«Любовно-бытовой взрыв» в русской литературе 1970-х гг

Писатели самых разных эпох стремились вглядеться в человека, захваченного любовным порывом, войти в мир тончайших душевных переживаний, распознать в них тайны жизни. Изначальной особенностью русской литературы было то, что любовь, понимаемая прежде всего как явление духовное, никогда не изображалась изолированно от других сторон человеческой жизни. То есть, говоря иными словами, не было безусловного признания самоценности темы любви. И если оставить в стороне вопрос о любовной лирике (без которой, естественно, немыслима ни одна литература) и вести речь исключительно о прозе, то бесспорно, что классическая русская литература, как правило, специально на теме любви не сосредоточивалась. «Большие романы о любви, — справедливо подметил один из критиков конца XX в., — это вообще европейская традиция» [129: 175]. Более того, вся история литературы убедительно показывает, что любовная интрига не имела определяющего значения в общей социально-философской проблематике русского романа, как это наблюдалось в западноевропейском. Любовный сюжет сплошь и рядом оказывался средством исследования самых разных жизненных проблем. Любовная интрига чаще всего становилась частью личных судеб каждого отдельного героя. Таким образом, проблема героя в любовном конфликте может быть рассмотрена как самостоятельная, пусть и второго ряда, проблема русской литературы.

В первые послевоенные десятилетия теме любви в нашей литературе явно не везло. В конце 1940;х — 1950;х гг. страна жила в большом напряжении, преодолевая войну и её последствия в политике, экономике, а главное — в сознании людей. Одна за другой на повестку дня выдвигались весьма непростые проблемы, требующие скорейшего решения. В эти годы и вправду, что называется, «было не до любви». К тому же литература сталинской эпохи и вообще не слишком-то жаловала любовь, в лучшем случае стремясь её стихии, непредсказуемости противопоставить размеренную нравственность идеального героя советской литературы.

Безусловно, литература и в те годы не исключала любовь из человеческой жизни, однако тема любви оказывалась «неудобной», как бы запретной для общественного обсуждения, поскольку чересчур близко стояла к проблеме свободы личности, к проблеме выбора.

Причина вполне ясна: любовные связи между людьми — это слишком уж «личное». Это то, на что тоталитарная власть как раз менее всего могла влиять. «В силу этого, а также по причине плохой контролируемости подобных, по форме своей глубоко личных отношений со стороны государства любовь негласно попадала в разряд неугодных, а потому игнорируемых явлений» [273: 21].

Существенно важно и то, что в годы тоталитарного режима у нас в стране в общественном сознании доминировала апология коллектива. Идеологическая и воспитательная работа в советском обществе были направлены на то, чтобы каждый ощутил себя в первую очередь членом коллектива — учебного, производственного, воинского. В результате советский человек осознавал себя именно частью социума, а не просто автономно существовавшим индивидом. При этом развитие самосознания личности объективно тормозилось. И хотя нередко давление коллектива приходило в противоречие с индивидуальным мироощущением, принцип «общественное выше личного» под сомнение не ставился. Интересы личности незамедлительно подвергались суровому общественному осуждению. В искусстве это можно проследить на примере жанра «производственного» романа, зародившегося ещё в 1930;е гг., где изображались разные стороны строительства и производства и прослеживалась напряженная борьба за достижение наибольшей эффективности труда. При этом герои делились на смелых новаторов и людей с консервативным мышлением, всячески мешающих первым. Однако «дальше деления героев на отсталых и передовых, реакционных и революционных авторы этих романов обычно не шли. Индивидуальным характером, богатым внутренним миром, сложными, подчас противоречивыми переживаниями они не отличались. Для утепления уделялось скромное место личным проблемам, частной семейной жизнисчастливой или неустроенной, вводилась любовь по &bdquo-выходным главам» «[348: 11]. Как бы то ни было, но основная масса писателей к разработке любовной темы явно не тяготела (особенно этим грешило послевоенное десятилетие), а обществом уход писателей в сферу личной жизни воспринимался неодобрительно. Высказывались опасения, что сосредоточение внимания на проблеме любви может быть использовано «для того, чтобы увести человека от острых проблем общества в область сугубо личных переживаний», в узкий мирок обывательских интересов [338: Ч. 1. С. 8].

К сожалению, отголоски таких установок и впоследствии долго давали о себе знать. Лишь в 1960;е гг. медленно начало приходить осознание серьёзных упущений в разработке любовной тематики нашей массовой литературой. Литературные критики той поры отмечали, что произведений, посвященных частной жизни современников, непростительно мало, а в тех, где она изображалась, не находилось места любви. Как правило, это была любовь к достойному избраннику (избраннице), почти платоническая, свободная от чувственности. Сами же произведения, написанные в старой советской традиции, большей частью представляли собой изображение семейно-бытовых ситуаций с откровенным морализаторством. Исследователь первой половины 1960;х гг. отмечает крайне низкий уровень художественного психологизма, факт ходульности образов влюблённых, а также то, что герои «разговаривают на свидании, как на собрании» [293: 41].

