому познанию. Но в духовной реакции на революцию, во внутреннем её осмысливании обостряется мысль, углубляется познание и много нового приоткрывается. Есть такие, которые думают, что революция — религиозна, и что русская революция — религиозна по преимуществу, что в ней рождается новый человек, открывается новое сознание. Такая игра в сопоставление революции и религии, такое покрытие революционной стихии пышным одеянием религиозной фразеологии, такое мистическое её идеализирование есть духовное блудодейство. Рассудочный прозаизм настоящих революционеров, делающих революцию, а не поэтизирующих и не мистифицирующих её со стороны, в тысячу раз лучше и чище.

Революция есть свыше ниспосланная кара за грехи прошлого, роковое последствие старого зла. Так смотрели на французскую революцию те, которые глубже вникали в её смысл, не останавливались на её поверхности. Для Ж. де Мэстра революция была мистическим фактом, он считал её провиденциальной, ниспосланной свыше за грехи прошлого. Карлейль, написавший лучшую историю революции, видел в ней последствия неверия, потери органического центра жизни, наказание за грехи. Революция — конец старой жизни, а не начало новой жизни, расплата за долгий путь. В революции искупаются грехи прошлого. Революция всегда говорит о том, что власть имеющие не исполнили своего назначения. И осуждением до революции господствовавших слоев общества бывает то, что они довели до революции, допустили её возможность. В обществе была болезнь и гниль, которые и сделали неизбежной революцию. Это верно и по отношению к старому режиму, предшествовавшему революции русской. Сверху не происходило творческого развития, не излучался свет, и потому прорвалась тьма снизу. Так всегда бывает. Это — закон жизни. Революциям предшествует процесс разложения, упадок веры, потеря в обществе и народе объединяющего духовного центра жизни. К революциям ведут не созидательные, творческие процессы, а процессы гнилостные и разрушительные. Чувство любви, порывы творчества, акты созидания никогда не приводят к революциям. На всякой революции лежит печать безблагодатности, богооставленности или проклятия. Народ, попавший во власть революционной стихии, теряет духовную свободу, он подчиняется роковому закону, он переживает болезнь, имеющую своё неотвратимое течение, он делается одержимым и бесноватым. Не люди уже мыслят и действуют, а за них и в них кто-то и что-то мыслит и действует. Народу кажется, что он свободен в революциях, это — страшный самообман. Он — раб тёмных стихий, он ведется нечеловеческими элементарными духами. В революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы. В стихии революции темные волны захлестывают человека. В стихии революции нет места для личности, для индивидуальности, в ней всегда господствуют начала безличные. Революцию не делает человек, как образ и подобие Божие, революция делается над человеком, она случается с человеком, как случается болезнь, несчастие, стихийное бедствие, пожар или наводнение. В революции народная, массовая стихия есть явление природы, подобное грозам, наводнениям и пожарам, а не явление человеческого духа. Образ человека всегда замутнен в революции, затоплен приливами стихийной тьмы низин бытия. Тот светлый круг, который с таким страшным трудом образуется в процессе истории и возвышается над необъятной тьмой, в стихии революции заливается дурной бесконечностью ничем не сдерживаемой тьмы.

