Миф, притча, сказка

К последнему, восьмому типу проблемных ситуаций относятся наиболее неявные из всех неявных проблем: нет самой проблемы как четко сформулированного вопроса, требующего исследования, есть только какое-то затруднение, какая-то неловкость; нет намека на метод, как можно было бы справиться с данным затруднением; и нет, разумеется, того, что уместно было бы назвать решением проблемы.

Может показаться, что ситуация, когда есть только очень неясное затруднение и ничего более, не относится к проблемным. Однако реальная практика научного исследования говорит, что это не так: многие крупные научные проблемы в первый период своего становления ощущались и осмыслялись именно как невнятные, неизвестно о чем говорящие затруднения.

Прекрасным примером такого рода неявных проблемных ситуаций, породивших — только через века — важные явные научные и философские проблемы, являются софизмы древних.

Софизмы как особая форма постановки проблем появились на довольно высоком уровне развития человеческого мышления. В мышлении первобытных людей, строившемся по образцу мифа, одним из способов выражения проблемной ситуации была предшественница софизма — парабола.

Слово «парабола» означает не только определенной формы незамкнутую кривую, но и иносказание, нравоучение.

В притче «Перед параболами» Ф. Кафка пишет: «Слова мудрецов подобны параболам. Когда мудрец говорит: „Иди туда“, то он не имеет в виду, что ты должен перейти на другую сторону. Нет, он имеет в виду некое легендарное „там“, нечто, чего мы не знаем, что и он сам не мог бы точнее обозначить»^[1].

Это — хорошая характеристика софизма и вместе с тем указание на внутреннее родство его с параболой, иносказательным поучением, притчей.

Английский философ Ф. Бэкон посвятил истолкованию мифов интересную книгу «О мудрости древних». Здесь он перевел содержание многих мифов на современный ему язык. Эти «переводы» несколько наивны и прямолинейны, с современной точки зрения, но хорошо показывают, что при самом простом — буквальном — истолковании мифов в них упускается наиболее интересное и важное. Мифы складывались веками, в них запечатлелась глубокая народная мудрость. Чтобы постичь ее, надо выявить их скрытый и тайный смысл, расшифровать их иносказания.

Вот как, например, Бэкон истолковывал известный миф о Дедале^[2].

Согласно мифу, за убийство своего соученика и соперника Дедал был вынужден жить в изгнании, но его с радостью принимали и цари, и города. Дедал создал множество замечательных произведений. Особенно он прославился дерзкими и запретными творениями. Так, он придумал и выстроил лабиринт, из которого невозможно было найти выход, — сооружение, по словам Бэкона, «омерзительное и нечестивое по своему назначению и в то же время изумительное и великолепное по мастерству». Позднее, чтобы не быть известным лишь злыми делами и создавать не только орудия преступления, но и средства против них, он дал гениальный совет воспользоваться нитью, для того чтобы выбраться из хитросплетений лабиринта. В конце концов, Дедал научил своего сына Икара летать, а тот, еще неопытный, стал хвастать своим искусством и упал с неба в море.

Смысл этой параболы, по Бэкону, таков. В самом начале речь идет о том, что всегда поджидает замечательных мастеров и удивительным образом господствует над ними, — о зависти. Нет такой категории людей, которые бы сильнее, чем они, страдали от острой, буквально убийственной зависти. «Великолепна и аллегория лабиринта, изображающая общую природу механики. Ведь все эти хитроумные и тщательно изготовленные произведения механического искусства могут считаться чем-то вроде лабиринта по тонкости работы, исключительной сложности их конструкции и видимому сходству частей, что делает их недоступными для суждения и позволяет разобраться в них лишь с помощью нити опыта. Не менее удачно и упоминание о том, что тот же самый человек, который придумал лабиринт с его извилинами, указал и нить спасения: ведь механические искусства могут приводить к противоположным результатам, могут приносить вред, но и находить средство исправить его, и в их силах развеять собственные чары»¹.

Такое истолкование мифа о Дедале, конечно, не является единственно возможным. Оно относится к самому началу XVII в., и реконструкция проблем, поднимаемых мифом, и выводимая в итоге мораль во многом определяются духом того времени. Но эта реконструкция выразительно показывает, что миф далеко не так прост, как это может показаться на первый взгляд. За бесхитростным рассказом о богатой событиями жизни Дедала скрываются глубокие вопросы. Миф ставит их в непривычной для нас форме — в форме параболы. И он же дает на них своеобразные ответы — неявные, требующие размышления и расшифровки.