В то же время критика начала- 1960;х гг. ещё иногда придерживалась мнения, что в противоположность классике, которая изображала действительность через семью, через личную жизнь, советская литература должна была показывать современную действительность исключительно через коллектив, через общественную жизнь. Этому, впрочем, нетрудно дать объяснение. В советские годы оппозиция общественное / личное решалась, как известно, отнюдь не в пользу последнего. А поскольку интимные отношения любящих целиком замыкались в сфере личного, то «любовь нередко подвергалась дискриминации в нашем общественном мнении. На неё мало внимания обращала литература, её почти не замечали по-настоящему в драматургии, в кино, а если она и встречалась, то как своего рода эмоциональный гарнир, добавка к действию. Критики нередко обрушивались на произведения о любви, говоря, что это мелкая тема и надо писать о главном, а не о побочном в жизни» [287: 126−127].

В такой ситуации, естественно, и читатели большей частью относились к произведениям на семейно-бытовую тему как к литературе второго сорта. Это была устойчивая традиция не только советского времени. Полемизируя с подобным мнением, Ю. Трифонов в своё время писал: «Ну что такое быт? То ли это — какие-то будни, какая-то домашняя повседневность, какая-то колготня у плиты, по магазинам, по прачечным. Химчистки, парикмахерские. Да, это тоже называется бытом. Но и семейная жизнь — тоже быт. Отношения мужа и жены, родителей и детей, родственников дальних и близких друг к другу — и это. И рождение человека, и смерть стариков, и болезни, и свадьбы — тоже быт. И взаимоотношения друзей, товарищей по работе, любовь, ссоры, ревность, зависть — всё это тоже быт. Но ведь из этого и состоит жизнь!» [333: 102].

Одним из следствий XX съезда КПСС стало то, что советский человек почувствовал себя свободнее, начал выходить из-под жесткого диктата государства и в повседневной жизни стал чаще руководствоваться собственными устремлениями, нежели указаниями извне.

В обществе под действием многих причин возникла потребность ответить на определённые вопросы, осмыслить события и время. Именно общественная потребность и выдвинула людей, для которых она стала личной потребностью" [114: 102], — писал в журнале «Вопросы литературы» в 1968 г. Г. Бакланов, пришедший в литературу, по его собственному признанию, на волне XX съезда КПСС.

В результате человек становится значительно более интересен во всех своих проявлениях. Его психология, потребности и интересы, мотивы его поведения, идейные устремления и чаяния всё чаще становятся предметом изучения естественных и гуманитарных наук. И не удивительно, что в конце концов эта проблема активно выходит на первый план философских, психологических и эстетических исследований [см.: 104- 161- 243- 358- 310 и др.]. В литературе в эти годы наблюдается возрастание интереса к общечеловеческой проблематике, всё более решительный отказ от «классового подхода» даже у авторов, давно зарекомендовавших себя в качестве правоверных исследователей литературы социалистического реализма. Так, Б. Бурсов, известный советский исследователь, писал в журнале «Звезда» в 1968 г.: «Человек многомерен. Между тем, у нас нередко стали пренебрегать этой многомерностью. Обычно всё плохое в человеке приписывается его идейной незрелости, приверженности к мещанским вкусам. А это не всегда так бывает. Мещанин не всегда подлец. С другой стороны, случается, что и совсем не мещанин совершает недостойный поступок. Разве это не проблема, не задача для писателя? Или, может быть, мы полностью избавились от человеческих слабостей? Но не будет ли такое произведение обеднением и упрощением нас самих?» [135: 203].

Довольно интересные выводы можно сделать, если внимательно проследить то, как в обществе и в искусстве в этот период менялось представление о человеке и что литературе дала мысль о многомерности человека.

Во-первых, существенно расширялась сфера эстетического, определённая (ограниченная) канонами соцреализма. Предпочтение, традиционно оказывавшееся «производственным» и общественно значимым конфликтам, крупным характерам, как правило, лидерам, сдавало свои позиции, уступая место «семейственным"1 конфликтам.

Во-вторых, вместе со сменой жизненного материала, рождавшего художественные тексты, менялась система ценностей, в известной мере сказавшаяся на литературоведческой терминологии.