Дух революции, дух людей революции ненавидит и истребляет гениальность и святость, он одержим черной завистью к великим и к величию, он не терпит качеств и всегда жаждет утопить их в количестве. Никогда в эпохи революций не процветало духовное творчество, не бывало религиозного и культурного возрождения, не бывало расцвета «наук и искусств». Измерение революции — плоскостное, а не глубинное. В революциях нет подлинного внутреннего движения. Революция означает остановку внутреннего движения. Революция лишь внешне динамична, внутренне же она статична. Революции никогда не ценят людей духовного движения и духовного творчества; они извергают этих людей, часто ненавидят их и всегда считают их ненужными для своего дела. Ваши бурные внешние движения, люди революции, не должны вводить в обман. В этих движениях есть безвыходное кружение. В кружении этом изживаются пустые страсти. Движение революции всегда истребляет само себя, оно не ведет к новой жизни. Это не есть движение в глубину, это есть движение на поверхность поверхности. И с поверхности оно рассеивается, как пыль. Идите в глубину, люди революции, и все ваши неистовые движения, все ваши жесты и все производимые вами шумы прекратятся. Тогда начнется и в вас, людях поверхности жизни, истинное движение, тогда, быть может, и для вас откроется возможность творчества. Начало внутреннего движения, начало творчества, духовного углубления означает конец революции, начало реакции. Котел революции выкипает. И является потребность углубленно осмыслить опыт революции, познать трагические противоречия жизни. Русская революция имеет типические родовые черты, характерные для всякой революции. В ней раскрывается та же стихия, которая раскрывалась во всех революциях, над ней царит рок, царивший над всеми революциями. Все большие революции имели своё неотвратимое течение, все были яростны, злобны и мстительны, во всех революциях побеждали самые крайние течения, во всех революциях отрицалась свобода, и искажался образ человека.

Всегда остается противоположность между большинством и меньшинством, между духовными вершинами и материальными низинами жизни. И вечной остается правда аристократии духа, древняя правда человечества, которой не могут низвергнуть никакие революции. Человеческий дух должен мужественно противиться напору эмпирии. Он не может получить от эмпирии с её стихийным хаосом и тьмой свои высшие ценности, он находит эти ценности в своей глубине. Революция ещё раз этому научает. Революция есть царство эмпирии, опрокидывающей свободу человеческого духа. Но после революций происходит переработка темных масс. В этом положительное значение революции. В письмах моих о социальной философии хочу я противопоставить свободу человеческого духа хаотической эмпирии и хаотической тьме. Эта социальная философия имеет религиозный исток, лежащий в глубинном пласте жизни. Вечная истина христианства ещё раз раскрывается в испытаниях революции, но раскрытие её в социальной философии есть вечная творческая задача.

3. Религиозно-онтологические основы общественности

Господствующее сознание XIX века, которое мнило себя «передовым» и «прогрессивным», заменило теологию социологией. Социология стала евангелием «передовых» людей века. Бога начали искать в социальности, в общественности. Редко, слишком редко люди задумываются над первоисточниками жизни, над теми первоисточниками мировой жизни, которые определяют и жизнь общественную. Вы не ищете смысла жизни. Вы ищете лишь благ жизни. Такая направленность духа закрывает для вас познание тайн жизни космической и жизни общественной. В поле вашего зрения попадает лишь ограниченный отрывок природы и общественности, поддающийся рационализации в вашей бедной мысли. Говорю — в вашей мысли, потому что в действии вашем вечно бушуют иррациональные страсти и вечно приливает тьма из непонятного для вас бездонного источника. Поистине есть темный, бездонный и бесконечный источник в нашей жизни и жизни мировой. И ваш рассудочный свет бессилен осветить окружающую нас темную бесконечность. Две бесконечности обнимают нас — верхняя и нижняя, светлая и темная, хорошая и плохая бесконечность. Ни одна из этих бесконечностей не может быть постигнута вашим малым разумом. Для вашего ограниченного сознания не дана ни божественная бесконечность, ни бесконечность темная и хаотическая. Ваше сознание улавливает лишь ограниченную промежуточную сферу, поддающуюся рационализации. На этих путях невозможно никакое углубленное познание, невозможно и углубленное познание общественности. Мир человеческой общественности есть целый малый мир, в котором отражены те же начала, действуют те же энергии, что и в большом мире. В мире общественном, как и в великом мире, как и во всей вселенной, борются космос и хаос. И познание общественности должно помочь началу космическому победить начало хаотическое. В истинном познании есть онтологический свет, побеждающий хаотическую тьму, есть начало космологическое. Но ваш ограниченный рационализм не в силах не только преодолеть хаотическую тьму, но не в силах и увидеть её, опознать её. Поэтому вы находитесь в её власти.