Бэкон пытался ответить на вопрос, в чем причина того, что самые глубокие проблемы, касающиеся смысла жизни и назначения человека, его места в мире и т. п., принимали когда-то вид иносказания, параболы:

«Когда речь идет о новых открытиях, далеких от представлений толпы и глубоко скрытых от нее, нужно искать более удобный и легкий доступ к человеческому пониманию через параболы. Поэтому в древности, когда открытия и заключения человеческого разума — даже те, которые представляются теперь банальными и общеизвестными, — были новыми и непривычными, всюду мы встречаем всевозможные мифы, загадки, параболы, притчи, к которым прибегали для того, чтобы поучать, а не для того, чтобы искусно скрывать что-то, ибо в то время ум человеческий был еще груб и бессилен и почти не способен воспринимать тонкости мысли, а видел лишь то, что непосредственно воспринимали чувства»².

В своей основе этот ответ правилен. Для неискушенного в теоретизировании первобытного человека, не отделяющего себя отчетливо от окружающей природы, мало знающего о себе и о ней, мыслящего образами и живущего эмоциями, повествование со скрытым в его глубине смыслом было единственным способом выразить волнующие его, но ему самому не вполне ясные проблемы.^[3][4]

Первобытное мышление, создавшее мифы и искренне верившее всему, что говорилось в них, давно отошло в прошлое. Но иносказание, притча, парабола как особые формы выражения проблемных ситуаций сохранились до наших дней. Приведенная маленькая притча Ф. Кафки — хороший пример проблем-парабол уже в современном мышлении.

К иносказаниям, понятым как своеобразный способ постановки проблем, в чем-то близки афоризмы, максимы и сентенции.

«Одинокий человек всегда в дурном обществе» (77. Валери), «Радости оплодотворяют. Скорби рождают» (У. Блейк) — подобные афоризмы не просто констатируют что-то общеизвестное, мимо чего можно равнодушно пройти, а склоняют к размышлению и требуют, подобно вопросу, ответа «да» или «нет».

Проблемные ситуации порождаются также эпиграммами, каламбурами, анекдотами и вообще всеми проявлениями комического в интеллектуальной сфере.

Сказки, возникшие гораздо позднее мифов и прекрасно чувствующие себя и в наше время, тоже являются иносказаниями. Они повествуют о событиях, происходящих в каком-то ином мире, только отдаленно напоминающем наш мир. И вместе с тем они в своеобразной форме, особенно интересной и понятной детскому уму, ставят какие-то вопросы и одновременно отвечают на них. «Сказка ложь, да в ней намек…» — заметил Л. С. Пушкин.

Американский филолог Д. Пайпс написал социально-историческое эссе «Испытания и горести Красной Шапочки», ставшее в свое время бестселлером в США и Западной Европе. Пайпс прослеживает многовековую эволюцию внешне очень простой истории о том, как маленькая девочка отправилась в гости к бабушке и случайно встретила в лесу волка.

Первые сказки о Красной Шапочке появились еще в XV в. Начало их было такое же, как и в более поздних вариантах, но в конце девочке хитростью удавалось освободиться и вернуться домой целой и невредимой.

В XVII в. в сказке французского фольклориста Шарля Перро этот первоначальный вариант был преобразован в соответствии с требованиями морали того времени. Перро рассказывает, как Красная Шапочка, забыв справедливые наставления родителей, завязала разговор с волком, т. е. с неизвестным ей лицом. За это непослушание она и была съедена. Таким образом, автор осуждает свою героиню и всех, кто поступает, как она, за кокетство с незнакомцами и выводит мораль: послушание родителям всегда вознаграждается.

В XIX в. в сказке братьев Гримм Красная Шапочка стала уже примером невинной жертвы. Ужасный конец был отброшен, появился новый персонаж — храбрый охотник, спасающий и героиню, и ее бабушку. Сама идея послушания родителям осталась, но к ней добавилась идея надежды на сильного покровителя, представленного охотником, восстанавливающего в нужных случаях справедливость.

В разное время один и тот же сюжет истолковывался по-разному, в нем виделись свои проблемы и предлагались свои решения.