1 Так, В. Вишневский и H. Погодин в 1930;е гг. называли то, что должно уйти из жизни и литературы — «семейственные страсти, семейа венные перипетии». См. об этом: История русской советской литературы / Под ред. проф. П. С. Выходцева. -М., Высш. шк., 1970.-С. 318 и далее.

Надо заметить, что в литературоведческих исследованиях наряду с термином «концепция человека» в 1960;е гг. столь же часто употреблялся термин «концепция личности». (Ср., например: Щербина В. Наш современник. Концепция человека в литературе XX столетия. — М.: Сов. писатель, 1964; Концепция человека в эстетике социалистического реализма. — М.: Мысль, 1977; Кургинян М. Концепция человека в творчестве М. Шолохова // Вопросы литературы. — 1975. — № 4- Гордиенко А. В. В борьбе за человека (Концепция личности как сфера идеологической борьбы в современной литературе и эстетике). — Киев: Наукова думка, 1977; Бочаров А. Г. Требовательная любовь. Концепция личности в современной советской прозе. — М.: Худ.

литература

1977; Концепция личности в литературе развитого социализма. — М.- Ереван: Изд-во АН Арм. ССР, 1980 и др.).

Как видим, «человек» и «личность» в широком, почти публицистическом употреблении оказываются практически синонимичными и выбор того или другого из них нередко определяется лишь вкусовыми предпочтениями автора. И если пренебречь терминологической точностью, то можно сказать, что большой беды в том нет, ибо человек — биосоциальное существо и понятия «человек» и «личность» генетически взаимосвязаны. Однако в литературе «оттепельного» и более позднего периодов, пожалуй, более употребительным был термин личность, в котором временем актуализованы именно общественные реакции человека. В качестве примера можно сослаться на мнение одного из авторитетных литературных критиков 1960;х гг. А. Н. Макарова, который, говоря о повести А. Рекемчука «Молодо — зелено», отметил инфантилизм героев «молодёжной» повести, их недостаточную самостоятельность в решении общественных проблем [см.: 237: 584−587].

Однако даже тонкий и внимательный критик А. Макаров оставался в плену прежних советских подходов к герою. Он не заметил новых возможностей, которые нёс в себе привычный сюжет «молодёжной» повести. Во-первых, Коля Бабушкин выступает в роли строгого судьи, оценивая поступки других героев, несмотря на то, что всегда имеет собственную точку зрения, во-вторых, даже в «производственной» повести А. Рекемчука судьба главного героя «осложнена» его неуспехами на «личном фронте», если использовать снисходительно-иронический штамп тех лет. Коля Бабушкин — строитель, заботливый бригадир, однако не только из «производственных» успехов складывается жизнь человека, говорит А. Рекемчук своей повестью. «Молодёжная» повесть медленно, нередко ощупью, подходила к изображению личной, т. е. частной, единичной жизни героя. И в термине «личность» 1960;1970;х гг. мы актуализовали бы именно I частное, а не общее, индивидуальное, а не типизированное до схемы содержание человеческой жизни.

Таким образом, личностью, с нашей точки зрения, можно назвать человека, имеющего свои позиции, свое мировоззрение, свое собственное отношение к жизни, обязательно своё, индивидуализированное. Важно заметить: «Понятие личности не охватывает всей сущности человека, хотя многие конкретные исследования проблемы личности сознательно или бессознательно претендуют быть признанными общей теорией человека.» [311: 14]. С нашей точки зрения, понятие «человек» апеллирует к спектру антропологических проблем и является более широким, чем личность.

Пережитая нашим обществом «оттепель» заставляла говорить о новых сторонах современного человека, об особенностях его психологии. И тут был важен комплексный подход к его изображению. Психолог М. Г. Ярошевский писал в те годы: «Чтобы понять человека как общественное существо, психология должна соотнести свои понятия и модели с категориями социальных наук, а эти науки, как известно, находятся в непосредственной зависимости от классовых интересов. Но в сложной системе психологических знаний имеются и другие компоненты <.> где идеологические воздействия сказываются на научном поиске не прямо, а через философские воззрения исследователя» [372: 299]. Таким другим «компонентом» в изучении человека в мире, меняющемся социально, технократически, стала художественная литература, в частности проза, рассматривавшая своего героя в тех ситуациях и обстоятельствах, какие предлагала социальная реальность.

Каждой исторической эпохе, как известно, соответствует своя социально-философская концепция человека, под которой понимается «система ценностных ориентаций, устойчивых внутренних мотивов и установок человеческой деятельности, обусловленных социально-экономическими идеологическими и духовными условиями и выражающих как общественные настроения и социальные чувства, так и умонастроения личности, ее отношения к человеку, обществу и миру» [174: 66−67].