Старым германским мистикам открывалась истина о темном источнике бытия, о бездне, лежащей в его основе. Величайший из них, Я. Беме, учил об Ungrund’e, безосновности, бездне, которая глубже Бога. И Мейстер Экхардт учил о Божестве, божественности, которая глубже Бога. Божественный свет загорается в бездонной тьме. Эта темная бездна не может быть наименована даже бытием, она лежит под всяким бытием, к ней неприменимы никакие категории, никакие определения. Этот изначально, в вечности загорающийся свет и есть теогонический процесс богорождения. Но процесс теогонический неверно было бы понимать по аналогии с эволюцией, совершающейся в этом мире; он не подчиняет вечность времени с его законом тления, с его пожиранием последующим моментом момента предшествующего. Он есть откровение света в глубине самой вечности. И малый разум наш встречается тут с неразрешимыми антиномиями, с непреодолимыми противоречиями. То, что происходит в вечности, отражается и во времени, во временном мировом процессе. В процессе космогоническом и антропогоническом загорается свет и побеждает хаотическую тьму. Темные волны приливают из бездны, и бушующий хаос должен побеждаться в мире и в человеке, чтобы образ человека и образ космоса не захлестнулись и не погибли, чтобы продолжалось дело Божьей победы над тьмой, Божьего творения космического бытия. Рождение света во тьме, переход от хаоса к космосу есть возникновение неравенства бытия в равенстве небытия. И в человеческом обществе есть не только таинственное, но и темное начало, в массе человеческой бушует хаос, и космос общественный с великим усилием создается и сохраняется. Всё новые и новые приливы тьмы, требующие новой силы преображающего света, в истории именуются нашествием варваров, внешних и внутренних. Эти напоры варварства знал ещё древний Египет и древний Рим. Варварское, скифское начало говорит о бездне, скрытой под самой успокоенной и консервативной общественностью. Напоры варварства были полезны и поучительны для эпох слишком довольных, успокоенных, закованных и заковывающих. Человек всегда живет над бездной, и никакой консерватизм не должен закрывать этой истины. В массе, в толпе всегда есть темная бездна. И революции всегда бывали таким же приливом хаотической тьмы, как и нашествие варваров. И варвары, и революции нужны дряхлеющему миру. Нельзя отрицать значение этих исторических приливов. Но значение их не в том, в чем полагаете вы, идеологи варварства и революции.

Всякая ценность есть лишь культурное выражение божественного в исторической действительности. Божественное требует жертв и страданий. Воля к божественному в человеке не дает ему успокоения, она делает невозможным никакое благополучие на земле, она влечет его в таинственную даль, к великому. Точка зрения личного блага каждого и всех направлена к низвержению божественного, она по существу антирелигиозна. Жажда божественного в человеческой душе действует, как пожирающий огонь, и сила этого огня может произвести впечатление демонической. Многие из вас — моралистов — видят демоническую силу во всякой исторической судьбе, в создании государств и культур, в их славе и величии. Проблему эту с гениальной остротой чувствовал К. Леонтьев, когда говорил: «Не ужасно ли и не обидно ли было бы думать, что Моисей всходил на Синай, что эллины строили свои изящные акрополи, римляне вели пунические войны, что гениальный красавец Александр в пернатом каком-нибудь шлеме переходил Граник и бился под Арбеллами, что апостолы проповедовали, мученики страдали, поэты пели, живописцы писали и рыцари блистали на турнирах для того только, чтобы французский, немецкий или русский буржуа в безобразной и комической своей одежде благодушествовал бы „индивидуально“ и „коллективно“ на развалинах всего этого прошлого величия?» Вы стали за «индивидуальное» и «коллективное» благодушествование, за серый социальный рай против Моисея и гениального красавца Александра, против акрополей и пунических войн, против апостолов и мучеников, против рыцарей, поэтов и живописцев. Прошлое величие основано на жертвах и страданиях. Вы же не хотите более жертв и страданий во имя таинственной дали, непонятной каждому в отдельности и всей массе в целом. Прошлое величие хотите вы поставить на всеобщее голосование и отдать на суд для всем понятного человеческого блага в этой краткой земной жизни. Но вы не знаете и любви к ближнему, живому в плоти и крови, конкретному существу. Человек для вас не ближний, а абстракция. Любовь к ближнему знает лишь христианство и соединяет её с любовью к Богу

