Физика и психология

Аристотель развивает положения, выработанные в рамках метафизики, применительно ко всем темам выделенных им трех основных групп наук. К теоретическим наукам помимо метафизики («первой философии») он относит физику («вторую философию»), в которую включается психология — учение о душе, и математику. Физика оказывается у Стагирита не чем иным, как онтологией чувственно воспринимаемого мира. Основные черты физики, точнее, картины чувственно воспринимаемого Космоса, определяются метафизикой — онтологией мира сверхчувственного. В физике особое внимание Стагирита привлечено к двум темам: теория движения физического мира и вопрос о пространстве и времени. Обе темы решаются им с привлечением принципов, разработанных в метафизике. Движение и всякое изменение выступают актуализацией того, что в потенции уже есть. Движение и изменение предполагают наличие субстрата (бытия потенциального или материи). Возникновение есть, следовательно, приятие формы со стороны материи, разрушение — потеря формы.

В понимании пространства Аристотель исходит из невозможности существования того, что было бы пустым вместилищем тел. Этим он подтверждает, что античности было чуждо представление о пространстве, выработанное впоследствии новоевропейской мыслью и связанное с ньютоновской физикой. Собственно понятие пространства сведено у Стагирита к понятию места. Место — это, во-первых, естественное место, к которому стремятся все сущности соответственно их природе. Воздух и огонь тянутся «вверх», вода и земля — «вниз*. Вовторых, место — это граница, неподвижно держащая содержимое. Например, если река в отдельном отрезке есть нечто текучее и изменчивое, то, взятая в целом, она занимает вполне определенное место, т. е. относительно неподвижна.

Время — это исчисление движения на «сначала» и «потом». Время тесно связано с движением, и именно поэтому мы не замечаем времени как такового. Замечаем же мы моменты «сначала и потом», а заметив эти два момента, говорим, что между ними есть время. Поэтому время есть аналог математической счислимости, связано с различением сосчитанного и числа. Следовательно, в самой природе вещей заложены счислимость и число, а это значит, что в природе вещей заключена душа, или интеллект. Если именно в душе существует способность нумеровать, то «выходит невозможным существование времени без той же души». Речь у Аристотеля идет здесь не столько об индивидуальной душе человека, сколько о мировой душе, высшим уровнем которой является Ум, или Нус.

Одушевленные существа отличаются от неодушевленных тем, что они обладают принципом, дающим жизнь, и этот принцип есть душа. Живые тела имеют свойство жизни, т. е. не сама жизнь есть тело, а то, что ему может быть присуще. Тело — лишь материальный субстрат, возможность, форма, действительность которой душа. Душа — «первая энтелехия физического тела, имеющего жизнь в потенции». Жизнь предполагает обязательный выбор функций, следовательно, душа должна иметь части, ответственные за выполнение определенных функций. Фундаментальные функции жизни разделены Стагиритом на три группы: 1) вегетативного (растительного) характера, т. е. рождение, питание, рост; 2) чувственно-моторного характера, т. е. ощущение и движение; 3) интеллектуального (разумного, умственного) характера, т. е. познание, самоопределение и выбор. Отсюда Аристотель выводит разделение на «душу вегетативную», «душу чувственную» и «душу рациональную». Растения имеют только душу вегетативную, животные — вегетативную и чувственную, люди — душу вегетативную, чувственную и рациональную. Чтобы обладать рациональной душой, нужно обладать двумя другими; животное должно иметь вегетативную душу, чтобы обладать чувственной. Но вегетативная душа может существовать сама по себе, без двух других.

Смысл трехчастности души проясняется с учетом того, что Аристотель полагает обязательным наличие некоторой прибавки при переходе от более низкой части души к более высокой. Так, чувственность не редуцируема к вегетативной жизни, а мысль (рациональная часть души) — к чувственной. В то время как низшие способности души потенциально присутствуют в теле, интеллект приходит извне, от божественного Ума. Интеллект, следовательно, имеет принципиально сверхчувственную и сверхтелесную природу. Он есть божественное в человеке. Божественность интеллекта подтверждает его известную независимость от тела. Если чувственная душа прямо зависит от тела, например, повреждение глаз непосредственно ухудшает зрительную способность, то способность мыслить автоматически не утрачивается от ослабления органов чувств. Вообще, по Аристотелю, стареет не душа, точнее, не ее умственная способность, — стареет тело. Мыслительная активность, конечно, может ослабевать при ослаблении тела, но лишь потому, что последнее является единственным и внешним носителем интеллекта. Тело вносит в ум возмущающие душу страсти, но сам по себе ум — бесстрастен и как таковой не зависит от чувственного тела, покуда он действует, т. е. мыслит. По самой своей природе интеллект невозмутим, ибо если он подвержен действию страстей, то теряет способность мыслить последовательно и строго, а значит, перестает быть интеллектом. Ум — это способность к сосредоточенной мысли и пониманию, т. е. «соображению», а не память.

К старости интеллектуальные способности могут даже возрасти (при неизбежном ослаблении двигательных и чувственных функций), если будет накоплен опыт побеждать идущие от тела чувственные и эмоциональные импульсы, затрудняющие мышление. По Аристотелю, однако, отнюдь не все эмоциональные импульсы вредят мысли, а лишь те, которые склоняют к пассивности и покою ума. Именно поэтому Стагирит видит, например, в гневе «шпоры добродетели». Согласно сообщению Сенеки, «Аристотель говорит, что гнев необходим; человек ничего не в силах добиться если гнев не наполнит душу, разгорячив сердце. Однако пользоваться гневом надо не как вождем, а как рядовым воином…».