В атмосфере советской действительности 1960;1970;х гг. в литературоведении функционировала социалистическая концепция личности, включавшая в качестве основных атрибутов советский патриотизм, верность общественному долгу, социальную активность, гражданское мужество, глубокое осознание норм нравственности и недопустимости отступления от них.

Официальная доктрина поздней советской эпохи исходила из того, что наш человек (равно как и все советское общество в целом) пребывает в состоянии непрерывного духовного роста, что развитие человечества — это поступательный духовный процесс, которому, в свою очередь, должен сопутствовать и нравственный прогресс.

Таким образом официальная идеология поддерживала сложившуюся в советской литературе систему ценностей, которая определяла приоритетные темы, выбор героев, способы изображения.

Тогда же в искусстве утверждалась художественная концепция человека, по сути дела являвшая собой «многообразный, разветвлённый на систему художественных образов и идейно-эмоциональных тональностей произведения принцип организации и выражения результатов эстетического познания человека и мира» [174: 122]. При этом художники не могли не испытывать на себе определенного влияния доминировавшей в этот момент социально-философской концепции человека, восходящей от общего к частному. Художественная концепция личности строится на противоположных основаниях. Она идёт от частного к общему, стремясь воплотить множественность индивидуальных проявлений, передать противоречивую сложность человеческих контактов. Именно на этом пути вырастает художническая неповторимость, её неподчинение навязываемому, несогласие с доминирующими, но уже изжившими себя литературными догмами.

Проза 1960;1970;х гг. должна была осознать тот жизненный материал, который свидетельствовал об изменениях, произошедших в человеке. Она должна была создать художественную концепцию личности, соотносимую с традициями русской и зарубежной классики, а не с канонами соцреализма.

Как известно, теоретическое понятие художественности подразумевает органичность и цельность изображения жизненного явления, которое должно оставаться узнаваемым, но в то же время нести в себе типизацию, обобщение, позволяющее подняться над эмпирической реальностью. Теоретически это понятие давно освоено литературоведением (см., например, вышедшую ещё в 1964 г. работу Г. Поспелова «Эстетическое и художественное»). Художественное изображение человека диктуется авторской оценкой, высказанной и прямо, и опосредованно — через выбор материала, сюжет, героя и пр. Поэтому для определения художественной концепции человека чрезвычайно важны оценочные установки писателя. Они могут быть высказаны в прямом авторском тексте или лирическом отступлении, через героя, максимально приближенного к автору (так называемое alter ego). Чаще всего к таким способам художник прибегает в том случае, когда явление ещё не устоялось, но автор уверен в его способности зафиксировать и объяснить новое жизненное явление (так называемый «базаровский» феномен И. С. Тургенева).

Более плодотворно литературная эпоха формирует собственный неповторимый художественный язык в процессе освоения жизненного материала. Постижение нового явления происходит, как правило, через расширение художественного поля (введение новых тем, социальных типов и пр.), через поиск адекватного явлению художественного языка. «.Художественность, например, хоть бы в романисте, есть способность до того ясно выразить в лицах и образах романа свою мысль, что читатель, прочтя роман, словно так же понимает мысль писателя, как сам писатель понимал её, создавая своё произведение» [171: 68−69].

С нашей точки зрения, становление художественной концепции личности в русской прозе 1960;1970;х гг. есть одновременно и процесс создания новой художественности, в частности, в «бытовой» прозе 1960;х фиксируется новый герой, а в 1970;е гг. формируется новый тип сюжета. Его характеризует отчётливая бытовая тематика, сосредоточенность на частной (личной) жизни героя. Герой вполне осознанно защищает своё право на приватность (автономность) своего существования, тем самым определяя главную конфликтную ситуацию и её вектор — движение (если не бегство) от социума.

Автор, с одной стороны, исходит из признания объективно существующей связи человека и общества, но с другой — не может не признавать права личности на собственный поиск, на протест. Исходная двойственность авторской позиции, столь характерная для искусства XX в., диктует нестандартные сюжетные решения, новые взаимоотношения между пространством и временем. Чрезвычайную важность в прозе 1970;х гг. обретает время психологическое, входящее в очевидное противоречие с объективно-историческим. Место действия нередко приобретает новые смыслы («дом», «сад» — у А. Битовагорода Вита, Светополь — у Р. Киреева и мн. др.).

Существенное влияние на концепцию человека в 1970;е годы оказывали также две художественные идеи, связанные с разным ответом на вопрос, изменяется ли (и если да, то насколько быстро и радикально) человеческая натура, а не только модели общественного поведения. С одной стороны, писатели-«деревенщики» и некоторые представители исторической прозы придерживались мнения о «долговременных нравственных принципах, неподвластных времени». С другой стороны, авторы, писавшие преимущественно о бурных преобразованиях эпохи НТР, склонны были считать, что многие идейные и моральные нормы «более подвижны, более чувствительны к переменам нашей динамичной жизни» [132: 110−111], чем это принято считать.