Неблагородны и некрасивы самые духовные основы вашего социально-революционного мироощущения и миросозерцания, темен самый подпольный его источник. В основе этого мироощущения и миросозерцания лежит психология обиды, психология пасынков Божиих, психология рабов. Сыны Божий, свободные в духе своем, не могут иметь такого чувства жизни. Свободные сыны Божий, сознающие своё высокое происхождение, не могут испытывать чувство рабьей обиды, не могут сознавать себя духовными пролетариями, поднимающими восстание, потому что им нечего терять и нечем дорожить. Поистине, существует не только социальная, но и духовная категория пролетария, особый духовный тип. Этот духовный тип пролетария делает все внешние революции, оторванные от глубины жизни, от мирового целого. Обида, озлобление, зависть — вот душевная стихия, вот подпольная психология духовного типа пролетария. На таком душевном основании нельзя построить прекрасного и свободного человеческого общества. Свободные сыны Божий чувствуют не обиду, а вину. Сознание вины соответствует царственному достоинству человека, оно является печатью его богосыновства. И пролетарии по своему социальному положению могут иметь это царственное, богосыновское сознание, могут раскрыть в себе свободу духа. Благородство духа человеческого не зависит от внешнего социального положения. Но когда обида, зависть и месть отравили сердце человеческое, дух перестает быть свободным, он в рабстве, он не сознает своего сыновства Богу. И потому истинные освободители человека должны призывать его к сознанию вины, а не обиды, должны пробуждать в нём сознание свободы сынов Божиих, а не рабства сынов праха, сынов необходимости. Вот почему свободный в духе своем не может исповедовать пролетарско-революционного миросозерцания.

4. Бердяев о нации, национальном сознании и государстве

В социальной философии Н. Бердяева, в связи с современными межнациональными конфликтами и этатизацией общества, на мой взгляд, заслуживают большого внимания такие вопросы, как нация, национальное сознание, национализм, патриотизм, интернационализм, а также роль государства в развитии и функционировании общества и человека.

Согласно его точке зрения, изложенной в работе «Философия неравенства», индивидуальность, личность человеческая не дана изначально в природном и историческом мире, она в потенциальном состоянии дремлет в хаотической тьме, в зверином равенстве и освобождается, поднимается и развивается лишь путем трагической истории, путем жертв и борьбы, через величайшие неравенства и разделения, через государства и культуры с их иерархическим строем и принудительной дисциплиной.

Людям ХХ в., столь искушенным в познании, столь много испытавшим, не пристало уже, как справедливо отмечает Бердяев, строить идиллические теории о благостном естественном состоянии, о природном порядке, в котором будто бы торжествует индивидуальное и личное начало, и о разрушении этого состояния и природного торжества индивидуальности и личности неравенством, принуждением и дисциплиной государств и культур. Всякий раз, когда свергается иерархический строй, когда хотят освободить личность от всякой дисциплины государства и культуры, поднимается звериный хаос, он истребляет личность, убивает образ человека. Свобода личности всегда имеет своим коррелятом тысячелетнюю дисциплину сложной культуры, претворяющей хаос в космос. Человеческая масса выводится из царства тьмы, из плена хаоса по ступеням в процессе воспитания. В мире хаотическом, в массах, окончательно потерявших всякую иерархическую дисциплину, личность погибает. Переход от хаоса к космосу есть возникновение неравенства бытия в равенстве небытия.

Н.Бердяев отмечает, что существует радикальное зло в самой природе человека и что нельзя освободить человека путем отрицания этого зла. Нельзя построить теорию прогресса, утверждая безгрешность человеческой природы, якобы испорченной и порабощенной иллюзиями религии, насилиями государства и социальными неравенствами. Бердяев критикует тех ученых, которые отрицают метафизическую глубину зла в человеческой природе и считают зло чисто социальным явлением, полностью зависящим от общественной среды.

