Какова роль поэзии в нравственном воспитании?

Если музыка есть гармония звуков, образующих через лад мелодию, то поэзия — это гармония слов с вложенными в них смыслами, образующих через метричность и ритмичность рифму. Что объединяет музыку и поэзию? И та, и другая становятся иллюстрацией дыхания космоса, живущего своей насыщенной жизнью, которая обнаруживает себя в творчестве композиторов и поэтов. Дыхание пульсирующего космоса имеет свое специфическое философское наименование — это «эманация», чье определение мы уже дали в разделе «Онтология». Эманация как истечение низших сфер бытия из высших упорядочивает всеобщее существование, придавая всему ритм, лад, пропорцию, метричность, соразмерность. Это не может не сказаться и на поэзии, которая, несмотря на то, что хронологически рождается позже музыки, вносит в жизнь человека глубокий смысл, воспринимаемый и передаваемый в словах. Что отличает музыку от поэзии? Музыка, одна из первых форм гармонизации человека с миром, лишь на бессознательном уровне внушала ему добродетельную жизнь. Поэзия же, появившись позже, придавала этой гармонии осознанный, осмысленный в словах, терминах и определениях характер. Можно сказать, что философия на первых этапах своего развития бытовала в поэзии Гомера, Гесиода, Феогнида, в элегиях Солона, в лирике Архилоха, Анакреона, Сапфо и Пиндара.

Какова же природа рифмы поэтического произведения? Эманация, изливая себя в мир в виде универсальной космической энергии, по сути представляет собой волну, движение которой напоминает спираль. Именно это спиралевидное движение космической энергии ложится в основу диалектической картины мира, которая спустя тысячелетия остается близка к метафизической картине мира древних греков. Эта универсальная космическая «спираль» в поэтической форме превращается в рифму литературного произведения, которая сохраняет в себе главные характеристики космоса — метричность и ритмичность. Таким образом, рифма выступает поэтической формой самоосуществления космической эманации, которая, в свою очередь, в зависимости от способностей субъекта может опять стать либо рифмой, либо мелодией, либо иным художественным образом, чьи эстетические свойства будут сохранять в себе онтологические признаки всеобщего бытия. Красота поэзии включала в себя порядок, меру, пропорцию, соразмерность космоса в целом. Древние об этом знали или, по крайней мере, догадывались. Поэтому греки усматривали цель поэзии в двух вещах: в поучении и совершенствовании нравов. Страбон отмечает, что «поэзию называли пропедевтикой философии», полагая, что она «учит людей нравам, чувствам и поведению». Посидоний ставит поэзию в один ряд с философией, утверждая, что и она «воспроизводит божественные и человеческие предметы». Поэтов и музыкантов считали прежде всего учителями и воспитателями. Плутарх же вообще настаивает на том, «что было время, когда повседневной формой общения являлись стихи, песни и пение». Древние видели в поэзии, музыке и танце первоначальную естественную форму выражения своих чувств. И только со временем происходит ухудшение человеческого нрава, который, уклоняясь от единения с космосом, стал искать удовольствия в вещах материального мира. А до этого поэзия являлась чем-то большим, чем просто искусство. Будучи связанной с религией и культом, она сочеталась с процессиями, жертвоприношениями, обрядами. Поэтому поэзия греков была публичной, коллективной, государственной. Даже суровые спартанцы считали ее наряду с музыкой, пением и танцами необходимой составной частью народных празднеств.

В Древней Греции как колыбели европейского искусства было две враждебные, но вместе с тем и дополняющие друг друга концепции происхождения поэзии: первая представлена взглядами Демокрита и Аристотеля, вторая — учением Платона.

Аристотель, продолжая линию Демокрита, учит о происхождении поэзии из природной склонности человека к подражанию — мимесису, а также из того специфического чувства удовольствия, которым сопровождается это подражание у всех живых существ. Два источника породили собой поэзию: подражание внешнему миру, воспринимаемому телесными чувствами, и удовольствия, получаемые от него. Именно об этом говорится в 4-й главе трактата Аристотеля «Поэтика».

Иную позицию занимал Платон, который в своем «Ионе» (533 d — 536 d) писал, что все хорошие поэты не благодаря умению слагают свои произведения, а только когда становятся вдохновленными и одержимыми. Божественное наитие делает поэта существом легким, крылатым, безрассудным. Его исступление есть проявление божественной силы, которая, отнимая у него рассудок, делает его своим слугой, вещателем и прорицателем. Это происходит для того, чтобы слушатель знал, что не сам человек говорит о вещах и явлениях мира, а Бог через него подает нам голос. Поэтому человек может говорить только то, на что его подвигнула Муза; один — дифирамбы, другой — энкомии, третий — ипорхемы; во всем же прочем каждый из них слаб.

Несмотря на противоположность аристотелевского и платоновского подходов в объяснении происхождения поэзии, мы обнаруживаем все-таки их единство в том, что поэзия становится продуктом подражательной деятельности, которая может быть направлена на переживания внутреннего мира, как это выходит у Платона, или восприятия внешнего мира, на чем настаивает Аристотель. А между тем, один из главнейших принципов античной метафизики гласит, что микромир человеческой души тождественен макромиру космического бытия.