Вопросы, связанные с проблемой любви, всегда занимали и исследователей, соприкасавшихся с областью антропологии. Наряду со ставшими уже классическими исследованиями Шопенгауэра А., Фрейда 3., Лыоиса К. С., Фромма Э., Соловьёва В., Ортеги-и-Гассета X. на эту тему в последнее время появилось немало работ как зарубежных, так и отечественных философов (Василев К., Гильдебранд Д. фон, Зацепин В. И., Розин В. М., Шестаков В. П.), психологов (Гозман Л. Я., Кон И. С., Литвак Л. М., Нагаев В. В, Рюриков Ю. Б., Франки В., Юрченко А. М.), социологов (Голод С. И., Лисовский В. Т., Переведенцев В.), педагогов (Разумихина Г. П., Сухомлинский.

B. А.), богословов (Войтыла К., Лаун А.).

При всём этом достаточно странным представляется то, что тема любви весьма нечасто становилась предметом внимания отечественных литературоведов. Это относится даже к классической русской литературе XIX в. Разумеется, в исследованиях, посвященных тому или иному автору, тема любви рассматривается как часть его наследия. Существуют работы, затрагивающие тему любви в творчестве конкретных писателей — Пушкина, Тургенева, Толстого, Чехова. В последнее время появились даже несколько монографий и ряд заметных статей на эту тему. Среди них хотелось бы отметить изданную в 2002 г. книгу 3. С. Паперного «Тайна сия. Любовь у Чехова». Наряду с ней представляют интерес работы В. Я. Гречнева (1996), Г. М. Неунывахина (1999),.

C. Г. Семёновой (2000). Мы же имеем в виду недостаток работ общего плана, таких как сборник «Русский Эрос, или Философия любви в России» (1991). Он не случайно включает работы философов и мыслителей «серебряного» века, попытавшегося заложить иную традицию исследования феномена любви в жизни человека. Однако в последующие десятилетия отечественное.

А. Горшенина, И. Дедкова, Р. Киреева, А. Латыниной, А. Панкова и др. Вышесказанное определяет во многом и актуальность работы.

Вышесказанное во многом определяет актуальность настоящей работы, обусловленную необходимостью литературоведческого осмысления ситуации «любовно-бытового взрыва» в прозе 1970;х гг. в контексте разработки концепции русской литературы второй половины XX в.

Цель настоящей работы — рассмотреть любовно-бытовую прозу 1970;х гг. на фоне развития русской прозы периода первой «оттепели» и перспектив движения к современному состоянию литературы рубежа XX—XXI вв.еков.

В связи с реализацией этой цели мы ставим частные задачи работы, рассматривая их как этапы формирования основной концепции исследования:

— обозначить место любовно-бытовой темы в русской литературе конца 1950; начала 1960;х гг.;

— определить базовые положения формирующегося представления о личности в литературе первой «оттепели» в контексте отечественной и зарубежной литературы;

— выявить характерные особенности любовнобытового сюжета 1970;х гг. на примере наиболее репрезентативных текстов;

— исследовать меняющиеся взаимоотношения автора и героя в прозе исследуемого периода;

— обозначить тенденции развития любовно-бытовой прозы в литературе 1990;х гг.

Предметом исследования стало использование любовно-бытового сюжета как средства постижения прозой 1970;х гг. изменяющегося человека в динамичном мире современности. литературоведение надолго отошло от формировавшейся тенденции под влиянием иных, чем в начале XX в., философских и литературных школ. Ситуация начала меняться в годы первой «оттепели», в поздний советский период.

Под поздним советским периодом мы понимаем 1970;е — 1980;е гг., когда социокультурная ситуация в стране внешне оставалась стабильной и казалась полным застоем общественно-политической жизни. Однако именно в эти два последних «советских» десятилетия происходили, накапливались глубинные, внутренние деформации в художественном сознании эпохи, которая в конце XX в. завершилась эпохой рубежа XX — XXI вв. Хронологически время подготовки к эпохе рубежа укладывается приблизительно во временной отрезок 1965;1985 гг. Поскольку преобладающая часть периода охватывает именно 1970;е годы, то представляется вполне допустимым использовать также в качестве синонимичного понятие «литература 70-х годов», как это уже принято в современной науке (см.: Лейдерман Н. Л., Липовецкий М. Н. Современная русская литература. Кн. 2. Семидесятые годы (1968 — 1986). -М., 2001).