Н.Бердяев неоднократно говорит о роли государства в жизни общества и человека, показывает его отрицательное и положительное значение. Так, в упоминавшейся мной работе русский философ пишет, что государство есть объективная природная и историческая реальность, которая не может быть ни создаваема, ни разрушаема по человеческому произволу.

Несмотря на то, что государство рождается в кровавых насилиях, что оно основано на неравенствах, на дифференциациях в строении общества, на различениях и расчленениях в народной стихии, в массе государство представляет собой также соединяющую, упорядочивающую и организующую силу. Принуждающая и насилующая природа государства сама по себе не есть зло, но она связана со злом и есть реакция на зло. Государственное сознание видит силу зла и слабость естественного добра в человеке. В нем нет слащавого оптимизма, в нем есть суровый пессимизм.

По мнению Бердяева, государство противится греховному хаосу, мешает окончательному распадению греховного мира, подчиняя его закону. В вышеуказанной работе Бердяев ссылается на идею Вл. Соловьева о том, что государство существует не для того, чтобы превратить земную жизнь в рай, а для того, чтобы окончательно помешать ей превратиться в ад. Грешное человечество не может жить вне государства, вне власти. Отмена закона государства для человечества, пораженного грехом, есть возвращение его к звериному состоянию.

Право потому и имеет такое огромное значение в человеческом общении, что оно является охраной и гарантией минимума человеческой свободы, предохраняет человека от того, чтобы жизнь его целиком зависела от моральных свойств, любви или ненависти другого человека. Свобода и независимость человека требуют того, чтобы в основу государства была положена не только любовь, но также принуждение и право.

Но вместе с тем, как отмечает Бердяев во многих своих работах, и в частности в работе «Царство Духа и царство Кесаря», необходимо проводить различение и разграничение двух царств: государства и церкви, царства кесаря и царства духа. Русский философ подчеркивает, что государство, как царство кесаря, становится царством зла лишь тогда, когда его обоготворяют, когда оно посягает на глубину человеческого духа, на бесконечную его природу.

Здесь необходимо подчеркнуть, что государство, по Бердяеву, должно иметь дело лишь с оболочкой человека, регулировать лишь внешние отношения людей. Государство не должно быть самодержавным, неограниченным, не подчиненным никаким внешним, сверхгосударственным началам. Государство не может быть основано лишь на любви. На любви основана церковь. Церковь — иное измерение бытия, чем государство. Следует отметить, что эти два царства сосуществуют, соприкасаются, но никогда не отождествляются и не исключают друг друга. Монизм в общественной жизни, исключительное преобладание лишь одного начала всегда ведет к тирании, к угасанию многообразия и богатства жизни.

Бердяев критикует абстрактно-социологическую трактовку нации, пытается показать ее основные характеристики и роль в историческом развитии, а также смысл таких категорий, как национализм, патриотизм и интернационализм. Так, он пишет: «Нация есть категория конкретно-историческая, а не абстрактно-социологическая…. Никакие рационально уловимые признаки не исчерпывают ее бытия…. Бытие нации не определяется и не исчерпывается ни расой, ни языком, ни религией, ни территорией, ни государственным суверенитетом, хотя все эти признаки более или менее существенны для национального бытия» Наиболее правы те теоретики, которые, по мнению Бердяева, определяют нацию как единство исторической судьбы. Сознание этого единства и есть национальное сознание, являющееся по своей сути иррациональной тайной. Сознавать ее могут люди смешанной крови, происходящие от сложных расовых слияний. Как считает Бердяев, раса играет определяющую роль в образовании нации, в ней природная действительность переходит в действительность историческую.