Это вообще характерно для проблем, формулируемых в притчах и сказках. Они предстают не в виде вопросительного предложения, а в виде рассказа, констатирующего, как правило, необычные события. Попытка перевести неявную формулировку в открытый вопрос в разных контекстах дает разные результаты. И никогда нет полной уверенности в том, что принятый «перевод» является единственно возможным или наиболее удачным.

На примере сказки о Красной Шапочке можно выявить различие иносказания и софизма. Как способы постановки проблем они во многом сходны, но между ними есть и существенная разница.

В мифе, притче, сказке содержится не только неявная, требующая расшифровки проблема, но и определенный намек на ее решение. Мораль, выводимая из иносказания, оказывается одновременно и формулировкой вопроса, и ответом на него. В частности, история о Красной Шапочке в изложении Перро содержит вопрос: следует ли девушке быть настолько общительной, чтобы вступать в разговор с незнакомцем? И тут же сам сюжет подсказывает ответ: сдержанность, к которой призывали родители, конечно же, оправдала бы себя.

Софизм как особая форма осознания проблемной ситуации возник на более высокой ступени развития человеческого мышления, чем иносказание. В софизме разделилось то, что раньше в иносказании было слитным. Постановка проблемы и поиск ее решения стали двумя самостоятельными действиями, разделенными во времени.

Таким образом, миф и сказка, как и вообще любое иносказание, ставят вопросы и отвечают на них. Ставят непрямо и отвечают моралью, требующей, чтобы ее извлекли и осмыслили.

Но если вдуматься, то станет понятно, что и все другие формы искусства, все иные способы осмысления мира в художественных образах выражают проблемы и решают их во многом подобно тому, как это делают иносказания. Возможно, еще более непрямо, чем иносказания, и без обязательной «морали», довольно прозрачной в иносказаниях, но все-таки сходным с иносказаниями способом, сплетающим воедино постановку проблемы и поиск ее решения.

Интерес к софизму, сказке, иносказанию, притче и т. п. легко объясним. Сходным образом нередко ставятся проблемы в социальных и гуманитарных науках.

В заключение обсуждения проблемных ситуаций в науке полезно подчеркнуть опасность поверхностного подхода к научным проблемам.

На первый взгляд проблема может показаться банальностью, а неявная проблема — даже нелепостью. Только долгое и тщательное осмысление проблемы способно раскрыть ее действительный смысл и подлинную глубину. Попытка решить непродуманную и не раскрытую до конца проблему может оказаться безуспешной.

Здесь полезно вспомнить шутливый афоризм: «Проблемы, как и зубы, следует рвать с корнем». Не добравшись до корней, не нужно поспешно «дергать» проблему и удовлетворяться скоропалительным, первым пришедшим в голову решением. Оставшаяся нераскрытой ее часть может привести к абсцессу.

Ухватить трудность на глубине, писал Л. Витгенштейн, — вот что сложно. Если схватить ее близко к поверхности, она останется той же, что и была. Ее нужно вырвать с корнем. Это означает, что надо начать думать об этих вещах по-новому. Подобный переход столь же радикален, как, например, переход от алхимического способа мышления к химическому. В переходе к новому способу мышления и заключается основная трудность.

Мысль Витгенштейна проста. В решении встающих в процессе научного исследования проблем необходим определенный радикализм, полумеры чаще всего ничего не дают. Нередко, для того чтобы осознать подлинную сущность проблемы, приходится совершенно поновому подходить к вещам, казавшимся известными. Это новое и более глубокое видение и представляет главную трудность.

Если проблема неправильно или неглубоко понята, могут стать бесполезными все последующие усилия, имеющие целью прояснение и решение проблемы.

Неявные проблемы легко просмотреть или отнестись к ним как к чему-то, недостойному серьезного внимания. Незамеченная, отброшенная с порога проблема в любой момент может сыграть роль того неприметного в ночи айсберга, который способен внезапно разрушить самое современное и технически оснащенное судно. Проблемы разнородны. Неправильное определение типа рассматриваемой проблемы неизбежно ведет к тому, что аргументация, призванная поддержать предлагаемое решение проблемы, окажется чрезмерно упрощающей ситуацию, а возможно, и бьющей мимо цели.

• [1] Кафка Ф. Избранные произведения. М., 1963. С. 244.
• [2] Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М., 1972. С. 353−355.
• [3] ' Бэкон Ф. Соч.: В 2 т. М" 1972. С. 355.
• [4] Там же.