Безусловным является тот факт, что в 1970;е гг. любовная тема значительно расширила свои права и со всей очевидностью встала необходимость серьёзного исследования любовной коллизии как важной сюжетной составляющей. К сожалению, на сегодняшний день трудно назвать какие-либо заметные работы, посвящённые любовной коллизии в литературе указанного периода. Вместе с тем утверждать, что данная проблема совсем была обойдена вниманием исследователей, тоже неправомерно, поскольку различные её аспекты всё же затрагивались в работах А. Бочарова, В. Гейдеко,.

В качестве непосредственного объекта исследования проанализировано более ста прозаических произведений крупных жанров (роман, повесть), в качестве главной разрабатывающие любовную линию сюжета. В необходимых случаях привлекались также и произведения других жанровпри исследовании предпочтение отдавалось самым первым (преимущественно журнальным) публикациям, однако в случае необходимости использовались и более поздние издания.

Научная новизна работы определена целостным подходом к теме, традиционно расценивавшейся как маргинальная, введением историко-литературного термина «любовно-бытовой взрыв», которым мы обозначаем переходный этап в формировании новой концепции личности в прозе позднего советского периода.

Теоретическую и методологическую основу работы составили труды по теории прозы М. М. Бахтина, В. Б. Шкловского, Г. Н. Поспелова, В. В. Кожинова,.

Н. Г. Жулинского, В. П. Скобелева и др., в области изучения жанра романа и ч повести — работы А. Г. Бочарова, Ш. Г. Галимова, В. А. Гейдеко, В. Е. Ковского и др., а также литературно-критические работы А. Горшенина, А. Гулыги, Н. Ивановой, Р. Киреева, Н. Кузина, И. Кузьмичёва, А. Латыниной, Т. Никоновой, А. Панкова, Е. Сидорова, И. Соловьёвой, С. Чупринина, Е. Щегловой и др.

В диссертационном исследовании использован комплексный подход, сочетающий приёмы имманентного рассмотрения художественного текста с историко-литературными подходами, мотивным и сравнительно-сопоставительным анализом.

Научно-практическое значение исследования состоит в том, что как сам материал, так и заключительные выводы работы могут быть плодотворно использованы в вузовском и школьном преподавании русской литературы XX в.

Апробация работы. Основные положения диссертации докладывались на региональной научной конференции «Война в русской литературе» (2005 г., Воронежский университет) — на П-ой научно-методической конференции «Актуальные проблемы преподавания литературы в школе» (2006 г., Липецкий институт развития образования) — на ежегодных научных сессиях ВГУ, а также использовались в лекциях для учителей средних школ на курсах повышения квалификации (г. Воронеж, ВОИГПСРО). Полный текст диссертации обсужден на заседании кафедры русской литературы XX века ВГУ.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. «Любовно-бытовой взрыв» в прозе 1970;х гг. рассматривается нами t i как закономерный этап в развитии русской советской литературы, приближавшейся к переходному периоду рубежа XX — XXI вв., к смене основных параметров той картины мира, которая была приоритетной на протяжении почти целого столетия.

2. Разработка любовно-бытового сюжета в традиционных прозаических жанрах (роман, повесть) свидетельствовала о взаимосвязанных и взаимозависимых переменах, которые переживало общество в целом и каждый человек в отдельности. Эпический, масштабный характер любовно-бытовых сюжетов позволяет говорить о господстве романных тенденций в любовно-бытовой прозе 1970;х гг. Ведущими жанрами стали именно эти эпические жанры — повесть и роман.

3. Произведения любовно-бытовой тематики позволяют проследить процесс формирования новой концепции личности, который, в первую очередь является отражением процессов, переживаемых авторским сознанием переходного периода. Мировоззренческие поиски писателей фиксируются в героях, постигающих меняющийся на их глазах мир. Герой в литературе этого периода перестаёт быть рупором идей автора, как это было преимущественно в советской литературе послевоенных лет, возвращаясь к своей главной роли — быть средством художественного познания.

4. Любовный сюжет в «военной» и «деревенской» прозе 1970;х гг. (В. Астафьев, Ф. Абрамов, В. Белов, В. Распутин и др.) свидетельствовал о возвращении русской литературы к традициям русской классики, к мысли о приоритетности нравственных основ народной жизни.

5.

Литература

1970;х годов преимущественное внимание уделила женскому характеру. Складывавшуюся традицию его изображения отразила в первую очередь «женская проза» (И. Велембовская, М. Ганина, И. Грекова, Г. Щербакова и др.) Её наблюдения и открытия выходили за пределы семейно-бытовой тематики. Они стали основанием для серьезного разговора, который повела литература о переменах в человеческой природе, о разрушении прежней общественной модели семейных отношений (С. Залыгин, Ю. Трифонов, В. Белов и др.).