В той же работе Н. Бердяев говорит, что нация не есть эмпирическое явление того или иного отрывка исторического времени. Нация есть мистический организм, ноумен, а не феномен исторического процесса. Нация не есть живущее поколение, не есть и сумма всех поколений. Нация не есть слагаемое, она есть нечто изначальное, вечно живой субъект исторического процесса, в ней живут и пребывают все прошлые поколения не менее, чем поколения современные. Национальное бытие побеждает время. Дух нации противится пожиранию прошлого настоящим и будущим. Нация всегда стремится к нетленности, к победе над смертью, она не может допустить исключительного торжества будущего над прошлым. Вот почему в национальном бытии и национальном сознании есть религиозная основа, религиозная глубина. Религия есть установление связи и родства, преодоление чуждого инобытия, и в родине прежде всего обретает человек эту связь. Всякая попытка оторвать национальность от этой религиозной глубины выбрасывает ее на поверхность и подвергает ее опасности распыления. Истинное национальное сознание есть глубинное сознание, оно утверждает не истребляющую и смертоносную силу исторического процесса, а охраняющую все жившее и воскрешающую его силу. Национальное сознание консервативно не потому, что оно враждебно творчеству, а потому, что оно охраняет подлинную жизнь, ценную жизнь от смертоносных истреблений грядущего. Жизнь нации, национальная жизнь есть неразрывная связь с предками и почитание их заветов. В национальном всегда есть традиционное.

В то же время всякая нация по здоровому инстинкту своему стремиться к максимуму силы и цветения, к раскрытию себя в истории. Это творческая сторона национального сознания.

Как, на наш взгляд, справедливо отмечает Бердяев, существует два типа национального сознания. Согласно первому, можно идеализировать стихийные свойства народа, быть в упоении от этих свойств и не допускать никакой их критики. Этот тип национального сознания может как отрицать национальную идею и видеть в слабости национального чувства национальную особенность (русская революционная интеллигенция, представители русского нигилизма), так и утверждать национальную идею, восхищаясь национальными особенностями, независимо от того, способствуют ли они или препятствуют разрешению национальных задач, увеличивают ли они нашу силу и нашу ценность в мире (правые славянофильские течения).

Но существует и другой более высокий тип национального сознания, для которого национальное бытие есть творческое задание, который требует самокритики и призывает к перевоспитанию во имя осуществления национальных задач.

Н.Бердяев также подчеркивает необходимость единства национального сознания для всех слоев и социальных групп. Так, народническое сознание в начале ХХ в. предполагало, что необходимо служить народу (физически трудящимся людям) в ущерб остальным жителям России, видеть в нем критерий истины и правды, отречься во имя народа от величайших духовных и культурных ценностей; оно разорвало органическую целость национальной жизни и создало непреодолимые противоположности между народом и остальной частью населения России. Народническому сознанию Бердяев противопоставляет национальное, которое обращено к большей глубине. Нация, как утверждает Бердяев, не есть тот или иной класс, не есть эмпирическое количество ныне живущих людей. Нация есть мистический организм, таинственную жизнь которого мы постигаем в собственной глубине, когда мы перестаем жить поверхностной жизнью, жизнью внешних интересов, когда мы освобождаемся от исключительной власти оболочек, разделяющих людей. По словам Бердяева, нация есть дух, Божий замысел, который эмпирический народ может осуществить или загубить. Но эмпирический народ должен быть подчинен нации, ее задачам в мире. Кроме того, Бердяев отмечает, что необходимо быть русским, ибо Россия бесконечнее, ценнее и священнее, чем население того или иного времени, в той или иной своей части.

По нашему мнению, необходимо, чтобы власть имущие не только провозглашали интересы России, но и проводили реальную национальную политику, отражающую интересы всех социальных групп и слоев населения России, стремились сделать из России сильное и процветающее государство. Концепция «суверенистов и «суверенистиков» (Н.Ф.Третьяков), получившая практическую реализацию после 1991 г., когда распался СССР, привела к тому, что во многом Россия превратилась в «теоретическое государство», в котором ослабли межнациональные связи и выветрилась идея государственности у русского этноса. В итоге национальное тело России, ее территория подверглись экспансии со стороны сил, недружественно относившихся к России.