6. Художественно-значимым итогом литературного развития второй половины XX в. явилась проза «сорокалетних» (А. Афанасьев, Р. Киреев, А. Курчаткин, В. Маканин и др.), не только особенно активно использовавшая любовный сюжет. В ней были сделаны первые продуктивные шаги к созданию современной художественной картины мира, в которой складываются гибкие, динамичные взаимоотношения героя и мира, героя и автора, реализма и модернизма как художественных систем.

Структура работы. Наряду с Введением и Заключением настоящая работа включает в себя две главы, а также Список использованной литературы, включающий 372 наименования.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

.

Любовно-бытовой взрыв" начала 1970;х гг., ставший свидетельством поворота литературы к проблемам отдельной личности, к вопросам частной жизни, являл собой закономерный этап в развитии русской литературы второй половины XX века. Особенностью развития литературы в этот период было наличие в нём переходных явлений. С одной стороны, это была советская литература с устоявшейся, привычной системой ценностей, с другойобщественное сознание и литература как его отражение несли в себе отчётливую тенденцию пересмотра устаревших соцреалистических подходов к изображению человека, к реальной сложности его внутреннего мира. Эти процессы отразила проза рассматриваемого периода, уделив заметное внимание разработке любовно-бытового сюжета, в котором личность в процессе реализации собственных устремлений оказывалась способной преодолевать обременительное давление социума. И в этом качестве любовно-бытовой сюжет разрабатывал хорошо известную в русской литературе модель конфликта героя и среды, последовательное развитие которого не могло не привести к пересмотру господствовавшей картины мира.

Пересмотр существовавших художественных ценностей был явлением многоаспектным.

Литература

второй половины XX в. начала этот процесс расширением сферы эстетического. Первая и самая очевидная новизна, как всегда, заключается в новых тематических пластах, которые литература начинает разрабатывать как приоритетные, пересмотрев устоявшееся к ним отношение. Так, помимо «военной прозы», неизменно занимавшей в сознании советских писателей особое положение, литература 1970;х гг. вывела в качестве непререкаемого авторитета «деревенскую» прозу, восстановившую традиции русской классики во взгляде на мир и человека. Важной составляющей литературы 1970;х гг. стала тема быта, всегда бывшая на периферии нашего сознания. Придав теме быта онтологический смысл (тут велика заслуга Ю. Трифонова), прозаики 1970;х гг. обнаружили в ней не только разные тематические уровни («городская», «женская», «исповедальная» проза и т. д.), но и разные поколения («сорокалетние») формирующие мировосприятие литературы конца XX в.

Глубинные изменения мировоззренческого характера, переживаемые литературой, рождали новые сюжеты, героев, формы выражения авторской позиции. Общий анализ любовного сюжета, проведённый в I главе, позволил нам показать, как литература первой «оттепели», отыскивая выход из эстетических и нравственных тупиков, созданных утратившим художественный потенциал «соцреалистическим каноном», формировала свойственную времени картину мира, в которой человек обыкновенный, а не герой и не лидер решал свои собственные проблемы, ранее традиционно определяемые как бытовые.

Литература

восстанавливала ценности семейные, училась понимать и изображать своего современника.

То обстоятельство, что в любовно-бытовой прозе в центр изображения был поставлен человек, через которого были увидены изменения в социуме, продиктовало «романный по сути подход к герою. Как известно, в романе «движение осуществляется от некоего центра, с исходной позиции, вовне» [306: 45]. Предпринятый нами анализ свидетельствует, что герой, становящийся предметом изображения в романе, в литературе послевоенного периода выполнял роль некоего «социального замера». Всматриваясь в его судьбу, осуждая или одобряя поступки избранного персонажа, автор видел в них прежде всего общее, социальное, а не личностно-неповторимое. Именно поэтому литература была так внимательна к любым антропологическим исследованиям — социологов, психологов, педагогов, сексологов, а в последнее время — и к работам теологов. Таким образом, роман 1970;х гг. участвовал в комплексном изучении своего современника, связывая его недостатки в первую очередь с социальным фактором.

Как показало наше исследование, роман этого периода не отличается особой сюжетной сложностью, что, по нашему мнению, также получает объяснение в преимущественной социальной ориентации прозы. Как свидетельствует В. П. Скобелев, повесть как жанр занимает срединное положение между романом и рассказом. С его точки зрения, повесть «раскачивается между романом и рассказом, сдвигаясь в сторону то интенсивного, то экстенсивного построения. <.> Путь героя и героев в повести не может быть извилистым, а ситуации психологически запутанными» [306: 47−48]. Именно эти особенности жанровой формы романа и повести мы наблюдаем в прозе 1970;х гг.: герои, как правило, принадлежат одному временному и социальному пространству, включены в единые исторические и житейские обстоятельства (производство, семья, быт, война и т. д.), которые в конечном итоге и определяют их личностный выбор (Ф. Абрамов, Ю. Бондарев, Д. Гранин и др.). Скажем более определённо: нередко в прозе этого периода трудно провести границу между романом и повестью. В этом случае значение приобретает авторское определение жанра, опирающееся не только на объём текста, но и на степень разрешённости проблемы. Как правило, определение «роман» свидетельствует об эпических устремлениях автора, повесть же предполагает в целом равное внимание к индивидуальному и социальному аспектам повествования.

Анализ взаимоотношений автора и героя, предпринятый нами во II главе, позволил сделать вывод о том, что в литературе изучаемого периода мы сталкиваемся в первую очередь не только с эволюцией героя, но и с выработкой авторской позиции. Литературная критика, оценивая то или иное литературное явление, в значительной мере формирует «общественный заказ», отмечая в герое то, что наиболее востребовано. Недовольство литературной критики тем, как был изображён частный человек, с одной стороны, диктовалось сложившимися стереотипами. Но, с другой стороны, литературный критик, как к нему ни относиться, всегда квалифицированный и заинтересованный читатель. И в «оттепельной» ситуации литература в значительной степени играла роль необходимого собеседника (С. Штут, Е. Сидоров и др.), предъявляющего писателю в том числе и эстетические требования (И. Дедков и ДР-).

Любовно-бытовая проза 1960 — 1970;х гг., как показывает анализ, иногда фиксировала растерянность художника перед новым социально-психологическим типом (таковы первые героини И. Велембовской, иные героини С. Крутилина). С нашей точки зрения, всё это — свидетельства возникновения нового литературного явления, пытающегося освоить новое художественное пространство. В зону внимания историка литературы не могут не попадать произведения, художественная ценность которых невысока, но только в тех случаях, когда эстетический риск оправдан стремлением понять новое жизненное явление. Чаще всего в такой ситуации оказывался остросовременный В. Тендряков, как правило, бесстрашно подступавший к изображению тех героев и событий, за которыми он угадывал правду жизни, правду характеров («Ухабы», «Чудотворная», «Затмение» и др.). В известном смысле «подставил» себя под огонь критики С. Залыгин, обратившись в «Южноамериканском варианте» к анализу женского характера, доверив своей героине опасный любовный эксперимент, результат которого многое объяснил в феномене так называемой «женской прозы». Благодаря таким произведениям литература 1970;х гг. получила возможность создания новой картины мира, в центре которой не стоит мужской характер, не господствует «мужской» взгляд.

Литература

должна была осознать изжитость оценки человека как родового существа, а герою (героине) необходимо было принять на себя личную ответственность за мир, не скрываясь за спасительными штампами. Высокий, трагический вариант такого решения предложил В. Распутин («Живи и помни»). К сходному результату привёл свою героиню С. Залыгин (напомним, чтото героиня его романа Ирина Мансурова, женщина эпохи НТР, завидует своей забитой предшественнице, проживавшей в «курной избе»).

Наиболее последовательно попытка создания новой картины мира в русской литературе второй половины XX в. была предпринята поколением «сорокалетних», которые, оставаясь в русле традиции, ценя её, не пошли по пути копирования чужого опыта. Они попытались вписать своих сомневающихся, рефлектирующих героев в дискретный мир, доверив самим персонажам решение своих судеб. Главным сюжетным приёмом прозы «сорокалетних» следует считать отсутствие однозначного финала. Избегают авторы также и прямых оценочных характеристик, выводя своих героев то в мир опыта предшествующих поколений (Р. Киреев, А. Курчаткин), то в пространство культуры (В. Маканин), но всегда доверяя их личностному опыту.

Любовно-бытовой сюжет в прозе «сорокалетних» получил отчётливую личностную направленность, существенно усилив лирическую, эмоциональную составляющую. Герой и мир в той картине, которую предложили «сорокалетние», находятся в состоянии диалога, взаимозависимы и лишены привычно воспринимаемых закреплённых ролей. Жизненная реальность в произведениях «сорокалетних» утрачивает право быть источником объективной оценки. Проза конца XX в. отдаёт предпочтение художественной реальности, субъективности оценок героев. Всё вышеперечисленное свидетельствовало об ослаблении господствовавших в 1960 — 1970;х гг. эпических тенденций в прозаических сюжетах, отдавая предпочтение остросубъективному видению. Смешение эпических и лирических интенций в развитии сюжета, в том числе и любовно-бытового, с неизбежностью вело к ослаблению реалистических позиций в прозе конца XX в.