Заслуживают большого внимания рассуждения Бердяева о взаимоотношениях государства и нации. Так, в работе «Философия неравенства» он пишет, что государство не является определяющим признаком бытия нации. Но всякая нация стремится образовать свое государство, укрепить и усилить его. Это есть здоровый инстинкт нации. Через государство раскрывает нация свои потенции. Потеря нацией своего государства, своей самостоятельности и суверенности есть великое несчастье, тяжелая болезнь, калечащая душу нации. С другой стороны, государство должно иметь национальную основу, национальное ядро, национальную идею (хотя население может быть и многонациональным), в противном случае государство не может иметь творческой жизни. Хотя может быть также и состояние, когда при сильном государстве существует бедственное положение народа и упадок национального сознания.

Национальные движения ХIХ в., как отмечает Бердяев в вышеуказанной работе, были борьбой за независимость наций малых и слабых и за объединение наций раздробленных. В этом осуществлялась историческая тенденция к индивидуализации, которая есть несомненная часть исторической правды. Но наряду с этим происходила борьба за большие империалистические единства, за большие исторические тела; в этой борьбе осуществлялась историческая тенденция к универсализации, которая есть другая часть исторической правды. В другой своей работе «О современном национализме» Н. Бердяев пишет: «Двойной процесс индивидуализации и универсализации, происходящий в истории, находит свое ложное отражение в национализме и интернационализме» Во многих своих работах Бердяев характеризует национализм и интернационализм как болезни национального сознания. Так, например, в работе «Царство Духа и царство Кесаря» Бердяев пишет: «…национальность есть положительная ценность, обогащающая жизнь человечества, без этого представляющего собой абстракцию, национализм же есть злое, эгоистическое самоутверждение и даже презрение и ненависть к другим народам» В работе «О современном национализме» Бердяев характеризует национализм следующим образом: «Национализм не есть только естественная и элементарная любовь к своей Родине и своему народу, сознание исторической судьбы. Национализм есть прикрытая форма эгоцентризма, гордости и самомнения, чванства и бахвальства. Все, что признается грехом и пороком для отдельного человека, признается добродетелью для национального коллектива. Национализм пользуется элементарными инстинктами, но он есть уже рационализация, есть целая идеологическая доктрина» .

Далее выдающийся русский философ подчеркивает, что современный национализм неразрывно связан с культом могущества государства; он этатичен и милитаристичен, лишен всякой национальной оригинальности. Современный национализм разрывает с подлинно национальными традициями, он есть порождение безликой массы, культурное одичание, всеобщее обезличивание. Бердяев решительный противник идолопоклонства перед нацией и государством. Он утверждает, что национальное чувство в национализме лишь средство, которым пользуются для поклонения государству; при этом нация и государство становятся идолами, которым приносятся в жертву живые люди. Здесь необходимо остановиться на вопросе о ценностях. Национализму Бердяев противопоставляет персоналистический социализм, где верховной ценностью является сам человек, его право на достойную жизнь и на реализацию полноты его жизненных возможностей. Человек есть ценность более высокая, чем нация и государство.

В то же время нужно решительно отличать национализм от патриотизма, и здесь Бердяев абсолютно прав. Эмоциональная жизнь, связанная с национальностью, очень запутана и сложна. Происходит объективация человеческих эмоций и страстей. Возникновение так называемых коллективных, сверхличных реальностей в значительной степени объясняется этой объективацией, выбрасыванием вовне сильных эмоций, их экстериоризацией. Так создаются и национализм, и патриотизм, которые играют огромную роль в истории. В патриотизме эмоциональная жизнь более непосредственна и природна, и он есть прежде всего обнаружение любви к своей Родине, своей земле, своему народу. Патриотизм есть бесспорно эмоциональная ценность, и он не требует рационализации. Полное отсутствие патриотизма, как убедительно отмечает Бердяев, это ненормальное, дефектное состояние. Национализм же менее природен, и есть рационализация эмоциональной жизни. Национализм гораздо более связан с ненавистью к чужому, чем любовью к своему. Следует отметить, что национализм играет огромную роль в возникновении войн, он создает атмосферу войны. Но национальность может быть уничтожена, истреблена в войнах, возникших на почве национальных страстей и интересов. Война предполагает атмосферу безумия. В войне, как и в революции, на первое место выходят инстинкты людей.

Н.Бердяев резко критикует и интернационализм, считая его абстрактным единством человечества, небытием, где происходит отвлечение от всего органического, живого, индивидуального. Он полагает, что нельзя истреблять конкретные реальности во имя абстракций, необходимо утверждать конкретное положительное всеединство, в которое входят все богатства бытия. В интернационализме разрывается в роде человеческом духовная связь будущего с прошедшим и класса пролетариата с остальной частью человечества. Необходимо же стремиться к братству народов, братству людей, а это предполагает существование конкретных наций и человеческих личностей. Истинная любовь, по словам Бердяева, всегда есть утверждение лика любимого, его неповторимой индивидуальности. Любовь к какой-нибудь национальности, братское к ней отношение предполагает утверждение вечного бытия этой национальности, не допускает исчезновения ее в абстрактном человечестве. Интернационализм, как подчеркивает Бердяев, есть отвлеченная рационализация истинной универсальной идеи.

В действительности нужно говорить, по Н. Бердяеву, не об интернационализме, а о сверхнационализме, который вмещал бы в себя все индивидуальные национальные формы. Когда народ наполняет свою жизнь универсальным содержанием и творит универсальные ценности, то движется не в сторону (интер), а вверх, при этом сохраняется его национальная индивидуальность. Универсализм есть утверждение богатства в жизни национальной. Все великие народы, имевшие свою идею и свое призвание в мире, в высших достижениях своей культуры приобрели универсальное значение. Данте, Л. Толстой, Шекспир и Гете одинаково национальны и универсальны. В заключении необходимо отметить, что проблема единства человечества и братства народов не разрешима исключительно на почве экономической и политической; это неизбежно также духовная проблема и предполагает духовное изменение и возрождение. Истина не может быть национальной, истина всегда универсальна, но разные национальности могут быть призваны к раскрытию отдельных сторон истины. Свойства русского национального духа указуют на то, что мы призваны творить в области религиозной философии.

5. О консерватизме

Без консервативной среды невозможно появление великих творческих индивидуальностей. Много ли вы насчитываете творческих гениев среди идеологов крайнего революционизма? Лучшие люди не были с вами. Все они черпали творческую энергию в глубине жизни. И если чужд им был консерватизм внешний и политический, то начало консерватизма глубинного и духовного всегда можно найти у них. Эта консервативная глубина есть у самых больших людей XIX века, она есть у Гете, у Шеллинга и Гегеля, у Шопенгауэра и Р. Вагнера, Карлейля и Рёскина, у Ж. де Мэстра, у Вилье де Лиль Адана и Гюисманса, у Пушкина и Достоевского, у К. Леонтьева и Вл. Соловьева. Она есть у тех, которые жаждут новой, высшей жизни и не верят в революционные пути её достижения.

Правда консерватизма есть правда историзма, правда чувства исторической реальности, которое совершенно атрофировано в революционизме и радикализме. Отрицание исторической преемственности есть отрицание и разрушение исторической реальности, нежелание знать живой исторический организм. Отрицание и разрушение исторической преемственности есть такое же посягательство на реальное бытие, как и отрицание и разрушение преемственности личности, индивидуального человеческого я. Историческая реальность есть индивидуум особого рода. В жизни этой реальности есть органическая длительность. В исторической действительности есть иерархические ступени. И разрушение иерархического строения исторического космоса есть разрушение, а не свершение истории. В историческом космосе образуются и устанавливаются качества, неразложимые и неистребимые в своей онтологической основе. Эта иерархия кристаллизованных в истории качеств не должна препятствовать образованию новых качеств, не Должна задерживать творческое движение. Но и никакое творческое движение, никакое образование новых качеств не может разрушать и сметать уже кристаллизовавшиеся исторические ценности и качества. Возрастание жизни и умножение ценностей совершается через начало консервативное, преображающее старую жизнь для вечности, и через начало творческое, созидающее новую жизнь для той же вечности. Разрыв отечества и сыновства, который совершается ложным консерватизмом и ложным революционизмом, есть ослабление жизни, есть дух смерти для прошедшего или для грядущего.